Навола - Бачигалупи Паоло

— Как вы себя чувствуете?

— Усталым. — Я медленно сел. — Желудок...

— Он уже давно вас беспокоил?

— Да, — удивленно ответил я.

— И становилось все хуже?

Я кивнул, удивляясь, что Деллакавалло это известно. Он хмыкнул.

— Нелегко было убедить вашего отца, что яд тут ни при чем. Разумеется, я сразу это понял, как только увидел содержимое вашего желудка на столе, но доказательства требовались не мне. Вас не клонило в сон — значит это не мортксибия. И не слезы Эростейи, потому что вы не оцепенели. Не некркси, потому что кровь не вспенилась, когда я капнул в нее уксуса. Не зубная мантия, потому что ваш язык не почернел, не капироссо, потому что кровь шла из желудка, а не из заднего прохода...

— Меня не травили, — сказал я.

— Конечно, не травили, но всех остальных нужно было убедить. Почему вы никому не сказали, что больны, Давико?

Я посмотрел на свои одеяла. Я чувствовал себя усталым. Усталым и глупым.

— Не хотел казаться слабым.

Это и было глупо. Я не хотел казаться слабым — а потому мне становилось все хуже, пока наконец я не продемонстрировал свою слабость всем и каждому. Спрашивается, что мешало сразу додуматься? И вот теперь я лежу в постели, испортив ужин отца в компании ближайших союзников. И Фурии. При мысли о ней желудок перевернулся. Кошка, обожающая есть мышей. Я с усилием отогнал воспоминания.

— Все плохо? С желудком?

— Лучше, чем вы заслуживаете. — Деллакавалло пронзил меня взглядом. — Но хуже, чем должно быть.

— Но... я поправлюсь?

— Не знаю. Что бы вы на моем месте порекомендовали себе?

Я удивился такому ответу — а потом испытал облегчение, заметив привычную веселую искру в смотревших на меня глазах. Деллакавалло не стал бы спрашивать, если бы действительно тревожился. Это старая игра. Старая, добрая игра в травы и грибы, настойки и мази — в плетение Вирги, которое только и ждет, чтобы его увидели, исследовали и поняли.

— Калчикс, чтобы облегчить жжение в желудке?

— Хорошо. И?

Я мысленно перебрал различные растения, их ассоциации с мифами, богами, духами и фатами. Желто-зеленые лепестки и пушистые листья. Цвета целителя.

— Гакстосалвния. Исцеляющая раны.

— Как снаружи, так и внутри, — одобрительно кивнул Деллакавалло. — Что бы вы добавили к ней?

Я попытался сообразить, что бы выбрал он сам. То, что способно задержать ее. Помочь ей воздействовать на желудок изнутри.

— Хусская петрушка.

— Зачем?

— Чтобы сгустить кровь. Или пергаментная петрушка, если хусскую трудно отыскать.

— Очень хорошо! И еще одна трава. Лисий укус.

Я поморщился при мысли о горьких стеблях.

— Но она против инфекции.

— Верно. И работает. — Он поднялся. — Вы исцелитесь, Давико. Если бы вообще перестали думать, то смогли бы исцелиться самостоятельно и избавить нас от беспокойства. — Он сжал мое плечо. — И не тревожьтесь насчет Вступления. Несколько часов отдыха — и вы будете готовы к торжествам.

Мой желудок снова сжался. Я попытался изобразить равнодушие, когда боль скрутила внутренности, но провести Деллакавалло было нелегко. Его брови взлетели вверх.

— Ага... — Он сел обратно на постель. (Я осторожно дышал, дожидаясь окончания приступа.) — Теперь в этом больше смысла, — сказал врач.

— Не хочу казаться слабым, — сказал я, пытаясь усилием воли отогнать боль.

— Сфай. — Деллакавалло вздохнул. — Вы не слабы. Однако забудьте про лисий укус. Причина вашей боли — не инфекция, а язва. Мне следовало догадаться раньше, но этим недугом обычно страдают пожилые люди с тревожным характером. Обычно он не поражает молодых.

— Когда это мой разум был спокойным?

Я хотел сказать это небрежно, как бы шутя, но прозвучало очень серьезно — и правдиво. Волна горькой печали всколыхнулась внутри, и я отвернулся, пытаясь сморгнуть слезы. Когда мой разум был спокойным? Его всегда переполнял страх. Я всегда пытался выплыть в океане своей жизни.

Деллакавалло смотрел на меня с жалостью.

— Это важный вопрос, Давико. И только вы можете на него ответить. Ваша душа воюет сама с собой. И потому вы страдаете.

— Не думаю, что от этого есть лекарство.

— Я могу дать вам травы, чтобы облегчить боль, — вздохнул Деллакавалло, — но от этой болезни нет лекарства в плетении Вирги. Это болезнь людей. Недуг Камбиоса. Ни одно создание в плетении Вирги не испытывает таких страданий. Настойки и травы не способны их прекратить. Исцеление можно найти лишь в вашем собственном мятущемся разуме. — Он поднялся. — Я скажу вашему отцу.

Я протянул к нему руку:

— Пожалуйста, не надо.

— Думаю, нельзя это скрывать, Давико. Ваш отец должен знать.

И он ушел прежде, чем я успел его остановить.

Я изнуренно откинулся на подушки. Ленивка забралась на кровать и ткнулась мордой мне в лицо. В полумраке я притянул ее к себе. Меня захлестнула новая волна тоски. Ай. Что за одинокое чувство. Вокруг одни обязанности и ожидания — и они наполняют меня страхом и сомнением. Никто не пытался меня отравить. Я сам себя травил.

Во имя фат, если бы я уехал в холмы и не оглянулся...

В дверь постучали. В комнату вошел отец.

— Как себя чувствуешь?

Я не знал, что ответить.

— Болею, — сказал наконец. — Что-то с желудком. Это не яд...

— Все в порядке. — Отец поднял руку, останавливая меня. — Маэстро Деллакавалло объяснил. Теперь я понимаю. Каззетта хотел допросить слуг...

— Нет! — Я резко сел. — Никто из них...

— Най! Не тревожься, Деллакавалло его убедил. Никто не пострадал.

Я облегченно лег, дрожа при мысли о Каззетте, обрушившемся на слуг. При мысли о том, что он мог сотворить в пылу своей паранойи.

— Я болен уже некоторое время, — сказал я. — Знал об этом, но не думал, что все серьезно.

— Он говорит, причина в беспокойном разуме.

Я отвернулся.

— Не хочу снова тебя разочаровать.

Отец рассмеялся, и это был резкий и горький звук.

— Ты меня не разочаровываешь.

Я уныло покачал головой. Не знал, что сказать.

Мы оба понимали, что мне следует встать, одеться и приготовиться к Вступлению, но словно тяжелый груз прижимал меня к постели и не было ни сил, ни желания бороться с ним. Груз лежал на мне, будто слон. Я хотел лишь спать, лишь отдохнуть. Перестать делать вид, будто это мой мир и мое место в нем.

Отец сел рядом со мной на кровать, вгляделся в лицо. К моему изумлению, его взор был не суровым, а печальным.

— То, что мы просим от тебя, нелегко. Не думай, что я не понимаю. Ни один из нас не обладает этим от рождения — но все мы родились именно для этого. Как дети, которых бросают в Лазурь и ждут, что они поплывут. Этого нет в человеческой природе, Давико. И мы платим ужасную цену.

Он пытался смягчить мое потрясение из-за провала, но я, понимая это, ощущал лишь усталость.

— Я думал, это право каждого наволанца по рождению. Ходить по кривым дорожкам, играть в политику, преуспевать в бизнесе...

Отец невесело рассмеялся.

— Най. Все это очень трудно. Было трудно и мне. Поэтому я взбесился. Дрался на дуэлях, пил вино, соблазнял женщин... — Он покачал головой. — Ты более искренний и чистый, чем был я. Чем я сейчас, если на то пошло. Вместо того чтобы преследовать служанок, пить вино и волочиться за куртизанками, ты пытаешься все усердней исполнять свой долг. И ранишь себя все сильнее.

— Я просто... не хотел тебя подвести. Мне кажется, что я все время тебя подвожу.

— Ты слишком многого от себя требуешь. Слишком многого. — Он резко встал. — Най. Это я слишком многого от тебя требую. Теперь я это вижу. Мне следовало понять это раньше. А теперь отдыхай. Ты болен. Тебе нужно отдыхать.

— А как же Вступление?

— Мы не можем праздновать твое Вступление, пока ты болен. Это дурной знак для семьи. Если случившееся вчера повторится сегодня... — Он умолк и коснулся двумя пальцами глаза, изобразив знак Скуро. — Маласигнифика, най?

Я попытался сесть.

— Но если я сегодня не приму наше имя, поползут слухи, что Амо нам не благоволит. Это будет подобно проклятию. Гарагаццо скажет...