Архитектор Душ IV (СИ) - Вольт Александр

В этот момент дверь на кухню открылась.

На пороге замерла женщина. Высокая, все еще красивая, с той же гордой осанкой, что у Лидии, но с мягкими, добрыми глазами. Мать. На ней был простой домашний халат, а на лице маска изумления.

Увидев Морозова, стоящего за спиной дочери и держащего ее за плечи, заплаканное, но счастливое лицо Лидии, она застыла. Женщина всплеснула руками, прижав ладони ко рту.

— Лидия! Доченька! Как я рада!

Она бросилась к ней, обогнула стол и заключила дочь в объятия, целуя волосы, щеки, лоб. Лидия рассмеялась сквозь слезы, уткнувшись в родное плечо, пахнущее лавандой и ванилью. Отец стоял рядом, положив руку им обеим на плечи, и смотрел на них с такой нежностью, какой Лидия, кажется, никогда не видела в его глазах.

Машина затихла. Лидия исчезла в тенях сада, и мы остались вдвоем. Я приоткрыл окно и вечерний воздух заполз в салон. Прислушался, отсекая лишние шумы, концентрируясь на том, что происходило за высоким забором.

Услышал ее шаги по гравию — каждый хруст был отчетливым. Лидия остановилась у двери, замерла, собираясь с духом. Три глухих удара молоточка по дереву. Любопытство взяло верх.

Я закрыл глаза. Легкое усилие — и мир рассыпался на серые тени и светящиеся контуры душ. Сквозь решетку ворот, сквозь деревья я видел ее. Холодный бело-голубой огонек, дрожащий от напряжения у порога темного дома. Внутри что-то шевельнулось. Другой огонек, тусклый, подернутый серостью, медленно двинулся к двери.

Отец. Я усмехнулся. Семейное сходство даже на таком уровне. Приготовился слушать, ожидая, что сейчас начнутся крики, упреки, хлопанье дверью. Классическая семейная драма.

Но ничего не произошло. Два огонька сблизились, замерли, затем вместе отступили вглубь дома. Дверь закрылась, отрезав меня от их мира.

Я открыл глаза. Реальность вернулась — запах туи, свет фонарей, тишина в салоне.

— Виктор, — голос Алисы прозвучал испуганно.

— Да?

— Как думаешь, все будет нормально?

Я посмотрел на темные окна особняка. Что там происходит? Говорят ли они? Кричат? Молчат, стоя друг напротив друга в этом огромном доме? Об отношениях Лидии и ее отца я знал только то, что они были напряженными. И холодными. Слишком холодными для отца и дочери.

— Не знаю, — ответил я честно. — Отношения с родителями… это сложно. Особенно если у вас разные взгляды на жизнь.

Мне захотелось спросить, а как было у нее. Какими были их отношения с отцом. Что случилось с матерью, о которой она ни разу не упоминала. Узнать больше о той жизни, что была до меня, до Громова. Но я промолчал. Рана была слишком свежей. Девочка только начала оттаивать, перестала вспыхивать от любой искры, обжигать меня ненавистью. Не стоило бередить едва зажившее.

— Мы с папой хорошо ладили, — сказала она вдруг, словно прочитав мои мысли. Голос был тихим, задумчивым. — Мамы не стало во время родов, поэтому папа с самого детства тянул меня один.

Сердце сжалось. Я не ожидал, что она сама заговорит об этом. Повернулся к ней. В полумраке салона я видел только силуэт, но чувствовал, как ей тяжело произносить эти слова.

— Он не искал себе другую жену?

Алиса хмыкнула — в этом звуке была и горечь, и гордость.

— Была одна, которая набивалась. Но когда папа заметил, что она не хочет со мной ладить, он порвал все отношения.

— Видимо, он в тебе души не чаял.

— Как и в маме, — она вздохнула, и этот вздох был полон нежности. — Он иногда, вечерами, листал старый альбом с фотографиями. Они там были совсем молодые.

Я представил это. Одинокий мужчина, потерявший любимую женщину, растит дочь, похожую на нее. Каждый раз, глядя на ребенка, видит черты той, кого больше нет. Это должно было одновременно и исцелять, и причинять боль. Каждый день. Годами.

— На кого ты больше похожа?

В зеркале заднего вида я увидел, как ее губы дрогнули в печальной улыбке.

— На маму. Ты и сам мог догадаться, Громов. Видел же моего отца. Мы с ним почти не похожи.

Я попытался вспомнить. Савелий Бенуа — полный, темноволосый, кареглазый, а она рыжая, зеленоглазая. Ничего общего.

— И правда.

Пауза. Я слышал ее дыхание, ровное, спокойное. Момент был хрупким. Она впервые говорила со мной так откровенно и без напряжения. Просто говорила.

— Громов, — ее голос внезапно посерьезнел, потерял мечтательность.

— Да?

— Почему… почему ты сделал это?

Я вздохнул. Вот оно. Вопрос, которого я ждал и не хотел слышать, потому что дальше придется выкручиваться как ужу на сковородке. Вопрос, на который у меня не было ответа.

Глупо говорить: «я не тот Громов, что убил твоего отца. Я из другого мира, просто оказался в его теле». Она решит, что я лгу, пытаясь выгородить себя.

— Уточни, что конкретно ты хочешь услышать.

— Не строй из себя дурачка, Виктор. У тебя плохо получается, — она просунула голову между передними сиденьями, и ее лицо оказалось совсем рядом. Я почувствовал легкий аромат ее волос — нотки корицы с яблоками. — Я просто спрашиваю, а не целюсь в тебя из пистолета. Да и не получилось бы у меня, как ни крути.

— Ты правда хочешь об этом сейчас говорить?

— А когда, если не сейчас? Завтра снова работа. Вечером, как обычно, что-нибудь приключится, или мы будем заниматься магией, а потом ты уйдешь к себе и запрешься.

Она откинулась обратно, но взгляд, тяжелый и требовательный, не отвела.

Я почесал щеку. Что ответить? Я чувствовал тяжесть ее ожидания. Она заслуживала правды. Но какой правды? Той, что Громов был ублюдком, уничтожившим ее семью ради денег и темных знаний? Это была правда. Той, что я теперь расплачиваюсь за его грехи, как Иисус, прости господи, Христос, не совершив их? Это тоже правда. Но как объяснить, не создавая впечатление безумца?

— Я не знаю, Алиса, — сказал глухо. — Я творил ужасные вещи. Много ужасных вещей.

— Я знаю, — ответила она таким спокойным тоном, что у меня даже мурашки побежали по спине.

— Поэтому… поэтому то, что случилось с твоей семьей из-за меня… — слова давались с трудом. Они были чужими, но я должен был их произнести. Я должен был взять на себя ответственность за то, чего не совершал. Потому что я носил лицо убийцы. Потому что я жил в его теле, пользовался его знаниями, связями. — Слушай, Алиса, я знаю, что такое невозможно простить, но… у меня нет объяснений. Я был жаден до денег, до темных знаний. То, что случилось, полностью моя вина.

— И ты не испытываешь раскаяния? Тебе не мерзко от того, что ты сделал? Ты довел до смерти двух человек, Виктор. Двух.

Если бы только двух. Громов шел по трупам. причем не в переносном, а в прямом смысле. Сколько их было? Я не знал точно и не хотел знать.

— Сделанного не воротишь, Алиса. Мои грехи только мои грехи. Мне с ними жить, и мне же расхлебывать последствия.

Это была лишь половина правды, но это было все, что я мог ей дать. Все, что не выставляло меня слетевшим с катушек.

— Поэтому я могу сказать тебе лишь одно, — я повернулся к ней. Кожа кресла скрипнула. Посмотрел ей в глаза. — Прости меня если сможешь. Сомневаюсь, что это реально, но я действительно виноват в том, что с тобой случились такие ужасные вещи.

Она смотрела на меня долго, не отводя взгляда, скрестив руки под грудью. В полумраке салона ее лицо было непроницаемым. Я не знал, о чем она думает. Что чувствует. Вспоминает ли отца? Или тот момент, когда все рухнуло?

— Знаешь, Виктор… — начала она наконец, и голос был ровным, без дрожи. — Я действительно хотела тебя убить. Я пришла не просто попугать, непоразмахивать револьвером. Я была готова высадить в тебя весь барабан, разнести череп и долго-долго прыгать на твоих останках, размазав все содержимое черепушки по полу, а затем пинать ногами, пока не свалюсь без сил. И мне было плевать, что со мной будет после, терять было уже нечего.

Я представил эту картину. Живописно и удручающе, но совершенно справедливо. Если бы я был на ее месте, я бы сделал то же самое.