Навола - Бачигалупи Паоло

Это было древнее обязательство и могущественное: сухое сено, чтобы спать, холодное вино, чтобы пить, горячий хлеб, чтобы есть. Наволанская клятва гостеприимства и помощи. Гарантия безопасности и защиты, которую не нарушит ни один честный наволанец.

— Вы не можете сказать, что не доверяете чести Регулаи, — сказал отец. — Так в чем же причина вашего страха?

— Страха? — рассмеялась Фурия. — У меня нет никаких страхов. — Она выбрала креветку, сваренную с лаймом, и подала служанке. — Я никому не доверяю, — сказала она, — а потому ничего не боюсь. Все просто. — Фурия внимательно смотрела, как девушка жует и глотает. — В моем глазу нет ни крапинки страха.

— Вы правда думаете, что он вас отравит? Здесь? — поинтересовался Гарагаццо.

Фурия улыбнулась краешками губ.

— Я лишь думаю, что могла бы отравить себя здесь. Маленькая Силкса защищает не меня, она защищает моего дорогого Девоначи. Давай, девочка.

Фурия протянула служанке ложку холодного супа. Та наклонилась, чтобы попробовать. Фурия пристально наблюдала за ней, почти с завороженным предвкушением.

— Полно, Ничисия, — раздраженно проговорил отец. — Кажется, будто вы ожидаете, что бедняжка побагровеет и умрет у вас на глазах.

— Вы совершенно правы, яд может быть медленным, — ответила Фурия. — Следует подождать еще немного. — Она потягивала вино и продолжала с интересом следить за рабыней. — Кажется, она еще дышит.

— В вашем голосе звучит разочарование, — заметил генерал Сивицца.

— Ничисия... — снова начал отец.

— Взгляните на это с такой стороны, Девоначи. Если я испущу дух в вашем палаццо, многие имена восстанут против вас. Я оказываю вам любезность.

— Не надо кормить меня рыбьими потрохами и называть их икрой.

— Называйте как хотите, мне все равно.

Рабыня не побагровела и не рухнула на пол, и тогда Фурия откусила кусочек угря.

— Ай! Сиана Ашья! — На ее лице расплылось выражение блаженства. — Пожалуй, ради этого можно умереть. — Она притворилась, будто заваливается в обморок от аромата, одновременно подмигнув отцу. — Регулаи всегда славились изысканным столом.

— Какая одинокая жизнь, — заметил Аган Хан.

— Вы о чем?

— Никому не доверять. Жить в страхе. Всегда настороже. Не в состоянии расслабиться, даже среди друзей.

— А мы друзья? — спросила Фурия. — Я этого не знала.

— Союзники по интересам? — предположил калларино.

— Лично я даже представить не могу, какой унылой была бы моя жизнь, если бы не доверие и верность люпари, — проговорил генерал Сивицца, задумчиво покачивая вино в бокале. — Доверие, любовь добрых спутников питают не хуже пищи и вина. А может, и лучше, для солдата. Нельзя пережить ужас битвы и одержать победу без братского доверия.

— И я бы не выжил без любви и поддержки моих священников, — согласился Гарагаццо, накладывая на тарелку амотитских мидий с чесноком и принимаясь смачно их раскалывать. — Как сказано в Либри-Люминари, «без любви Амо мы что рыбы, задыхающиеся на берегу».

— В таком случае хвала фатам, что я не рыба. — Фурия скормила рабыне ложку бульона из мидий, потом съела немного сама, прежде чем уделить внимание священнику. — Быть может, причина в том, что мы разного пола. Вы мужчины, я женщина. Мы плаваем в разных водах. Доверие — порок, который женщина едва ли может себе позволить.

Я заметил, что Челия заинтересовалась словами Фурии. Вспомнил наши беседы на эту тему — как похоже звучали ее речи. Она хотела было заговорить, но тут калларино спросил Фурию:

— Вы думаете, наши воды столь различны, сиана?

— Синее ли небо? Желал ли Скуро Эростейю? Будем откровенны. Когда я сижу за этим столом, каждый присутствующий мужчина думает о том, что скрывается под моим корсетом, — заявила Фурия. — Не о том, сколько великих имен приложились щеками к моему сапогу. Не об отрядах, которыми я командую. Не о моих рабах. Не о принадлежащих мне нависоли. Лишь о моих бедрах и том, что между ними...

— Ничего не могу сказать на сей счет... — начал калларино.

— Най, вы лукавите. Вы разглядываете меня почти так же откровенно, как Силксу, а она может убить мужчину в мгновение ока. Это так — и всегда было так.

— Мужчины восхищаются женскими формами, — заметил Аган Хан. — Что в этом дурного?

— Чи. Восхищаются нашими формами. Мужчины сочиняют стихи о наших прекрасных губах — а потом ярятся, когда эти губы произносят слова.

— Сиа Лисана, — произнесла Челия.

Ее глаза пылали.

— Очень хорошо, девочка Балкоси. — Взгляд Фурии обратился ко мне. — А что обо всем этом думает маленький господин?

— Я... — Меня застали врасплох.

— О, Давико очень любит женские формы, — беззаботно сообщила Челия. — Все служанки болтают о том, как он подглядывает за ними, когда они моются.

Разговоры за столом умолкли. Я уставился на Челию, чувствуя, как багровею от стыда, но она лишь подмигнула мне, откровенно довольная. Я вспомнил, что о ней сказал Аган Хан: любит хаос. Пьеро говорил нечто подобное, но я не воспринял это всерьез, потому что тогда не был ее мишенью. Я чувствовал себя злым, преданным и смущенным.

Затянувшееся молчание прервал хохот Гарагаццо:

— Значит, подглядывает?

— Постоянно, — ответила Челия.

Глаза Фурии блестели. Отец прятал улыбку. Гарагаццо смеялся, и вместе с ним калларино. Я знал, что краснею: лицо было горячим и алым, абсолютное фаччиочьяро. Хотелось провалиться сквозь землю, но калларино пришел мне на помощь.

— Ай! И правильно! — Он стукнул кулаком по столу. — Едва ли этого следует стыдиться. Смотреть на красоту — естественное желание, в нем нет ничего постыдного. Если мужчина восхищается женскими формами, это комплимент.

— Даже в ее личной ванной комнате? — поинтересовалась Фурия.

— Кто из нас не играл в мальчика у замочной скважины?

— Только не я, — сказал генерал. — Девушки меня не интересуют.

— Лишь потому, что вы предпочитаете мальчиков, — возразил отец.

— Само собой! — кивнул Сивицца. — Молодой человек, в расцвете силы... Ай. Вот поистине великолепное и восхитительное создание! Они похожи на львов. Поджарые мускулы, в которых дремлет сила. Гривы густых волос. Длинные ресницы. Ай. Чудесно, что Арго создал нас такими. — Он покосился на Фурию. — Но разве это не доказывает, что, будь ты красивой девушкой или красивым юношей, для тебя всегда найдется пара жадных глаз?

— Най! — возразила Челия. — Это другое!

— Это просто жизнь, — не согласился с ней старый воин. — Мужской глаз ищет красоту, и женский тоже. У всех нас есть свои желания. Арго вылепил наши тела на своем гончарном круге, свет Амо обжег их, Трессия вдохнула в них жизнь, а Вирга вплела их в сеть всего живого. Все живые существа жаждут красоты. Это дар и радость, а не повод для презрения.

— Согласен, — откликнулся Гарагаццо. — Либри-Люминари говорит, что мы не должны презирать какую-либо часть нашего тела, но должны любить их все.

— С умеренностью, — уточнил Аган Хан.

— Конечно, с умеренностью, — раздраженно ответил Гарагаццо. — Безумие есть безумие, но жизненные чувства, которыми Амо наделил глину Арго, не следует презирать. Амо желал — и человек желает. Нет греха в том, чтобы любить красоту.

— А если красоте это не нравится?! — пылко спросила Челия.

— Ай. Умная девочка. Но этим вопросом вы поймали лишь ветер, пусть сами того не понимаете, — сказал Гарагаццо. — Это проблема красоты, а не женщин. Урок Эростейи заключается в том, что красота всегда была одновременно благословением и проклятием. Не важно, что у вас между ног. Если вы красивы, вас будут преследовать и желать, мужчина вы или женщина.

— И все же история Эростейи — о преследуемой женщине, а не о мужчине, — возразила Челия.

Гарагаццо нахмурился:

— Фаты свидетельницы, ну вы и упрямы.

— Она такая, — согласился отец с легкой улыбкой. — Но как насчет ее аргумента? Эростейя действительно была женщиной, которую преследовали Скуро и Амо. Не мужчиной.

— Из текста ясно следует урок о красоте, — настаивал Гарагаццо, — а не о том, какого она пола.