Навола - Бачигалупи Паоло

Я осознал, что мое собственное сердце лихорадочно колотится, исполненное предвкушения, какого я давным-давно не испытывал. С каждым шагом, отдалявшим меня от моих комнат, я словно раздвигал пелену заблуждений и темных снов, и наконец-то мир стал кристально чистым. Чистым, как воздух после сильной грозы, когда ярко-синее небо сверкает в солнечных лучах, а далекие холмы Ромильи видны с каждой крыши Наволы.

Ленивка лизнула мою руку. Пенек толкнул меня головой. Казалось, будто фрагменты моей души наконец собираются вместе, разбитый горшок вновь становится целым.

Я не один. И я больше не испытываю боли.

Меня ждет единственный путь.

Я схватил седло и положил на спину Пеньку. Я сам толком не понимал, что задумал. Казалось, будто мои руки управляют разумом. В считаные мгновения ремни были туго затянуты, на голову коня была надета узда, а трензель вставлен ему в зубы. Ленивка подошла к воротам и выглянула наружу, словно разведывая обстановку.

Я продел подпружный ремень в пряжку, и Пенек сразу втянул живот, чтобы надежнее закрепить седло. Он не пытался меня обмануть, не пытался сделать так, чтобы сбруя не жала. Пенек был другом, как и Ленивка. Мы с друзьями выскользнули из стойла.

Двор палаццо мерцал от жары. Мы прокрались через него. Три хитрых друга, идущих под ставнями палаццо, которые напоминают закрытые глаза. Палаццо спал, как и все его обитатели.

У ворот на страже стоял Виссиус, который прослужил моему отцу всего лишь год. Он приехал в Наволу из Ромильи, как и Полонос с Релусом.

— Едете кататься в такую жару? — спросил он, отодвигая засовы.

— Да вот, что-то не лежится, — ответил я, не погрешив против истины.

— Еще бы, — ухмыльнулся он. — Вас ждет знатная ночка. Погодите минутку, сио, я схожу за лошадью.

— Не утруждайся, — ответил я. — Со мной ничего не случится.

Он помедлил, разрываясь между приказом Агана Хана и моими словами.

— Если я не могу остаться один хотя бы на часок, то вряд ли заслуживаю имени Регулаи, — проговорил я. — Ты так не думаешь?

Он рассмеялся, покачал головой и шагнул в сторону.

Я миновал ворота и выехал на мощеную улицу, проходившую перед нашим палаццо, и положил поводья на шею Пенька. Мы свернули на запад, к Виа-Андретта, которая шла к городским воротам и дальше, в сельскую местность, все вперед и вперед, на юго-запад. Дикие края звали меня. Ромилья звала. Я уже чувствовал запах цветов и влажность упавшего белого тополя, слышал крики красношеек и синеперок.

Из дверного проема появилась тень.

Каззетта преградил мне путь.

— Пытаетесь улизнуть, маленький господин?

На секунду я представил, как пришпориваю Пенька и отбрасываю Каззетту, но тот уже был рядом, уже держался за поводья, пригибая голову Пенька и дружелюбно похлопывая его.

Клянусь фатами, этот человек был стремительным, как дыхание Уруло. Даже на ярком солнце за ним было трудно уследить. Вот он стоит перед вами — а вот совсем рядом, держит вашу лошадь.

— Пытаетесь улизнуть? — снова спросил он.

Я не мог ответить.

Каззетта ждал.

— Да вот, захотелось прокатиться, — наконец сказал я.

— Так и думал, что вам захочется.

У меня во рту пересохло.

Бывают моменты, когда мы принимаем решения, которые определят всю нашу жизнь. Оглядываясь назад, со всем моим нынешним знанием, я могу сказать, что это и был такой момент, столь же судьбоносный, сколь и решение Калибы украсть Эростейю у Амо. Это решение положило начало всем остальным событиям.

Все сложилось бы иначе, если бы я поехал дальше. Думаю, Каззетта не удержал бы меня. На самом деле он мне не препятствовал. Но его вмешательство заставило меня увидеть себя со стороны, и отражение в его глазах мне не понравилось. Тошно было смотреть на человека, который убегает тайком, бросая имя и обязанности. Так мог поступить ребенок, капризный и трусливый. Очередное безрассудство, которое причинит вред моей семье, как причинили его мои безрассудные переговоры с первым министром Мераи.

Да, мне не понравилось зеркало, которое держал передо мной Каззетта.

И потому, вопреки заветному желанию моей души скрыться в лесах Ромильи — отыскать сеть жизни, следовать мудрости Соппроса, — я выбрал путь имени и семьи. Я выбрал путь Регулаи.

Я развернул Пенька и Ленивку к палаццо — и тем самым положил начало ужасным и великим событиям, из которых сложилась моя судьба.

Глава 23

Отец тщательно отобрал почетных гостей, прибывших поздно вечером, когда камни палаццо наконец начали остывать и ночные ветра Лазури зашептали над крышами Наволы.

Это были люди, которых, по словам Ашьи, не следовало терять в шуме и веселье общего торжества.

Гарагаццо, глас Амо, архипатро и железный кулак нашей веры. Калларино, наш повелитель политики и Сотни имен Каллендры. Генерал Сивицца, главный среди люпари. Благодаря этим людям мой отец достиг процветания в Наволе. Он подчинил себе их цели и обязательства, и потому почти два десятилетия в Наволе царил мир.

Из моей собственной семьи присутствовали отец, я и Челия. Ашья тоже была, но отказалась поужинать с нами, не села за стол, потому что это было не ее место, хотя она и вела себя как хозяйка. К нам также присоединился Аган Хан, военный человек, чтобы занимать Сивиццу беседой.

Однако был один неприятный гость, присутствие которого поставило меня в тупик.

Госпожа Фурия.

Она пришла вместе с носившей рабские шрамы молодой служанкой, внимательные бледные глаза которой напомнили мне Каззетту и которая пробовала каждое блюдо, прежде чем Фурия подносила его к собственным губам.

Началось с ритуальных тостов за прошлое, настоящее и будущее — и так продолжалось на протяжении всей трапезы.

— Вы серьезно, сиана? — спросил отец, когда Фурия заставила служанку съесть ломтик картофеля, обжаренного с петрушкой и пардийскими томатами. — Думаете, я отравлю вас в собственном доме? Разве я похож на человека, который плюет в колодец?

— Вовсе нет. — Фурия отрезала голову угрю на блюде и протянула девушке. — Отведай, Силкса. Не сомневаюсь, вкус божественный.

Вместо того чтобы взять пищу рукой или щипцами, служанка наклонилась к пальцам хозяйки и изящно забрала зубами маслянистую плоть.

Мы все смотрели, испытывая револтафаме, ту странную смесь эмоций, что возникает, когда застаешь своего дядю в процессе совокупления с челядинкой. Омерзение, восхищение, смущение, чувство, что тебе не следует смотреть, — но ты все равно смотришь. Рабыня обкусывала угощение. Это было неприятно интимное зрелище. Все равно что видеть двух сплетенных друг с другом женщин, как на рисунках Арраньяло, но не уединившихся, а утоляющих свою страсть на ступенях Катреданто-Амо.

Девушка сглотнула, по ее голому бледному горлу было видно продвижение мяса.

— Неплохо, да? — сказала Фурия. — Сиана Ашья славится своими блюдами.

Девушка не ответила, но открыла рот в ожидании следующего кусочка. Я вспомнил сокольничего, кормящего птицу.

Аган Хан рассказал мне, что Полонос и Релус едва не подрались с хусскими воинами Фурии, когда та прибыла в наш палаццо и захотела, чтобы свита сопровождала ее внутри. В конечном итоге сторговались на этой единственной служанке. Аган Хан велел подчиненным держаться от нее на безопасном расстоянии, потому что ее ногти заточены, как ножи, и покрыты дистиллированным серпииксисом и если она кого-нибудь поцарапает — даже саму себя, — этот человек умрет в течение нескольких минут.

Увидев на ужине Фурию и ее диковинную служанку, я изрядно встревожился, но сейчас, глядя, как сиа кормит свою любимицу, испытал странную благодарность — происходящее отвлекло внимание от меня и моего самочувствия, потому что желудок снова сильно разболелся.

— Вы в моем доме, — сказал отец, — под моей крышей, за моим столом. Фьено секко, вино фреско, пане кальдо.