Записки нечаянного богача 4 (СИ) - Дмитриев Олег

Глава 22

Сцены в кабинете

Следующие пару недель были, вроде бы, суматошными. Суета, звонки и постоянные попытки впихнуть невпихуемое: в самолёт, в голову, в рюкзак, в количество часов в сутках. Но как-то удалось — и вот у бассейна на базе Умки сидели, попивая лимонад, мои мама и брат, баба Дага и Андрусь, два Головина, мы с Ланевским и Михаил Иванович Второв с женой. Аня с Маней скакали в детском бассейне под присмотром верного огромного чёрного Мутомбо, с которым дочка мощного старика нашла общий язык так же мгновенно, как и моя. А я ещё раз вспомнил тяжелые сцены из «Зелёной мили». У Мутомбо, которого девочки по им одним известными причинам стали звать «Мутис», была семья: жена, сын и две дочери. В результате какой-то из частых тогда в здешних краях межплеменных заварух их не стало. А гиганта с того света вытащил Илюха, получив в результате, наверное, самого преданного друга. А после знакомства с сестрой Мутомбо, когда голый толстый мраморный крылатый карапуз всадил в морпеха очередь из своего лука в упор, и члена семьи.

Второв прилетел через два дня после того, как тот самый автобус, на котором ехали сюда в первый раз мы, привёз из Додомы Лену и Машу. Визгу, с которым встретились маленькие подружки, Аня с Маней, местные макаки, наверное, завидовали до сих пор. Дамы чинно прогуливались по базе, когда было не очень жарко, не менее чинно возлежали у бассейна, когда становилось теплее, и собирались в самом большом бунгало, где для них устроили кинотеатр, когда жара наваливалась в полный рост. Там, на огромной, во всю стену, плазме крутились старые голливудские и советские фильмы, а ещё маргариновые сериалы, что показывали по вечерам на телеканале «Россия». То есть именно то, что обеспечивало совершеннейший покой и умиротворение для мозга, так рекомендуемые беременным.

Баба Зина, наезжавшая раз в два-три дня, как она сама по привычке говорила, «на материк», подружилась с бабой Дагой, и я пару раз слышал, как они негромко пели на два голоса протяжные народные песни, сидя на лавочке за периметром базы, когда огромное здешнее солнце раскрашивало всё вокруг в тёмно-оранжевый, уйдя в саванну на две трети, так, что только алая вершина его освещала акации и разбрасывала потрясающие блики по поверхности водохранилища.

Андрусь, который сопровождал бабушку Милы, как-то незаметно включился в работу по строительству санатория, поражая Лорда способностями найти всё, что угодно, и доставить быстрее, чем это представлялось возможным. Тима, который остался здесь бессменным руководителем охраны, сперва приглядывался к нему очень подозрительно, но через некоторое время, кажется, стал поспокойнее. Понял, что белорус мог иметь какие угодно отношения с законами родной страны и прочих государств, но за бабу Дагу и Милу в его присутствии можно было вообще не волноваться. А также и за их окружение. Выяснилось, кстати, что служил с Витольдом Вороном и Палычем из Княжьих Гор не он сам, а его дядька, брат отца. Меня, помню, насторожил этот момент в рассказе Черепанова, но потом всё стало на свои места.

Мы провели две недели в практически полных гедонизме и эпикурействе, не утруждая себя даже охотой и рыбалкой. Когда Илюха-Умка предложил на утренней зорьке прошвырнуться вдоль берега со спиннингами, Головин ёмко, доходчиво и по-военному короткими словами объяснил, что сам не пойдёт и никого не пустит, пусть даже придётся ногу прострелить. «Клянусь Богом, я даже и близко не желаю знать, какую скотину поймает в здешних водах Волков. Ну, или она его» — пояснил он.

А вот через две недели, подгадав как-то так крайне удачно, что все три жены были то ли в хорошем настроении, то ли в состоянии пониженной бдительности, удалось договориться, что на три недели мы улетаем домой. Лорд задавил девчат какими-то, подозреваю, выдуманными цифрами, насколько выгоднее будет ему находиться в московском офисе. Я развёл руками и снова сказал чистую правду: боюсь, что без меня там так хорошо, как со мной, стройка не начнётся. А ещё мне нужно было непременно встретиться с тамошним лесничим и его питомцем. Про то, что Митрофаныча задрали волки, и кто именно у него был домашним животным, говорить, разумеется, не стал. И так Головин заломил руки, обхватил голову и взвыл, как папа Малыша из мультфильма про Карлссона: «О, Боже мой! Спокойствие, только спокойствие», и неверными шагами направился к бару. Заинтриговав, конечно, и Илюху, и Андруся, что потянулись следом. Тогда ни он, ни я ещё не знали, что Степан Митрофанович был вполне себе жив и здоров, а история с волками, рукавом, валенком и рваной старой шапкой была нужна ему для того, чтобы отойти, наконец, от дел, а главное — от вечных отчётов и прочих бюрократических глупостей, и заняться уже тем, что он любил и умел делать лучше всего: беречь лес.

Март в том году поразил всех: ни тебе вьюг, ни лютых морозов, за который знающие люди называли его «марток — надевай семеро порток». Снег сошёл в городе везде, и даже за МКАДом — практически везде, оставаясь, пожалуй, только в непролазных лесах. Куда нам, ясное дело, и надо было. Даже Пётр Алексеевич, по его словам, такого марта не помнил. Но, как он сам сказал, «раз уж Солнышко радовается — то и нам носы вешать не след!». Я с вековым стариком был полностью согласен. Да и некогда нам было.

Трофимыч, вдумчиво, с бумагой и карандашом, перепроверил «в столбик» выкладки Ланевского. Поразился, что тот считает в уме трёхзначные числа быстрее, чем их можно успеть набрать на калькуляторе. И тому, что, несмотря на тревожное банкирство в анамнезе и учёбу за кордоном, Серёга оказался вполне порядочным и честным мужиком, выложив все карты на стол. Они враз спелись с лысым Палычем, потому что Лорд, не успев долететь до России, затеял какую-то схему, по которой неизвестные мне грузы доезжали до Гор по железке, потом на резервных или дублирующих или ещё черт знает каких путях перегружались на фуры, и разъезжались дальше. Черепанову падала денежка и за стоянку, и за обслуживание, и за погрузо-разгрузочные работы. А его кум даже под шумок притащил откуда-то вагончики-бытовки, из которых за неделю собрал что-то наподобие мотеля, где и водилы, и железнодорожники могли поесть домашнего, помыться и переночевать на чистом.

Иван Трофимович Минин ушёл на заслуженный отдых. То есть всё село в клубе целый вечер провожало его добрыми и благодарными словами, вспоминая былое: весёлое и грустное, простое и сложное. А он сидел, добродушно улыбаясь. А наутро, как всегда, пришёл в контору, только не к себе в кабинет, а в сторожку Петра Алексеича, который нам, мне, Тёме и Серёге, велел звать себя дедом Петей, удивив местных до оторопи. Мы, три весёлых гуся, новоявленных внучка́, спорить с веком-волкодавом не стали. И пошла работа. Не монотонная, как на заводе, с восьми до восьми, а практически круглосуточная, и настолько разнообразная, что за монотонность я бы, пожалуй, отдал приличные деньги.

Мы сидели за столом, тем самым, генеральским, в кабинете Трофимыча, а теперь — полноправно моём, потому что по документам я являлся генеральным директором леспромхоза. Вот такая карьерная загогулина для нечаянного богача. Спасало только то, что Серёга взял на себя, а, вернее, на своих ребят, всю бухгалтерию, а Тёма — охрану и порядок. Ланевский лично прособеседовал всех финансовых работников, остался рад и счастлив, что люди так хорошо знали своё дело, и всем нашёл задачи. Пересмотрев мотивацию так, что материально ответственные дамы в возрасте едва не перестали уходить домой — за такие зарплаты надо было держаться двумя руками. Головин сделал то же самое по своей части — и в первый же день выпер на улицу пятерых чьих-то родственников, которые приходили на службу спать и бухать. Ему в тот же день здешняя маргинальная элита решила устроить «тёмную». И в полном составе заехала к Петру Ильичу, заняв бо́льшую часть стационара. Но новый корпус уже достраивали — Андрусь заскучал в тёплых краях и прилетел к нам на помощь, включившись в работу мгновенно. Хотя, думалось мне, что без бабы Даги там не обошлось.