Навола - Бачигалупи Паоло

— Архипатро, я знаю, вы присылали сюда слуг, чтобы выведать рецепт.

— Как можно!

— Аннетта, Амозина, Патруччо. Я переловила всех ваших шпионов.

Гарагаццо рассмеялся.

— Пощады, сиана. Сколько бы раз мой повар ни брался за дело, результат... — Он покачал головой. — Даже не знаю. Птице всегда чего-то недостает.

— Любовь, — сказала Ашья. — Ей не хватает моей любви.

Фурия фыркнула.

— Любовь Амо для вас, — невозмутимо продолжила Ашья. — Вот секретный ингредиент. Ваш повар не любит вас так, как любят Регулаи.

Глаза моего отца блеснули:

— Благодаря этому церковь будет молиться за наше процветание и наставлять вианомо любить нас еще сильнее.

— В это мне больше верится, — заметила Фурия.

— Вы могли бы преподнести этот рецепт в дар Амо, — предложил Гарагаццо. — На радость всем религиозным орденам. Каждый мужской монастырь сможет приготовить по нему. Каждый женский. А потом они вместе вознесут голоса в хвале Регулаи. И Навола прославится своими утками. Больше, чем вином!

— Мне известны войны, выигранные благодаря солдатским желудкам, — сказал Сивицца. — Но это что-то новенькое.

— Я могу назначить день пиршества! — провозгласил Гарагаццо. — И дам обет слизать жир со всех пальцев!

Он принялся размахивать утиной ножкой, как жезлом. Все засмеялись.

Челия лукаво улыбнулась:

— Вы могли бы заказать картину, архипатро. Поклонение святой утке — жирной, сочной. Можно украсить такой фреской потолок центральной ротонды катреданто. Священники, монашки, утки — и вы в центре.

— Най. Не я. Святая Ашья Утиная.

— О нет! — возразила Челия. — Это должна быть религиозная картина. С вами.

При этих словах она подмигнула мне через стол, и я понял — совершенно ясно, — о чем она думает: о слухах про Гарагаццо.

Она вообразила себе фреску на потолке катреданто: голый толстяк Гарагаццо, весь лоснящийся утиным жиром, и монашки, восторженно работающие языками в складках его живота. Не знаю, насколько достоверно я угадал композицию, но точно не ошибся с темой, и Челия подмигнула мне, зная, что я знаю. И теперь образы хлынули мне в голову, все детали фрески. Ряды священников с масляными от уток членами — и Гарагаццо в центре. Монашки обсасывают его живот, а он обсасывает члены монахов, так же чувственно, как только что обсасывал собственные жирные пальцы.

Челия сверкала глазами, понимая, что отравила мой разум.

Она действительно была ужасна.

— Я могу устроить пир для ваших священников, если хотите, — говорила тем временем Ашья. — По утке каждому.

— И монашек не забудьте! — вмешалась Челия, кинув на меня еще один лукавый взгляд. — Монашки тоже должны участвовать!

— И для монашек, — согласилась Ашья, не ведая о наших фантазиях.

Я свирепо уставился на Челию.

Гарагаццо продолжал слизывать жир с пальцев.

— Сфай, сиана Ашья, — сказал он. — Если я позволю вам накормить моих монахов и монахинь, не успею оглянуться, как вы станете возглавлять моления в катреданто, а все жители Наволы будут прикладываться щекой к вашим ногам.

— Вот это картина, — сказала Фурия.

Челия скосила глаза. Я поперхнулся вином.

— С вами все в порядке, маленький господин? — спросила госпожа Фурия.

Я откашлялся, пытаясь восстановить дыхание.

— Все хорошо.

— Но вы ничего не едите.

— Он нервничает! — встал на мою защиту Гарагаццо, хлопнув меня по спине. — Да и какой юноша не будет нервничать на пороге своей судьбы? Я помню собственное Вступление, и буду честен перед Амо, оно ужасало меня.

— Верно, — согласился калларино, отрываясь от беседы с Аганом Ханом. — Пройти сквозь покров возмужания — немалое дело. Мальчик становится мужчиной, у мужчины есть имя, он делит его с женой, становится отцом, передает свое имя... Немалое дело.

Другие мужчины за столом кивали, очевидно вспоминая собственные дни имени, собственные Вступления.

— Это великий день для патрономо, — сказал генерал Сивицца. — Великое дело для ди Регулаи — иметь названного наследника. И великий день для Наволы. Четкий путь сквозь дебри наволанской политики — великий дар городу.

Хотя он говорил обо мне, его взгляд не отрывался от отца, который в ответ поднял бокал.

— Лучше, чем боррагезцы, — сказал отец. — С их кинжалами и вечными драками за признание любимого архиномо.

— Хвала Амо, Скуро и всем фатам, что Навола — не Джеваццоа, а мы — не грязные боррагезцы, — откликнулся Гарагаццо.

— Отлично сказано, — одобрил калларино.

Фурия тоже скорчила согласную гримасу, и мы все выпили за нашу удачу, за то, что были избавлены от чудовищной доли — родиться грязными боррагезцами.

Когда бокалы вернулись на стол, отец сказал:

— Навола пришла к процветанию благодаря не только мне, но и всем вам, сидящим здесь и наслаждающимся миром.

Я удивился, что он сказал это при госпоже Фурии, которая никогда на моей памяти не желала мира. Она не стала спорить, а лишь подняла бокал в ответном тосте.

— За долгий мир, — сказала она. — Пусть он продлится дольше всех наших смертных жизней.

Мы выпили за это, а потом отец подался вперед, и я сразу понял, что настал момент, когда откроется истинная причина званого ужина. Все случившееся прежде было лишь прологом. Мой желудок сжался.

— Мы должны кое-что обсудить, — сказал отец.

— Мераи, — ответил Сивицца.

— Именно так. У них хаос.

— Плохо, что у них хаос. Шеру только и ждет удобной возможности. Андретон с радостью найдет повод «спасти» Красный город. А потом окажется на нашей границе.

— Вот именно, — кивнул отец и сделал паузу. — Вот почему я заключил соглашение об отправке люпари к ним на помощь.

Люди за столом зашевелились, обмениваясь изумленными и встревоженными взглядами.

— Но кто защитит Наволу? — спросил калларино. — Что, если пардийцы попробуют отделиться? Или Весуна двинет сюда свой флот? Герцог Умбруско будет счастлив увидеть, как пылают наши корабли.

— А что, если тот безумный священник, Магаре, поднимет бунт в сельской местности? — спросил Гарагаццо.

Отец отмахнулся от хора протестов:

— Не тревожьтесь, у меня есть план.

— А когда его у вас не было? — фыркнула Фурия.

— Верно. Я хочу обучить и вооружить новую армию, чтобы защищать Наволу.

Сивицца нахмурился:

— Вы хотите заменить люпари?

— Не заменить, а дополнить.

Фурия подняла брови.

— Вы дадите оружие... кому? Фермерам? Гильдийским рабочим? Каменщикам и ткачам? Художникам и резчикам по дереву? Лавочникам? — Она рассмеялась. — Вы всегда любили фантазировать.

Отец кинул на нее раздраженный взгляд:

— Не станете же вы утверждать, что такого никогда не было. Навола уже защищала себя сама. Прецедент имеется.

— Так было при вашем отце, — сказал Аган Хан. — Когда явились шеруанцы, мы вооружили вианомо и прогнали захватчиков.

— Да-да, мы все это знаем. Бык поднял крестьян и дал им оружие, Навола Валорис55. Это намалевано на всех стенах вашего куадра премиа. Но победу нам принесли люпари, а не этот мусор.

— Я верю, что, если человек корнями уходит в землю Наволы, он один стоит сотни, — сказал отец. — Он будет сражаться за свою семью, за друзей, за жизнь, а для защиты этого достаточно.

— «Человек, защищающий свою дверь, подобен льву», — процитировал Гарагаццо, кивая.

— Но как насчет люпари? — спросил Сивицца. — Разве мы плохо служили? А теперь вы... изгоняете нас в Мераи?

— Изгоняем? Сфай! — воскликнул отец. — Мой генерал, мой старый друг, нет! Я имел в виду не это. Я имел в виду, что мы должны усилить свою мощь. Если мы вооружим наших людей, то получим еще одну армию.

— И намного дешевле, — сухо заметила Фурия.

Отец вновь раздраженно повернулся к ней.

— Мы знаем, что армия, вооруженная мечом и луком, намного опаснее армии, вооруженной чем-то одним. Как и армия с кавалерией и пехотой опаснее только пешей или только конной. Навола станет сильнее, если сможет вести войну за своими пределами — и одновременно защищать собственные стены. — Он обвел серьезным взглядом людей, сидевших за столом. — Мы знаем, что Шеру по-прежнему посягает на нас, после стольких лет.