Вендиго - Блэквуд Элджернон Генри

Была почти полночь, когда его каноэ зашуршало по песчаному дну небольшой бухты, и Хэнк, Шатун и дядя Симпсона, разбуженные криками, повыскакивали из палаток и под руки повели к затухающему костру этого изможденного, полуживого представителя шотландского народа.

Внезапное появление его приземленного дядюшки в этом мире колдовства и ужаса, что неотступно преследовали Симпсона последние два дня и две ночи, произвело на юношу немедленное благотворное действие, позволив ему увидеть случившееся в новом свете. Бодрое дядино «Здорово, племянничек! Ну-ка, говори, что стряслось?» и его крепкое сухое рукопожатие тотчас отрезвили юношу. Его вдруг захлестнули совсем иные чувства. Он осознал, что дал изрядную «слабину», и даже немного устыдился своего поведения. В нем пробудилась природная консервативность ума.

И это, несомненно, объясняет, почему ему так непросто было выложить собравшимся у костра все, что с ним приключилось. Впрочем, он рассказал достаточно, чтобы охотники тотчас решили спозаранку выдвинуться на поиски Дефаго. Без Симпсона нечего было и надеяться его отыскать, поэтому юношу следовало отогреть, накормить и, самое главное, уложить спать. Доктор Кэткарт оценил состояние пациента куда правильнее, чем сам пациент, и сделал ему небольшую инъекцию морфия, после чего Симпсон шесть часов проспал как убитый.

Из подробных описаний, составленных позднее оным студентом-богословом, следует, что, рассказывая товарищам о событиях последних двух дней, он сознательно опустил множество важных и ключевых для понимания дела подробностей. Симпсон утверждает, что просто не осмелился рассказать о них, глядя в невозмутимое лицо своего благоразумного дядюшки. В результате вся группа сделала ошибочный вывод, что ночью с Дефаго случился необъяснимый приступ умопомешательства. Вообразив, будто слышит «зов» некоего духа или силы, он убежал в лес без запаса провизии и оружия, где в ближайшие дни его постигнет чудовищная и мучительная смерть от холода и истощения, если вовремя его не спасти. «Вовремя», конечно, означало «немедля».

Весь следующий день – а выдвинулись они в семь утра, приказав Шатуну не тушить костер и держать наготове горячую воду и пищу, – Симпсон понемногу открывал дяде остальные подробности дела, не замечая однако, что их вытягивают из него посредством незаметного и деликатного допроса. К тому времени, когда они достигли начала тропы и спрятали каноэ на берегу озера, чтобы потом сразу же отправиться в обратный путь, юноша поведал, что Дефаго мерещился в лагере странный запах и что в своих рассказах он поминал «какого-то Вендиго», а потом рыдал среди ночи и вообще демонстрировал всевозможные признаки нешуточного душевного волнения. Симпсон так же сознался, что его и самого выбил из колеи «тот необычайный запах, резкий и едкий, наподобие львиного». Когда же путники менее чем через час достигли Воды Пятидесяти Островов, он проболтался – или, как ему потом казалось, сдуру признался в собственном умоисступлении, – что слышал «крики о помощи» исчезнувшего проводника. Сами слова он все-таки опустил, просто не сумев заставить себя повторить этот нелепый бред. И хотя юноша рассказал о том, как следы человека на снегу постепенно становились точной копией следов зверя, только в миниатюре, он не признался, какое именно расстояние они покрывали. Пытаясь балансировать между личной гордостью и врожденной честностью, он всякий раз заново решал вопрос о том, что рассказать, а чем пренебречь. Огненный отлив следов, например, Симпсон счел достойным упоминания, но о том, что тело Дефаго вместе с постелью кто-то частично выволок из палатки, он поведать так и не смог.

В конечном счете доктор Кэткарт, мнивший себя искушенным знатоком человеческих душ, с уверенностью заключил, что разум его племянника, не вынеся напряжения, одиночества, смятения и ужаса, оказался в плену галлюцинаций. Не преминув похвалить юношу за выдержку, он сумел убедительно продемонстрировать, где, когда и почему его рассудок дал слабину. Он одновременно превозносил заслуги племянника и в то же время заставлял его усомниться в своих умственных способностях, тем самым умаляя ценность его свидетельских показаний. То есть, как и многие материалисты, он попросту лгал, умело пользуясь скудностью имеющихся в их распоряжении сведений, поскольку сведения, предоставленные Симпсоном, показались его уму несостоятельными.

– Это ужасающее безлюдье, – произнес он, – способно глубоко потрясти разум любого человека, а уж тем более человека с развитым воображением. Подобным образом лес подействовал и на меня, когда я был в твоем возрасте. Зверь, забредший в ваш лагерь той ночью, мог быть только лосем – лосиный рев, знаешь ли, порой имеет весьма необычное звучание. Причудливый цвет снега под копытами, конечно, объясняется нарушением твоего зрительного восприятия вследствие душевного потрясения. Истинный размер шагов мы скоро установим, как только доберемся до них. Однако ты и сам знаешь, что звуковые галлюцинации – когда люди якобы слышат голоса – одна из самых распространенных форм бреда, вызываемых перевозбуждением. В твоем случае перевозбуждением вполне простительным, мой мальчик, и, позволь добавить, замечательно взятым тобой под контроль. Да и во всем остальном ты проявил удивительное мужество и отвагу, ибо заблудиться в этой глуши – испытание поистине ужасное, и я совершенно уверен, что в подобном положении не сумел бы продемонстрировать и толики твоей мудрости и решительности. Единственное, что мне сложно пока объяснить, – чертов запах…

– Меня от него замутило, ей-богу, – заявил племянник. – Голова пошла кругом!

Глубокомысленный и всеведущий тон дядюшки, взятый им на том лишь основании, что он владел бо́льшим числом психологических терминов, вызвал у юноши внутренний протест. Легко строить из себя всезнайку, когда пытаешься объяснить то, чего не видел сам!

– Кошмарный, дикий запах, иначе я не могу его описать, – заключил юноша, глядя на своего невозмутимого дядю.

– Могу лишь подивиться, – последовал ответ, – что в тех обстоятельствах он не показался тебе еще ужаснее.

Симпсон понимал, что эти сухие слова имеют отношение не столько к истине, сколько к дядиному толкованию «истины».

Наконец они добрались до маленькой стоянки и нашли там палатку, целую и невредимую, холодное кострище и рядом на колышке – записку. Никто ее не снял. Неумело спрятанный запас провизии, впрочем, оказался разорен ондатрами, норками и белками. Спички они разбросали по всей полянке, а еду съели до последней крошки.

– Что ж, господа, его тут нет! – по своему обыкновению громко и решительно объявил Хэнк. – Это так же верно, как то, что угля в преисподней хватит на всех! А вот куда он подевался – вопрос посложнее. Думаю, отыскать его будет не легче, чем торговать нимбами в местах повыше! – Присутствие студента-богослова на сей раз не стало преградой для его излияний, хотя из уважения к читателю они изрядно отредактированы. – Сейчас же выходим на поиски, черт подери!

Знакомые следы недавнего присутствия здесь Дефаго произвели на охотников тягостное впечатление: все они невольно задумались о том, какая страшная участь могла его постигнуть. Особенно невесело было смотреть на палатку и ложе из пихтовых ветвей, примятых его телом: казалось, проводник бродит где-то рядом и скоро вернется. Симпсон, смутно чувствуя, что от исхода дела зависит его дальнейшая судьба, начал полушепотом рассказывать прочие подробности случившегося. Он вел себя гораздо спокойнее, да и усталость после вчерашних долгих скитаний давала о себе знать. Несколько охлаждали его чувства и дядины рассудочные доводы – а скорее уж «домыслы» – о причинах тех событий и явлений, кошмарные образы которых до сих пор стояли у юноши перед глазами.

– Он побежал вон туда, – сообщил он двум своим спутникам, указывая направление, в котором скрылся проводник тем ранним утром. – Бросился стремглав, точно олень, и исчез между вон той березой и тсугой…