Навола - Бачигалупи Паоло

— Я редко слышу, чтобы армии насиловали мальчиков и мужчин, — заметила госпожа Фурия. — Но часто слышу, что армии насилуют девочек и женщин.

— Бывает и так и этак, — проворчал Сивицца. — И так и этак. — Но вид у него был озадаченный.

— Верно, бывает, однако логика Плезиуса требует, чтобы мы собрали много рассказов, а не один. Лишь собрав много рассказов, мы сможем выявить закономерность — и, быть может, истину.

Челия кивала, ее глаза сияли.

— И сколько у нас женщин-архиномо? — продолжала Фурия. — Как часто мы говорим про матраномо, а не патро? Патрономо выступают и отдают картадечизи53 в Каллендре. Не матра.

— Для мужчин естественно стремиться к власти, — ответил калларино. — Для женщин естественно заботиться. Сфера мужчины — политика и война. Сфера женщины — финансы и дом.

Фурия вскинула брови:

— Значит, я противоестественна?

— Вы... — Калларино осторожно вытер рот, — уникальны.

Фурия фыркнула.

— Как дипломатично. Теперь я понимаю, почему вы возвысились в Каллендре.

— Я возвысился, потому что рассуждаю разумно.

— Разумно... — Глаза Фурии сузились. — Я предлагаю вам Закономерность Плезия, но вы ее игнорируете. Вот ваша разумность. И потому давайте поищем другую. — Она повернулась, и сперва я решил, что она заговорит с Челией, но вместо этого она обратилась к Ашье, стоявшей в стороне, следившей за столом и обслуживанием. — Давайте спросим рабыню Девоначи. Никто не станет отрицать, что она бороздит предательские моря мужчин. Быть может, ей удастся убедить вас в том, в чем не смогла я.

При ее словах мы все напряглись. Лицо отца опасно помрачнело.

— Мою рабыню?

— Разве она не сфаччита?

Рука Агана Хана легла на рукоять ножа. Гарагаццо и калларино встревоженно переглянулись. Бокал Сивиццы замер на полпути к губам. Взгляд Челии заметался между Фурией и моим отцом. Служанка Силкса скрючила отравленные пальцы, словно когти. Фурия, совершенно не встревоженная, взяла кусочек угря и положила в рот. Увидела, что все мы уставились на нее, и перестала жевать.

— Да бросьте. К чему эта педантичность? — Она взмахнула щипцами для еды. — Разве Ашья не носит на щеках три-и-три?

— Сиана, — осторожно начал калларино, но Фурия презрительным взглядом заставила его умолкнуть.

— Прекрати, жирный угорь. Я торгую чужими страданиями. И не боюсь говорить откровенно. Ашья помечена. Ее купили — и купили с определенной целью. Мужчин покупают, чтобы те трудились и сражались. — Она закинула в рот угря. — А женщин — чтобы трахать.

— Пусть Скуро выжжет тебе глаза... — начал отец.

— Сфай, Девоначи! — насмешливо перебила Фурия. — К чему так злиться? Разбей зеркало, если хочешь, но истина никуда не денется. Спроси свою рабыню, что она думает. Вон она стоит в стороне, пока мы едим. Спроси сфаччиту, что за моря она бороздила. Может, ты, Девоначи, и влюбился в сфаччиту, но это не меняет...

Аган Хан поднялся, обнажая клинок:

— Видят фаты, Фурия, вы зашли слишком далеко...

Он умолк, когда стоявшая позади Ашья коснулась его плеча.

На ее лице, вместо ожидаемой ярости или обиды, была лишь безмятежность.

— Все в порядке, — сказала она, мягко заставляя его сесть обратно. — Прошу, не обнажай сталь, старый друг.

Она взмахом велела нашей служанке Сиссии принести кресло и поставить у стола рядом с моим отцом. Села и посмотрела на Фурию.

— Мои щеки действительно помечены, — сказала Ашья. — И я действительно рабыня. И, — она взяла отца за руку, переплела свои пальцы с его пальцами, — мир мужчин — действительно опасное море для женщины. Тут вы совершенно правы.

Фурия едва заметно улыбнулась.

— Итак, сфаччита, ты все-таки знаешь свое место. А то я засомневалась.

Отец побагровел, но женская рука сдержала его. Ашья осталась совершенно спокойной.

— Мое место, сиана Фурия, — там, где желает мой хозяин. Сегодня он желает, чтобы я принимала в гостях вас, и я повинуюсь. Его удовольствие — мое удовольствие. — Она погладила отцовскую руку. — Полагаю, вам повезло, что он вас ценит, потому что, будь моя воля, вы бы лежали выпотрошенная, как рыба, на нашем мраморном полу, и ваши собственные кишки стали бы вашей последней трапезой. И эта ядовитая фата за вашей спиной ничем бы вам не помогла.

Ее голос был таким безмятежным, что, если не вслушиваться в слова, можно было подумать, будто Ашья предлагает гостье сладости, а не убийство.

— А потому, — продолжила она с насмешливой улыбкой, — быть может, вам следует испытывать бо`льшую благодарность к политике мужчин, чем вы думаете, потому что, будь их политика моей, вы бы не увидели следующего восхода солнца.

Нас окутало потрясенное молчание. Я смотрел, как служанка Фурии жадно сгибает и разгибает отравленные пальцы. Я почти слышал их треск — а потом тишину разбил взрыв смеха.

Это смеялась Фурия.

— Ай! — воскликнула Фурия. — Ашья, ти амио54, ты слишком хороша! Слишком!

Ее смех был звонким и веселым, как лесной ручей. На лице отражалась детская радость, почти восторг. Я никогда не видел такого лица у грозной госпожи Фурии.

— Ай. Она слишком шикарна для тебя, Девоначи. — Фурия утерла глаза, продолжая смеяться. — Ты ее не заслуживаешь. Держишь драконий глаз у себя на столе, но не он, а Ашья — твое истинное сокровище. — Она обмахнулась рукой, пытаясь успокоить дыхание. — Он тебя недостоин, Ашья. Давай сбежим вместе. Нам будет так хорошо. Мы будем править всей Наволой и ее слабыми мужчинами. Их великие имена и стальные мечи будут падать ниц, поклоняясь нам. Ай, мити, — ласково сказала она, — мы будем такой красивой парой. Навола содрогнется перед нами.

— В таком случае Наволе повезло, что меня все устраивает, — ответила Ашья.

Она отсалютовала Фурии бокалом моего отца — и разговор сменил тему, а нависшая над столом угроза развеялась. Фурия поглощала блюда, уже не давая предварительно кусочек служанке. Собравшиеся шутили про архиномо в Каллендре, обсуждали пьесу Болтириччио, в которой мужчины были ослами, женщины их погоняли, а девица Чилизия должна была решить, стоит ли их спасать, в то время как Калиба возражал, что все мужчины и так ослы, а потому нет никакой разницы, разве что в зверином обличье их лучше кормят и заставляют больше работать. Потом были новые шутки, и вино лилось рекой, и почти казалось — почти, — что никакого конфликта и не случилось.

Снова прибыла еда, и взрывы смеха опять раскатывались по залу. На золотых блюдах внесли уток, и все восхищались их нежным мясом и хрустящей корочкой.

Гарагаццо пел хвалы, словно Амо Валорис в катреданто, и руки пирующих стали жирными, потому что все мы ели традиционным способом — запускали пальцы в птицу, а потом обмакивали куски в ягодно-шалфеевый соус, в сладкий финиковый соус и многие другие, приготовленные по рецептам Ашьи, и все были так увлечены трапезой, что никто не заметил, как я со своей утки содрал мясо, оставив голый скелетик, но на самом деле почти ничего не съел.

Насмешки Фурии над отцом и Ашьей не убавили боли в моем желудке, и хотя сейчас все улыбались, я знал, что улыбчивые беседы под луной часто кончаются убийством в лучах солнца, а потому оставался настороже, пока другие веселились.

— Итак, теперь у всех у нас скользкие руки, — заявил Сивицца, наконец откинувшись в кресле, окунув пальцы в чашу с водой и вытерев их о скатерть.

— Не понимаю, откуда столько дурных шуток о скользких руках. — Толстые пальцы Гарагаццо утонули в недрах второй утки из тех, что Ашья приготовила специально для него. Он жадно заглянул в мою тарелку. — Вам следует поесть, Давико. Нельзя отвергать птицу сианы.

С его подбородка капал жир.

— Я поел, — возразил я.

Мне не понравилось, что теперь все смотрели на меня.

— Чем больше, тем лучше, — провозгласил Гарагаццо, макая в соус очередной кусок. — Ай, сиана, это роскошная птица. Почему бы вам не дать рецепт моему повару?

— Но тогда вы не будете к нам приходить! — ответила Ашья.

— Неправда!