Император Пограничья 15 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

— Сколько? — спросил я тихо.

— Двенадцать убитых, — ответил полковник, не отрывая взгляда от мёртвого бойца. — Тридцать четыре легкораненых — вернутся в строй через пару дней. Восемь тяжёлых — Альбинони говорит, выживут, но без помощи целителя воевать не смогут минимум месяц.

Пятьдесят четыре человека. Из семнадцати сотен это было немного. Но каждый убитый — это чей-то сын, брат, муж, отец. Каждый раненый — боль, страдание, увечье. Цифры в отчётах не отражали реальности войны.

— А у них? — кивнул я на поле, усеянное телами Бездушных.

— Около трёхсот двадцати тварей, — Огнев достал блокнот, полистал. — Больше половины Трухляков, остальные Стриги. Двое Жнецов. Все Летуны уничтожены — княжна Засекина постаралась.

Трёхсот двадцать против пятидесяти четырёх. Соотношение потерь шесть к одному в нашу пользу. Тактическая победа. Но мне от этого не становилось легче. Кощей потерял триста бойцов и отступил. У него их тысячи. Он может повторить попытку завтра, через день, через неделю. А каждый наш убитый — невосполнимая потеря.

— Первое столкновение выиграно, — произнёс я вслух, больше для себя. — Но война только началась.

Огнев повернулся ко мне. В его усталых глазах читалось понимание.

— За тридцать лет службы я много раз сталкивался с Бездушными, — полковник говорил медленно, подбирая слова. — Но с Кощеями… только однажды, в прошлый Гон. Видел результаты того, как один из них командовал ордой. Мы едва выжили. Старые Стрельцы говорили, что против таких тварей нужна армия, а не отряд. Обычные Лорды бросают орды до последней твари. Этот отступил. Сохранил силы, — он помолчал. — В легендах о них рассказывают, но одно дело слышать, другое — видеть своими глазами. Он будет анализировать наши действия, искать слабости.

— Именно, — подтвердил я. — Следующая ловушка будет хитрее. Он уже знает, что у нас есть артиллерия дальнего боя, что маги действуют координированно, что пехота обучена действовать слаженно. Будет адаптироваться. Искать слабые места. Бить туда, где мы не ожидаем.

— Значит, нужно оставаться на шаг впереди, — заметил полковник.

— Именно на это я и рассчитываю, — ответил я, разворачиваясь к колонне.

Через полчаса мы двинулись дальше. Убитых сожгли, чтобы они не восстали. Никого, кажется, не выпили, так что шансы были минимальны, но рисковать в этом деле было нельзя. Раненые ехали в грузовиках, и Альбинони суетился вокруг них, проверяя повязки. Трофеи приятно позвякивали, но меньше всего мне хотелось размышлять о том, какую прибыль принесёт этот поход.

Лес по обе стороны дороги стал гуще. Деревья подступали вплотную, их ветви переплетались над головой, создавая полумрак даже в дневном свете. Я ехал впереди, вслушиваясь в каждый шорох, всматриваясь в каждую тень. Кощей где-то там, в глубине леса. Наблюдает. Планирует. Ждёт удобного момента.

«Хозяин, — раздался в голове голос Скальда. — Впереди Менчаково. Три километра».

«Видишь что-нибудь подозрительное?»

«Нет. Деревня мертва. Никаких признаков засады. Но… слишком тихо. Даже вороньё не кружит».

Я сжал поводья. Это могло означать две вещи: либо там действительно ничего нет, либо там что-то настолько опасное, что даже птицы облетают это место стороной.

— Скоро будет Менчаково, — сказал я Огневу, подъехавшему ближе. — Усилить разведку. Геоманты прощупывают землю на двести метров вперёд. Аэроманты патрулируют небо. Гвардия в боевой готовности.

Полковник кивнул, передавая приказы. Колонна замедлилась, сгруппировалась плотнее.

Впереди показались первые обгорелые остовы изб. Менчаково встречало нас провалившимися крышами, почерневшими стенами, покосившейся часовней и абсолютной, гнетущей тишиной.

Глава 16

Тёмка стоял в очереди, сжав кулаки так сильно, что ногти впивались в ладони. Перед ним регистрировались другие дети — оборванные, грязные, голодные, как и он сам. Кто-то называл имена громко, с вызовом, кто-то бормотал еле слышно. Мальчик смотрел на ворота усадьбы, на высокого человека в военной форме с протезом вместо ноги, который командовал очередью, и мысль металась в голове: сбежать или остаться?

Хозяин предупреждал. Старый Сердцеед, главарь их банды, услышав о Кадетском корпусе, собрал всех в подвале три дня назад и пообещал: кто уйдёт, того найдут и убьют. Медленно. Чтобы другим неповадно было.

У Сердцееда были люди по всему городу. Мальчишки знали — это не пустые слова. Старика прозвали так в юности, когда он был высоким красавцем с обаятельной улыбкой, в которого влюблялись все девчонки в округе. Потом его затянуло в банду, лицо изуродовали в драке — пол-лица изрезали ножом, выбили зубы, сломали нос. Кличка осталась, но теперь звучала как злая насмешка над тем, кем он когда-то был. Сердцеед не любил, когда её произносили вслух — за это можно было получить так, что не встанешь.

Петьку, который попытался сбежать прошлым летом, нашли через неделю. После этого тот больше не убегал. Не мог — сломанные пальцы на обеих ногах так и не срослись правильно.

Но и остаться под властью Сердцееда означало умереть. Медленно, от голода, холода или побоев. Здесь же обещали еду. Каждый день. Три раза. Тёмка не помнил, когда последний раз ел досыта.

— Следующий, — бросил одноногий инструктор, и очередь качнулась вперёд.

Артём шагнул к столу. Седовласый мужчина в военной форме с сеткой толстых шрамов на лице посмотрел на него спокойно, без презрения, к которому мальчик привык.

— Имя? — спросил мужчина.

— Артём, — прошептал мальчик, и голос предательски дрогнул.

— Фамилия?

— Нет… нет фамилии, — он сглотнул, чувствуя, как дрожат руки.

Седовласый записал что-то в бумагах:

— Будешь Генадьевым. Артём Генадьев. Номер двадцать три. Возраст?

— Одиннадцать.

— К врачу. Следующий.

Тёмка отступил от стола, но одноногий инструктор вдруг остановил его взглядом. Касьян Петрович Цаплин — так его представляли — молча изучал дрожащего мальчика несколько секунд. Артём замер, чувствуя, как холодный пот стекает по спине.

— Иди к доктору, парень, — наконец сказал Цаплин, но в его глазах мелькнуло что-то — понимание или подозрение.

Первую неделю Артём провёл в постоянном напряжении. Его поселили в казарму номер четыре, вместе с девятнадцатью другими мальчишками от восьми до пятнадцати лет. Нары стояли вдоль стен, посередине — длинный стол и лавки. Форму выдали серую, грубую, но чистую и целую. Кормили действительно три раза в день — каша, хлеб, мясо, овощи. Тёмка ел жадно, набивая желудок до отказа, не веря, что завтра еда снова будет.

Каждое утро начинался подъём в шесть утра. Дежурный инструктор врывался в казарму с криком: «Подъём!» — и через пять минут все должны были стоять на плацу в строю. Кто опаздывал — получал наряд вне очереди: драить полы или чистить снег с дорожек.

После построения — утренняя пробежка. Три круга вокруг территории корпуса, почти два километра. Тёмка задыхался уже на втором круге — годы впроголодь давали о себе знать. Инструктор Фильченко, одноруки ветеран, бежал рядом с отстающими и орал:

— Быстрее, сопляки! Думаете, Бздыхи будут ждать, пока вы отдышитесь⁈

После пробежки — гимнастика. Отжимания, приседания, подтягивания на турнике. Артём с трудом отжимался десять раз, когда некоторые другие делали по двадцать. Руки тряслись, тело болело, но он стискивал зубы и продолжал. Сдаться означало слабость. А слабые снаружи не выживали — это он давно понял на своей шкуре.

Завтрак — и снова строй. Учебные классы: грамота, счёт, основы тактики. Артём удивился, обнаружив, что учиться ему легко. Буквы складывались в слова быстрее, чем у других, задачи по арифметике решались почти сами собой. Учитель, бывший семинарист отец Лаврентий, заметил это и однажды похвалил:

— Способный мальчик. Будешь стараться — далеко пойдёшь.

Но похвала не радовала. Артём постоянно оглядывался — на дверь, на окна, на других кадетов. Ждал, когда придут люди Сердцееда. Ждал ножа в спину или удара дубинкой. Сон был беспокойным, полным кошмаров: старик Сердцеед стоял над ним с ржавым тесаком и шептал: «Думал, сбежишь, паскуда? Думал, я тебя не найду?»