Королевская кровь-13. Часть 1 (СИ) - Котова Ирина Владимировна

Он покачал головой.

— Если ты говоришь, что здесь были анхель, то зрение должно было вернуться сразу. Раз не вернулось, значит и не вернется уже. Я помню, как меня ранило, — и он поднес руку к лицу и провел двумя пальцами от одного глаза к другому, потрогал переносицу, поморщился. Покачнулся — его снова будто выбросило в бессилие, когда он лежал, ослепший, и кровь заливала ему дыхательные пути. — Все хорошо, Света. Все хорошо.

И он все также медленно направился к двери. Там, за парадной залой была комната с одеждой, где он наощупь, трогая вышивку и вспоминая цвета, выбрал себе рубаху, исподнее и шельвары. Там за другой дверью была уборная, а рядом — купальни, и когда он зашел туда, отметил и прохладу, и свечение воды там, где были чаши ванн, и пульсацию нагревающих воду артефактов. Забрался в ванну, осторожно нащупывая водой ступеньки и погрузился в теплую воду.

И прикрыл невидящие глаза ладонью, откинув голову на бортик чаши.

Ему все казалось, что он все еще спит. Что вот сейчас проснется по-настоящему.

Но он открывал глаза — и перед ним была тьма, мягко расцвеченная стихиями и едва уловимыми силуэтами вещей. И Четери думал, привыкал, осознавал то, что теперь с ним навсегда.

Он жив. Чудо, что он выжил, потому что он был мертв уже тогда, когда наносил последний удар — раны были смертельны, слишком велика была кровопотеря и жизни у него оставалось на несколько мгновений. Нужно быть благодарным за это.

Он сможет жить.

У него есть больше, чем у обычного слепого человека — натренированный слух и чувствительность: не зря Мастер Фери столько тренировал их с завязанными глазами и заставлял делать работу по школе с повязками. Не зря он сам еженедельно тренировался с закрытыми глазами. Слух его чуток, движение воздуха он ощущает кожей, как и тепло человеческих тел. Хватило бы и этого, но у него есть умение видеть ауры, и со временем мозг натренируется так, что будет различать и неживые предметы и почти невидимые токи стихий в них.

Но он никогда не увидит, как солнце играет на поверхности моря, не узнает, как выглядит его сын и не заметит, как наливаются истомой глаза Светы, когда он ласкает ее. Не увидит полноценно, как двигаются ученики — и что тогда он сможет дать им? Не прочитает письмо, не полюбуется горами на рассвете и белоснежным цветком на апельсиновом дереве.

И, скорее всего, не полетит. Ауры хороши вблизи, а что на высоте, кроме стихийных потоков, уловит он? Как далеко сможет видеть убегающего барана или ощущать почву, куда нужно приземлиться? Не врежется ли в здание или скалу?

Лицо, глаза, полоснула фантомная боль, и он не застонал только потому, что справа уловил свечение Светиной ауры, услышал звук ее шагов. Сейчас она была без сына.

И он попытался дыханием, расслаблением мышц, управлением током крови вернуть себе привычное равновесие. И, кажется, даже вышло — но было у него ощущение, что чувства, желания, страсти как отрезали. Как будто он, подобно веселому магу, другу Макса, лежит в хрустальном саркофаге и ощущает мир сквозь его стены.

Были у него до сих пор невероятно трудные бои, но этот, с богом-войной, был так сложен, что даже сложи все остальные, и не дотянули бы они и до тысячной доли этого. Но не чувствовал он ни сладости победы, ни радости. Всякий раз раньше, когда удавалось ему победить превосходного противника, душа наполнялась умиротворением. Тогда он вспоминал бой и раскладывал его на составляющие, вычленял свои и чужие ошибки, то, что позволило ему победить, то, что привело противника к поражению, а то и повторял потом рисунок боя с двух сторон, запоминая связки-импровизации. После каждой победы он выходил сильнее, наполненным и вдохновленным, и ему хотелось смеяться и радоваться.

Сейчас ему не хотелось ничего. Будто впереди ничего больше и не было.

— Вымыть тебе волосы? — раздался голос Светланы.

— Не нужно, — ответил он и нырнул под воду. А когда вынырнул, кто сказал бы, что текло по его щекам — вода или слезы? — Лучше потом расчеши меня, Света. Я соскучился по твоим рукам.

Она едва заметно выдохнула, и он напомнил себе, что нужно быть мужчиной и мужем.

— Ты переживаешь, — сказал он тихо, — ты не знаешь, как себя вести со мной. Света, веди себя как обычно. Не жалей меня, прошу. Не относись, как к немощному. Мы все привыкнем.

— Хорошо, — ответила она сдавленно. — Хорошо.

— Не плачь, — попросил он. — Знаешь, как я скучал по тебе? Я скучал по тебе и я шел к тебе, Света.

И он не увидел — но ощутил, как улыбнулась она.

Четери протянул руку туда, где обычно стояли горшочки с мылом, набрал из одного пасту, пахнущую травой и медом, нащупал жесткую морскую губку, принялся себя мыть. Тело чувствовало словно в десять раз острее. Вымыл волосы, натер себя, разгоняя кровь.

Мастер четко знал — когда опустошен, нужно делать простые движения. Тело разогревается и исцеляется. И исцеляет душу. В застойное тело светлая мысль не приходит.

Но сейчас стало легче только физически. Не душевно. Не принесло движение желанного успокоения.

И Чет встал из воды и пошел обратно в покои.

Света под мерное дыхание малыша расчесывала Четери мокрые волосы. Он поднял свою руку — накрыл ее ладонь. Провел ее ладонью по своим волосам, плечам, груди.

Плотского отклика не было, но грудь сдавило — он ощущал ее жалость и страх за него. Но виду она больше не показывала.

— Как я сейчас выгляжу? — спросил он, отпустив ее руку.

И Света обхватила его сзади и прижалась щекой к спине.

— Ты выглядишь старше, — сказала она честно. — Твои глаза стали светлее, как будто твой зеленый разбавили белой краской, Чет. Волосы срезаны неровно, и сверху смешаны с седыми волосками. На теле совсем нет шрамов, только один, на лице, поперек глаз. Тело такое же, как было. И пахнешь ты, — она вжалась в него носом и вдохнула, — почти так же. Что-то слегка изменилось, будто добавился запах горячего камня.

— Я постарел, Света.

— Ты выглядишь старше, — повторила она. — Но старше не значит старее, Чет.

— Я почти без сил.

— Я тоже была без сил после родов, верери. Все восстановится.

— Верери, — проговорил он, выдохнув. Мелькнуло перед глазами озеро, и мирный дом, в который он возвращался после своих путешествий, и женщина, которая ждала его и любила, и их ложе любви. И он осторожно протянул руку назад и коснулся Светиного плеча, думая, нет ли в их связи еще одной глубины. — «Сердце мое». Ты учишь язык Песков?

— Конечно, — ответила она. — Ведь я хочу провести свою жизнь здесь и рядом с тобой.

— Точно, Света?

Она поняла, о чем он спрашивает.

— Ты бы любил меня меньше, стань я слепой? — спросила она тихо. И он покачал головой и, потянувшись, изогнувшись, поцеловал ее в губы.

Она заплетала ему косу — совсем короткую, неровную, потому что часть волос была срезана клинком Нервы. И за расчесыванием, а затем и за легким обедом продолжила рассказывать все то, чему она была свидетелем с момента, как он ушел.

Слуги, принесшие еду, так отчаянно радовались и плакали от счастья, что ему было больно. И родители Светы, вернувшись, ахали, охали, обнимали его и рыдали, и он едва удерживался, чтобы не набрать воздуха от остроты ощущений. Сенсуальный дар тоже стал острее.

Слух по дворцу распространился быстро. Как и то, что Владыка Четери не примет сейчас никого, потому что еще слаб после боя и пробуждения. И то, что он ослеп.

Простые драконы и его ученики не посмели беспокоить Мастера против его воли, но он ощущал, как собираются они у его покоев, как стоят за дверями в надежде, что он все-таки выйдет. Он не хотел никого видеть — разве что Нории, который сейчас был в Йеллоувине. Да и не мог он никого видеть.

Но Мастер вышел, вышел сам, держась прямо, ориентируясь на свечение аур и звук дыхания, стук сердец и скрип мрамора под ногами. Вышел и ощутил, как тихо стало там — драконы кланялись ему.