Охра (СИ) - Прягин Владимир

Зато я наконец-то определился со своим бизнесом.

Превращать его в настоящее предприятие (пусть и в мини-формате) мне было лень. И вообще, не хотелось ставить всё это на поток. Предпочтительнее для меня были разовые заказы, не слишком частые.

Поэтому я поднял-таки цены вдвое, предупредив об этом заранее через ту же газету. Это было уже в декабре, если считать по календарю, от которого я ещё не отвык. И да, теперь ко мне обращались гораздо реже. Услуга стала не просто люксовой, а вызывающе-элитарной.

Миновало солнцестояние, то есть официальный приход зимы, хотя на дворе давно уже был мороз и мела позёмка. Особенных торжеств по этому поводу не случилось, лишь скромные посиделки с друзьями. Никакого сравнения с новогодним загулом на постсоветском пространстве.

Теперь я чаще вспоминал дом.

Там, в моём мире, сейчас шёл к концу декабрь девяносто второго.

С родителями я в последние годы виделся редко. Во-первых, они жили далеко, за сотни километров, а во-вторых, у них дома царила не самая благодушная атмосфера. Они фактически находились в разводе, хотя делили одну квартиру. И при этом работали на одной и той же градообразующей фабрике.

Что же касается моих карьерных возможностей, в родном городке их попросту не имелось. Ну, разве что учителем истории в школу. Или в бандиты, да. Поэтому родители в один голос (что у них случалось лишь в виде исключения) приветствовали тот факт, что я закрепился в более крупном городе, где был подходящий вуз.

Ещё у меня была младшая сестра. Она после школы, недолго думая, рванула в Москву, а там охмурила парня, слинявшего вскоре в Штаты на ПМЖ. Уехала вместе с ним, и связь мы практически потеряли.

Телефона у родителей не было — очередь на его установку продвигалась черепашьими темпами, пробуксовывая годами. Единственный способ связи был через почту. На Новый Год я им посылал либо телеграмму, либо открытку. Теперь с этим намечались некоторые сложности.

Но у меня к декабрю созрел-таки план.

И однажды вечером я постучался к Илсе.

Бойд к этому моменту ухаживал за ней по всем правилам этикета — ей это нравилось, насколько я мог судить. Но он не докучал ей своим присутствием постоянно, так что застать её одну в комнате я смог без проблем.

— Привет, — сказал я, — есть просьба.

— Конечно, Вячеслав. Что мне надо сделать?

— Погоди, не торопись. Просьба достаточно специфическая, и если откажешься, то я не обижусь. Договорились?

— Да, — спокойно кивнула Илса.

— Давай-ка присядем.

Мы сели на топчан. Я держал в руках лист бумаги, свёрнутый вдвое.

— Картины-двери нам рисовать нельзя, — сказал я, — но буду благодарен, если ты нарисуешь мне форточку с ограниченным действием. Все детали перескажу тебе на словах, а общая композиция — вот такая.

Я развернул листок. Она забрала его и с полминуты всматривалась, а затем, подняв взгляд, спросила негромко:

— Это твой родной мир?

— Да, Илса. Это мой родной мир.

Она улыбнулась чуть отрешённо:

— Мне эту чудилось с первых дней, но отогнала эту мысль. Решила, что это очередная моя фантазия, оторванная от жизни. Но когда я рисовала шоссе по твоим подсказкам, мысли опять вернулись. И отогнать уже не смогла.

— Ну, я знал, что рано или поздно ты догадаешься. Извини, что не рассказал сразу.

— Я вполне тебя понимаю. И никому не расскажу, честно!

— Об этом я даже не беспокоюсь. Так что, попробуешь с форточкой?

— Попробую обязательно, разве ты сомневался? — сказала Илса. — У меня есть альбом большого формата, он как раз подойдёт. На твоём наброске — это ведь почтовые ящики? Выглядят непривычно, но догадаться можно. И цифры на другом языке…

— Да, ящики в подъезде жилого дома.

— А вот эти чёрточки на них…

— Это я попытался изобразить царапины, вмятины. Дом неновый, больше тридцати лет ему, подъезд не ремонтировался давно. Ну, и пацаны дурью маются. Вот эта дверца погнута, здесь вообще замок выдран.

— А что нацарапано на стене?

— Название рок-группы, это такой ансамбль, — сказал я, тихо порадовавшись, что за кадром осталось другое слово, чуть-чуть левее, совсем короткое. — Картинка, по-моему, предельно конкретная. Что ещё подсказать?

— Освещение электрическое?

— Да, но довольно тусклое, лампочка далеко, если её ещё не разбили. Свет — вот отсюда, наискосок.

— Ты очень подробно помнишь детали.

— После перехода с той стороны мозги у меня работают лучше, более эффективно. Тем более что эту картинку я видел много раз, поэтому вспомнил чётко, когда сосредоточился. Да, и кстати, краска на ящиках там лиловая, блёклая. Напоминает мой вересковый краситель. Оттенок слегка другой, но довольно близко.

— Это удачно, — сказала Илса. — Повысится вероятность открытия перехода. Давай я сразу сделаю заготовку, а ты уточнишь подробности.

Она положила на столешницу большой лист — формата А2 примерно. Я показал, какого размера должны быть ящики, и мы с полчаса фиксировали царапины, цифры и углубления. Она рисовала, я поправлял. Наконец Илса констатировала:

— Пожалуй, всё, заготовка есть. К завтрашнему вечеру доработаю.

— А я пока Бруммера попрошу приготовить краску. Много понадобится?

Илса, прикрыв глаза, задумалась ненадолго. Затем качнула головой:

— Нет, много не надо. Все ящики закрашивать я не буду, это излишне.

Порывшись у себя в тумбочке, она протянула мне пустой пузырёк — небольшой, приплюснутый и с широким горлышком:

— Треть этого объёма.

— Понял. Спасибо, Илса.

— Не за что, Вячеслав. Очень интересно, как всё получится.

Бруммер не подвёл. Из моих кристалликов, привезённых с Вересковой Гряды, он сделал собственно краску — растёр и развёл в воде, добавив какой-то связующий компонент. С пузырьком, заполненным на треть, я вернулся к Илсе следующим вечером.

Она показала мне рисунок углём, уже доработанный, с прорисовкой и аккуратно намеченными тенями. Изображение казалось рельефным. Я интуитивно чувствовал — оно может раскрыться.

— Ты просто молодчина, — сказал я. — Был бы я твоим преподом, проставил бы зачёт за весь курс досрочно.

— Зачёт проставляют, когда откроется переход, — улыбнулась Илса. — Ну что, наношу даль-цвет?

— Ага, приступай.

Илса обмакнула кисточку в краску и принялась закрашивать ящик в верхнем ряду — тот, куда отправлялась корреспонденция для девятнадцатой квартиры. Мазки ложились на поверхность бумаги, и мне всё явственнее чудился в рисунке объём.

Глава 24

Мы с Илсой стояли перед готовым рисунком. Тот был прикреплён кнопками к стружечной доске на стене, на уровне человеческого роста. Краска уже подсохла.

На почтовый ящик, который меня интересовал, даль-цвет был нанесён густо, а на соседние — лишь отдельными мазками. Илса проделала это мастерски — не было ощущения, что краску пытаются сэкономить, но при этом становилось понятно, что все дверцы имеют один и тот же оттенок.

В руках я держал открытку, купленную на местном почтамте. Обложка выглядела нейтрально — без надписей, с нарисованной вазой, в которой стояли астры. На обратной стороне вверху имелись пустые строчки, куда я вписал родительский адрес. Мелким шрифтом в углу указывалось название типографии, но Илса его замаскировала чернильной кляксой, как и логотип местной почты.

А на свободном поле внизу я нацарапал послание. Так и так, мол, аспирантуру бросил, потому что подвернулась оказия, вахтовая работа далеко за Уралом. Платят отлично, но со связью проблемы. Вот разве что открытку получилось отправить. Задержусь здесь надолго, а пока поздравляю с наступающим праздником.

Без обратного адреса, разумеется.

— Ладно, — сказал я, сосредоточиваясь, — поехали.

Я в упор смотрел на картину, на тот участок, который был закрашен лиловой краской. На нарисованную жестяную ячейку с номером.

Трафаретные цифры на тонкой дверце…

Круглый замок с узкой прорезью для ключа, тусклый блик от лампочки…