Вендиго - Блэквуд Элджернон Генри

– Дефаго! Дефаго! Дефаго! – вопил он, а деревья вторили, правда, чуть тише: «Дефаго, Дефаго, Дефаго!»

Он побежал было по тропе, лежавшей через заснеженные поляны, но вскоре потерял ее, когда она нырнула в чащобу, где деревья стояли слишком часто и снега не было. Симпсон орал до тех пор, пока не охрип и пока звук собственного голоса, тонущего в этом безмолвном и настороженно прислушивающемся к любым звукам мире, не начал его пугать. Смятение юноши росло прямо пропорционально приложенным усилиям. Он все острее сознавал бедственность своего положения и через некоторое время окончательно выбился из сил. Изможденный, он вынужден был отказаться от своей цели и вернуться в лагерь. До сих пор остается загадкой, как он не заблудился. Это стоило юноше огромного труда; несколько раз он принимался идти по ложному следу и отчаивался, но в конце концов меж деревьев впереди все-таки замаячила белая палатка.

Тогда усталость вновь сделала свое дело: Симпсон начал успокаиваться. Он развел огонь и приготовил себе завтрак. Горячий кофе и жареный бекон позволили ему немного собраться с мыслями, и он осознал, что вел себя как мальчишка. Тогда он предпринял очередную, на сей раз более успешную попытку подойти к делу спокойно и взвешенно. Тут как нельзя кстати пришлась свойственная ему от природы храбрость, и он решил сначала отправиться на поиски Дефаго, а если те не увенчаются успехом – постараться отыскать дорогу к их первой стоянке и вызвать подмогу.

Так он и поступил. Взяв с собой еду, спички, винтовку и маленький топорик, чтобы оставлять зарубки на стволах, он выдвинулся в путь. Было восемь утра, и яркое солнце, взойдя на безоблачное небо, уже тронуло верхушки деревьев. У костра Симпсон закрепил записку – на случай, если в его отсутствие Дефаго вернется сам.

На сей раз, следуя тщательно составленному плану, юноша двинулся в другом направлении. Он намеревался обойти лагерь по широкой дуге, которая позволила бы ему рано или поздно напасть на след проводника. Не пройдя и четверти мили, он наткнулся на следы, оставленные в снегу крупным зверем, а рядом легкие следы помельче, явно человеческие, – следы Дефаго. Облегчение, испытанное Симпсоном в тот миг, было вполне естественным, но недолгим. На первый взгляд следы предлагали простое и разумное объяснение произошедшему: крупные отпечатки явно принадлежали сохатому, случайно набредшему в темноте на лагерь и с перепугу издавшему жуткий предостерегающий вопль. Дефаго, которому отточенные до совершенства охотничьи инстинкты позволили еще с вечера учуять приближение лося, немедля кинулся в погоню за добычей. Его крайнее возбуждение и внезапное исчезновение объяснялись, конечно…

Тут Симпсону пришлось отказаться от первоначальной догадки, за которую он столь истово ухватился; здравый смысл безжалостно указал ему, что этого попросту не может быть. Ни один уважающий себя проводник, а уж тем более такой опытный, как Дефаго, не повел бы себя столь опрометчиво и не бросился бы в погоню без винтовки!.. Произошедшее не могло объясняться так просто, особенно если вспомнить все подробности: полные ужаса крики Дефаго, странные его слова и мертвенную бледность на лице, когда тот впервые учуял неведомый запах; а еще приглушенные одеялом рыдания в темноте и первоначальный отказ отправляться в эти края…

К тому же, приглядевшись хорошенько к следам зверя, Симпсон сразу понял, что их оставил вовсе не лось. Хэнк рассказывал, как должны выглядеть отпечатки лосиных копыт – и быка, и коровы, и на всякий случай теленка, – даже зарисовал их на кусочке бересты. Эти следы были совсем другими. Большие, округлые, широкие, без заостренных кончиков впереди. На миг Симпсон задался вопросом, не мог ли их оставить медведь. Других крупных животных в здешних краях не водилось, карибу в это время года не забредали так далеко на юг, а если ненароком и забрели, у их копыт все равно другие отпечатки.

То были зловещие знаки – таинственные письмена на снегу, оставленные неведомым зверем, который сумел выманить человека из палатки и увести за собой прочь из лагеря. Стоило Симпсону соединить их у себя в голове с незабываемым жутким воплем, огласившим лес на рассвете, голова у него пошла кругом и невероятное смятение вновь овладело его разумом. Он почувствовал явственную угрозу своей жизни. Склонившись над следами, чтобы еще раз их изучить, он опять уловил тот сладковато-едкий душок, тотчас выпрямился и с трудом поборол приступ тошноты.

Тут память сыграла с ним очередную злую шутку. Он вдруг вспомнил ноги Дефаго, торчавшие из палатки, пихтовые ветви, которые словно подтащили к выходу, и то, как проводник жался к Симпсону, пытаясь укрыться от таившегося за пологом. Все подробности ночного происшествия разом обрушились на его смятенный разум. Казалось, они подстерегали его в черных глубинах леса, там, где несметные полчища деревьев слушали, наблюдали и ждали, что же он предпримет, все теснее и теснее смыкая вокруг него кольцо…

И все же, будучи юношей не робкого десятка, Симпсон устремился дальше по следу, задушив в себе неприглядные, подрывающие волю страхи. Он оставлял зарубки на бесчисленных деревьях, боясь заблудиться на обратном пути, и поминутно выкликал имя проводника. Глухие удары топорика по массивным стволам и незнакомые ноты в собственном голосе в конце концов начали пугать его: страшно было и производить, и слышать эти звуки, ибо они непрерывно привлекали внимание к нему самому и его точному местонахождению, и если кто-то сейчас действительно выслеживал его, как сам он выслеживал другого…

Усилием воли Симпсон пресек эту мысль в зародыше. Именно с таких мыслей, осознал он, начинается безумие самого дьявольского рода, способное в кратчайшие сроки уничтожить разум.

Хотя снег еще не лег сплошным покровом – мелкие сугробы образовались лишь на самых открытых местах и полянах, – первые несколько миль Симпсон без труда шел по следу. Там, где деревья позволяли, он тянулся прямо, словно проложенный по линейке. Шаги постепенно делались шире и шире, покуда не приобрели совершенно невозможную для обычного зверя длину. Казалось, тот перемещался громадными прыжками, едва ли не воспаряя над землей… Один из таких «шагов» Симпсон измерил – тот оказался длиной в восемнадцать футов. Здесь явно крылась ошибка, и у юноши не укладывалось в голове, почему на снегу между одним отпечатком и другим нет больше никаких следов. Но что смутило Симпсона еще больше и заставило предположить, что его подводит зрение, так это шаги Дефаго, которые удлинялись похожим образом и тоже покрывали теперь немыслимые расстояния. У Симпсона ноги были куда длиннее, чем у Дефаго, однако он не смог одолеть с разбега и половины такого «пролета».

Вид двух этих следов, тянувшихся рядышком, безмолвное свидетельство фантастического перемещения двух существ, которых безумие или ужас наделили сверхъественными способностями, тронуло и потрясло Симпсона до самых потаенных глубин души. Ничего более ужасного он в своей жизни не видел. Он машинально, почти рассеянно двинулся по следам дальше, то и дело оглядываясь через плечо: уж не преследует ли и его какое-нибудь существо с кошмарной поступью?.. Вскоре он совсем перестал понимать, что означают эти следы – отпечатки, оставленные на снегу чем-то безымянным, неукротимым и диким, а рядом – следы маленького франкоканадца, который всего несколько часов назад делил с ним палатку, болтал, смеялся и даже пел…

Пожалуй, на месте молодого и неопытного Симпсона только практичный шотландец, наделенный здравомыслием и логическим мышлением, мог похвастаться той малой толикой самообладания, каковую ему чудом удавалось сохранять на протяжении всего этого странствия. Любому другому юноше на его месте двух последующих открытий хватило бы, чтобы изо всех сил припустить обратно к лагерю, но наш молодой человек лишь покрепче сжал винтовку и в горячем порыве души, которой было уготовано истовое служение Свободной Шотландской Церкви, обратился к небесам с безмолвной крылатой молитвой. Оба следа, заметил он, претерпели странную перемену, носившую – по крайней мере в том, что касалось человеческой поступи, – поистине чудовищный характер.