Император Пограничья 13 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

Группы встретились лицом к лицу.

Я прокручивал в голове события прошедшего дня, пока шёл к месту сбора гвардейцев. Поле перед южным фортом усеяно трупами после дневного штурма. Сколько их там — сотня, полторы? Разведчики ещё считают. Мы тоже заплатили кровью — двадцать три убитых и одиннадцать раненых. Но мы отбились, заставили их бежать, роняя портки. Видел, как некоторые бояре падали в грязь от страха.

Хорошо. Пусть помнят, что Угрюм — не лёгкая добыча. Сожжённые деревни прошлой ночью тоже сделали своё дело — армия не выспалась, измотана. Но этого мало. Завтра они пойдут снова, уже подготовленные, осторожные. Хлястин учтёт ошибки.

Значит, этой ночью нужен ещё один урок. Пусть не спят, пусть вздрагивают от каждого шороха, пусть стреляют по теням и будят друг друга криками, пусть боятся нас больше, чем своих командиров. Измотанная, напуганная армия — слабая армия. Каждый деморализованный боярин, обмочившийся от страха — это один мой боец, который завтра останется жив.

Я вошёл в помещение, где собрались восемь моих усиленных гвардейцев — первая группа, прошедшая полный цикл усилений у Зарецкого. За последние два месяца в Угрюме появилось ещё двадцать усиленных бойцов — Зарецкий провёл их через две трети цикла, а Федот после своего возвращения начал натаскивать по методике «Перуна». Однако новички ещё не вышли на максимум, их тела продолжали адаптироваться к изменениям. Для сегодняшней операции я взял только восьмерых ветеранов — проверенных в боях и находящихся на пике формы.

— Севастьян, — обратился я к Журавлёву. — Все в сборе?

Невысокий плотный мужчина с ироничной улыбкой поднялся со скамьи. За последние недели он заслужил авторитет товарищей — холодная голова, точный расчёт, никакой паники даже в критических ситуациях и острое чувство юмора. Идеальный командир для ночной вылазки.

— Так точно!

— Задача простая, — начал я, когда все выстроились напротив меня. — Пробираетесь к лагерю Владимира. Подрываете склад боеприпасов. Если получится — клетки с химерами. Офицеров режете на ленты. Главное — посеять панику перед завтрашним штурмом. Никакого спокойного сна врагу!

Емельян Железняков, чьё лицо было изрезано шрамами, молча кивнул. Все начали проверять снаряжение. Оружие из Сумеречной стали тускло поблёскивало в свете ламп. Марина Соколова проверила медицинскую сумку — даже усиленная, она оставалась полевым медиком. Дмитрий Ермаков и Игнат Молотов выглядели скромнее без своей обычной тяжёлой брони — для скрытной операции она была лишней.

При этом Ермаков крутил в руках траншейные ножи-кастеты, позволяющие не только бить, но и резать, а также колоть трёхгранными клинками, а Молотов взвешивал одноручную дубинку, усеянную острыми шипами.

Марина Соколова спрятала парные тычковые ножи в специальные ножны на рёбрах. Т-образные рукояти позволяли держать клинки так, чтобы они выступали между пальцами — компактное оружие было идеально для скрытого ношения и ближнего боя. Его гораздо сложнее выбить из рук, а короткие клинки позволяли использовать ударную технику, наносить молниеносные серии проникающих ударов. Колотые раны в правильных местах — артерии на шее, бедре, под мышкой — надёжно выводили противника из строя за секунды. Главный недостаток — короткая длина лезвий затрудняла проникновение до жизненно важных органов через толстую броню или мышечную массу, требуя от бойца знания анатомии и повышенной меткости.

Раиса оценивала баланс своих кинжалов — длинные, тонкие, идеальные для точечных ударов. Каменев повертел в руках топор с узким лезвием на короткой рукояти. Шип на обухе мог пробить шлем или панцирь. Севастьян примерил к руке тесак — короткий рубящий меч с широким изогнутым лезвием, способный отсечь конечность одним ударом. Железняков взвесил молот-клевец, чья ударная часть могла проломить череп даже сквозь шлем.

Марья Брагина поправила прицел и проверила натяжение тетивы многозарядного арбалета. На спине у неё висела снайперская винтовка с глушителем — последний довод в случае провала скрытности, потому что в такой тишине глушитель не обеспечит необходимой скрытности.

Я достал флягу с алхимическими стимуляторами Зарецкого.

— По глотку каждому. Усилит реакцию и выносливость на четыре часа. Побочек быть не должно — Александр обещал.

Пока фляга шла по кругу, мои бойцы переговаривались и шутили. Это отличало их от жертв Гильдии Целителей, что подверглись жестоким процедурам. Мои ребята оставались людьми со всеми их тревогами, страхами и сомнениями, но также с отчаянным героизмом и неистребимым чувством долга.

— Ночная прогулка под луной, — хмыкнула Брагина. — Романтика!..

— Главное — не подорваться на собственных минах, — усмехнулся Журавлёв.

— Ты их ставил, ты и обходи, — показала ему язык Марья.

Все сняли лишний металл — пряжки, цепочки, всё, что могло звякнуть в неподходящий момент. Панцири из Костедрева сидели как влитые — лёгкие, прочные и, что важнее всего, абсолютно бесшумные. Выкрашенный в тёмно-серый материал с прожилками напоминал хитиновый покров насекомого. Тёмные балаклавы скрыли знакомые лица

Всеволод Каменев достал медальон с портретами жены и детей, поцеловал и спрятал под рубаху. Я заметил, как его рука дрогнула — даже опытные воины понимали риск.

К нам подошёл Евдоким Соколов. Бывший десятник Стрельцов остановился перед дочерью, и в его карих глазах читалась тревога.

— Марина, береги себя.

Девушка улыбнулась — искренне, тепло.

— Я медик, папа. Моя задача — беречь других.

Евдоким хотел что-то возразить, но промолчал. Просто обнял дочь и отошёл. Я видел, как он стискивад кулаки — отпускать единственного близкого человека на такое задание было пыткой.

— Главное правило, — я рубанул ладонью для акцента. — Полная тишина. Чихнёте, споткнётесь, уроните что-то — вас накроют огнём из обоих лагерей одновременно. Ни звука!

Все кивнули. Шутки закончились — мои люди понимали ставки. Одна ошибка, и они окажутся под перекрёстным огнём двух армий.

Через несколько минут по подземному тоннелю они вышли из южного форта в предрассветную темноту.

Октябрьский туман клубился над землёй, ограничивая видимость. Холод проникал сквозь панцири, заставляя мышцы напрягаться. Влажная морось оседала на открытых участках кожи, стекая ледяными ручейками за воротники.

Отряд двигался цепочкой — Севастьян впереди, размечая безопасный путь через наши же минные поля. Позади него Раиса, используя свой дар Тенеброманта для создания товарищам дополнительной маскировки. Марья прикрывала с арбалетом, готовая снять любого противника бесшумным болтом.

Поле между фортом и лагерем Владимира было изуродовано дневным боем. Воронки от снарядов, обгоревшая земля, запах пороха и крови. К ним примешивалась сладковатая вонь разложения — некоторые тела лежали здесь с утра утра, уже начав гнить в сырости.

Бойцы использовали воронки как укрытия, перебегая от одной к другой. Внезапно хруст — Каменев наступил на ветку. В ночной тишине звук прогремел как выстрел. Пульс загрохотал в ушах Всеволода. Под балаклавой выступил холодный пот, стекая солёными каплями в глаза.

Все замерли, не дыша. Челюсти сведены так сильно, что заныли зубы. Металлический привкус на языке. Десять секунд абсолютной неподвижности. Каждый напрягал слух — ничего. Ни криков, ни движения в лагере. Через несколько кажущихся бесконечным мгновений они продолжили путь.

Соколова чуть не наступила на что-то в очередной воронке. Раненый солдат армии Владимира, покрытый засохшей кровью, лежал здесь с утра. Он зашевелился, подслеповато щурясь, открыл рот для крика… Железняков среагировал мгновенно — рука с молотом опустилась, хрустнула лобная кость, и враг затих навсегда.

Гвардейцы переглянулись. Напряжение росло с каждым метром.

Густой туман сократил видимость до пяти-семи метров. Они двигались почти вслепую, ориентируясь по памяти и редким ориентирам. И тут Севастьян резко поднял руку — стоп.