Навола - Бачигалупи Паоло

Мой друг Пьеро подошел к своему дню имени с размахом, принял семейное имя и символ и с удовольствием овеял себя семейной славой — пусть древней и потрепанной. Джованни пережил свое Вступление без особых проблем, едва оторвавшись от книг, когда все вокруг праздновали. Для меня же это был безымянный ужас. Еще одна дверь, по-своему не менее жуткая, чем сестры ди Парди; стоит войти в нее, и путь назад будет отрезан. Я страшился ответственности. Мой желудок снова перевернулся.

— С вами все в порядке?

— Най. Ничего страшного. Просто немного болит живот.

— Вы нервничаете.

— Вообще-то да. И я надеялся...

Я заготовил речь про грядущий день имени, про то, что желаю отточить мастерство владения мечом и заслужить мантию мужественности, но сейчас все слова покинули меня. Я не хотел обманывать Агана Хана. В нашем мире слишком много лжи, а этот человек слишком честен. Играть с ним в фаччиоскуро будет оскорблением для него — и для меня. Поэтому я выбрал прямоту.

— У моего отца были другие дети?

— Дети? — Брови Агана Хана взметнулись вверх. — Двое. Ваш старший брат и младшая сестра. Вам это известно.

— Я думал о... других.

— О других? — Аган Хан внимательно посмотрел на меня.

— О непризнанных детях.

— О бастардах?

— Ну да.

Аган Хан выдвинул стул и опустился на него. Жестом предложил присоединиться, потом оглядел пустую караульную и понизил голос.

— Интересный вопрос, заданный молодым человеком на пороге Вступления. Но не тот, какого я бы ожидал от вас.

Меня озадачил его тон, а в следующий миг я с ужасом понял, на что он намекает.

— Я не хочу их убивать! С чего вы так решили?

Аган Хан вскинул руки:

— Извините меня, Давико. Просто это странный вопрос. Особенно в столь скверное время... — Он пожал плечами. — Заданный здесь, он заставляет задуматься о вашей мотивации. — Аган Хан многозначительно посмотрел на меня. — Заданный с глазу на глаз командиру стражи, а не вашему отцу.

Видят фаты, этот человек был умен. Я не хотел признаваться, что шпионил за отцом, и потому выкрутился:

— На самом деле это хочет знать Челия.

— Ай. — Он грустно усмехнулся. — Тогда другое дело. Эта девушка умна.

Мне не понравилось сквозившее в его голосе восхищение, и, очевидно, это отразилось на моем лице.

— Не воспринимайте это как оскорбление, Давико.

— Не буду. С чего бы?

Но я не смог скрыть внезапную горечь — ни на лице, ни в голосе.

— Я имел в виду не это.

— Най? Мы оба знаем, что это правда. Она истинная наволанка.

— А вы нет?

— Я не такой, как она.

Я ждал, что Аган Хан станет возражать, что попытается взбодрить меня, но он промолчал. Нахмурившись, разглядывал меня.

— Будьте осторожны с историями, которые рассказываете самому себе, Давико. Вы можете начать в них верить. — Он поднял руку, останавливая меня. — Наволанцы любят свои интриги, это верно, но, если бы в Наволе и ее людях больше ничего не было, я бы давно отсюда уехал. У Челии свой склад ума, а у вас свой. И не более того.

Я покачал головой.

— Простите. Дело в том... — Я не знал, как объяснить прилив раздражения, который испытал оттого, что Аган Хан восхищается Челией. — Иногда мне кажется, что это Вступление должно быть для нее, а не для меня.

— Она не ди Регулаи, — резко произнес Аган Хан.

— Но разве она не моя сестра?

— Не шутите. Челия безрассудна и любит хаос. Нам всем очень повезло, что она не может наследовать.

— А как насчет других? Есть другие, кто может?

— Вы имеете в виду бастардов. — Аган Хан покачал головой. — По правде говоря, я не знаю. Най. Не так. Я точно знаю, что вы единственный ди Регулаи. В этом ваш отец был непреклонен. Нет никакого тайного отпрыска, только и ждущего, чтобы занять ваше место, или лишенного наследства брата вроде Чичека, готового устроить бунт против вас...

— Я имел в виду не это, — перебил я, сердясь, что Аган Хан неправильно понял мои тревоги. — Так рассуждает Челия. Не я. Я просто хочу знать, есть ли у меня брат или сестра.

— Почему бы просто не спросить вашего отца?

— Это кажется... — Он решит, что я за ним шпионил. — Это кажется деликатным вопросом.

— Деликатным? Хм... Действительно. Что ж, вы зря потратили время, потому что я не знаю. Ваш отец вел безумную жизнь, когда был моложе и умел убеждать женщин. Но это было задолго до меня. Юноши вашего возраста и положения привлекают женщин, как цветы — пчел. Уверен, что вы это уже почувствовали... — (Мне на ум вновь пришли сестры ди Парди.) — ...и потому полагаю, что не обошлось без отпрысков. Но если чья-то жена родила лишнего ребенка, она могла заявить, ради доброго имени всех и каждого, что он от ее супруга. А если бы дочь какого-то семейства понесла, ее родственники получили бы щедрую компенсацию от вашей семьи и не стали жаловаться — пусть им и пришлось бы отправить дочь на время в монастырь и отдать ребенка на усыновление. Мужчины любят засеивать ждущие поля, а в Наволе таких полей немало. И намного больше полей открыты для столь известного имени, как ди Регулаи. Я часто думаю, что половина местных архиномо зачата чужими мужьями, если посмотреть, как вы, наволанцы, себя ведете...

Нас прервали крики у ворот: Полонос с кем-то спорил. Аган Хан покосился на шум и покачал головой.

— Ай. Кажется, Полонос не усвоил урок. — Он поднялся. — С вашего позволения, Давико?

Конечно же, ему не нужно было спрашивать позволения, но, конечно же, он спросил. Я тоже поднялся.

— Мы не хотим лишиться торгового пути.

— Верно.

Мы направились к двери, но на пороге Аган Хан остановился.

— Я знаю, что мы сурово с вами обращаемся, Давико. Что хотим от вас большего, чем хотят от других, от ваших друзей, от... — Он пожал плечами. — Да от кого угодно. Но не думайте, будто причина в том, что мы в вас разочарованы. Ноша, которую вы возьмете на себя в день имени, вдвое больше, чем унаследованная вашим отцом, а та, в свою очередь, была вдвое больше ноши, что унаследовал Бык. Дело выросло, а мы всего лишь люди.

Его речь меня удивила.

— Почему вы мне это говорите?

— Я слышу... — Он подбирал слова. — Я слышу, как вы говорите о себе. — Он многозначительно посмотрел на меня. — И о Челии. Не думайте, что вы в недостаточной степени наволанец. Вы наволанец до мозга костей — и в еще большей степени вы ди Регулаи. Все люди рассказывают о себе истории, и если повторяют достаточно часто, то сами начинают в них верить: боррагезцы — кровожадные, торре-амонцы — распутные, мерайцы любят роскошь, наволанцы изворотливы и так далее. Но это всего лишь истории. В следующий раз, когда услышите, что наволанцы изворотливы, вспомните, что не это я вижу в Наволе и не потому служу вашей семье. Верное наволанское сердце летит стремительно и прямо к тому, кого оно любит, — и оно чище и блистательней, чем снега Чьелофриго. Я наблюдаю за вами, Давико. Я вижу вас. У вас доброе, верное сердце — и оно наволанское. Никогда не сомневайтесь в том, что это величайшая, удивительнейшая сила.

Он ушел, а я долго стоял, размышляя над его словами. Размышляя над тем, как оценивал себя и как меня оценивали другие. Я продолжал думать об этом оставшиеся дни до моего Вступления.

Но когда я приветствовал делегатов, когда сидел за доской рядом с отцом, мой желудок корчился и пылал. Мы постоянно высматривали преимущества и риски, постоянно практиковали искусство фаччиоскуро. И глаза отца постоянно следили за мной. Казалось, в его библиотеке не было места искренним и верным сердцам. И хотя приятно было думать, что мои обязанности обширней и сложнее тех, что довелось принять ему вместе с нашим именем, это утешало слабо, потому что ошибки были реальными и дорогими. Если мы одолжим деньги князю, который не расплатится, или не будем знать, что чей-то груз шерсти заражен плесенью, или если корабль с золотом пойдет ко дну из-за гнева Лазури, это будет стоить нам вложений.

Моему желудку стало еще хуже.

Утром накануне великого события я проснулся от ужасной боли. И едва успел добежать до ночного горшка. Из меня изверглись кровь и желчь. Меня рвало и выворачивало. Я держался за живот. Он пылал огнем, словно крыса прогрызала себе путь наружу. Снова стошнило, я сплюнул кровь и уставился на содержимое горшка. Оттуда в ответ уставилась черно-алая жижа.