Ледяное сердце (СИ) - Семенова Людмила

Неужели он их все же пожалел? Так, как только и мог по своей природе, хотя бы так...

Латиф разогнал табачный дым и посмотрел на старую подругу, которая сидела ссутулившись, держала смятый окурок в пепельнице как точку опоры. Бегающие глаза, бледное лицо, сжатые до боли губы — словно пружина под тяжелым прессом. Как же ей страшно, что Водяной Змей явился по ее душу, и как она не желает в этом признаться, цепляясь за гнев на чужую нерасторопность, за лицемерное переживание о судьбах своих несчастных рабов! И вот ее сейчас почему-то совсем не жаль.

— Ладно, Малефика, что говорить о прошлом? Ты не впервые сталкиваешься с чужими интересами и жертвуешь собственными кадрами, так что скорбной миной по брату меня не проведешь. И ты знала, что всем ведьмам, играющим против природы, со временем прилетает ответка! Так из-за чего ты сейчас мечешься будто раскаленные башмаки напялила?

— Из-за чего? — повторила Хафиза, вяло усмехнувшись. — Потому что все пошло не так, как я ожидала, Абдуллатиф... Ну замерзают алкаши и совсем нищие, у которых кроме дровяной печки ничего нет. Но разве я для этого столько сил вкладывала? Мне хотелось посмотреть на разрастающееся безумие, на панику, на запустение, когда загнанные в угол теряют остатки человеческого облика. И как я знаю по старому опыту, первыми ломаются именно самые чистенькие, любители семейных ценностей, старых книг и мира во всем мире. Большие и комфортные города такими особенно богаты.

Ведьма сделала паузу и Латиф осторожно произнес:

— А теперь они гнутся, но не ломаются? Да, обидно, что и говорить...

— Ну, сломать-то я их всегда смогу, — заметила Хафиза. — если черный морок начнет расползаться еще быстрее холода. Вот тогда-то наступит ночь пострашнее варфоломеевской и вифлеемской вместе взятых, это уж ты не сомневайся!

— Так что же тебя не устраивает?

— То, что она быстро пройдет, — размеренно проговорила ведьма. — Так же, как в детстве проходила новогодняя ночь: я ведь помню, как долго отец и мать готовились к празднику по Хиджре[2], покупали подарки, говорили про свои мечты на будущий год.

Она встала, вновь прошлась по комнате и тихо сказала:

— Да, отец и мать... Вот ты спрашиваешь о нелюдях, Абдуллатиф, так объясни: как приличная уважаемая семья смогла скрыть от общества и забыть, что у них был еще один сын, первенец? Что наследник родился безнадежным слабоумным уродцем, которого интересовала только пища? Они спрятали этот позор с глаз подальше, в дом для брошенных калек, и если бы я не разобралась, не вытащила его, Курбан бы сгинул в нем еще мальчишкой! А со мной он смог прожить еще много лет и познать немало удовольствий.

— О да! Существование в качестве машины для насилия и убийства ты называешь жизнью? — вздохнул Латиф. — По-моему, так гуманнее было удавить его еще много лет назад, как ты сделала с младшим братом, пусть и в фигуральном смысле. Или тебя волнуют только ущербные?

— Что ты об этом знаешь? Каково мне было услышать все от старой Мавахиб? Стали бы родители отпускать меня к ней в учение, если бы она не выведала эту тайну! — усмехнулась Хафиза. — Да, я использовала Курбана, но мы все так или иначе это делаем, а он получил хоть немного жизни и тепла!

— Все равно не понимаю, как можно предпочесть продажу дочерей в учение ведьме, а не минутный позор, — заметил Латиф. — Или это я на старости лет стал таким сентиментальным?

— Для меня эта «продажа» была главным подарком судьбы, Абдуллатиф! Иначе кем бы я стала? Деньги меня давно не волнуют, семьи нет, мужики надоели, так что вся надежда оставалась на ведовство, на то, чтобы стать особенной из неприрожденных. Великой...

— Ох, Малефика, насколько же нам легче живется! — улыбнулся Латиф. — Мы уж какими уродились, такими и будем до скончания веков: ифритами, дэвами, гулями, хранителями, архонтами. А вам вечно надо марку на себя клеить, словно на базарный арбуз! Ну вот стала бы ты «великой», а дальше что? Все равно состаришься и умрешь в один срок с «серой массой»! Но у тебя столько денег, что ты бы весь мир успела объездить, причем себе в кайф, играючи, а не затем, чтобы кому-то что-то доказать! А ты вместо этого заперла и себя, и других, и чахнешь тут, как Кощей над златом.

— Ты верно сказал, инкуб: вам легче живется. Поэтому не надо ковыряться у меня в мозгах, просто прими как данность все, что я говорю. Если желаешь мне блага, то помоги разобраться с шаманами по-настоящему, а не как в этот раз!

— Что ты намерена с ними делать?

— Пока хочу немного отдохнуть: ты же знаешь, что пока Северный старец бродит среди нас, лучше не лезть на рожон. А после Нового года гостиницу надо уничтожить. Старик самый опытный и знающий колдун в городе, а парень достойный кандидат на замену, так что нормально вести дела они мне не дадут. И имей в виду: если ты умоешь руки, мне придется надавить посильнее, и твоя Гелена уже никуда из города не денется.

— Только смотри не подавись сама, — устало промолвил Латиф.

Выйдя из дома Хафизы, он пошел вдоль лесополосы, к станции, где поезда давно не ходили, а сугробы на рельсах превращались в скалы. Здесь он намеревался перенестись в город, а до этого хотелось немного поразмыслить. И ни он, ни хозяйка не заметили, как легкий порыв ветерка вскружил и унес несколько снежных крупинок с широкого подоконника. Ветер понемногу усиливался, раскачивал ветки, заметал тропинки в лесу, пока не достиг залива. Там он взвился мерцающей снежной пеленой, а из нее соткался силуэт девушки с длинными светлыми волосами, укутанной в серый пуховой платок.

Двумя днями ранее Латиф нашел Гелену, как только ему удалось пробиться через магические блоки. Она явно этого ожидала и не слишком удивилась, встретив мужа в перелеске. Ему показалось, что она стала взрослее на несколько лет, но это и придавало ей какую-то странную новую прелесть.

Поскольку она гуляла одна, Латиф решил, что ему никто не помешает забрать жену, и вкрадчиво спросил:

— Что, Гели, совсем не скучаешь по мужу?

— Скучаю, — произнесла Гелена. — Но это уже не имеет значения, Латиф. Ты — болезнь, а ее необходимо перетерпеть, дать организму справиться и выгнать ее из себя к чертовой матери. Сейчас меня еще лихорадит, но это непременно пройдет.

— Круто, — заметил Латиф. — Вот что я, значит, заслужил тем, что обеспечивал тебя, доставлял любые удовольствия и решал все проблемы! А с даром очаровывать и подчинять людей ты тоже готова расстаться? И вернуться под крыло к мамаше, или снимать комнату в коммуналке, потому что на большее ты вовек не заработаешь? Учти, я ведь могу серьезно подпортить тебе будущее: ты никогда не устроишься на нормальное место и ни один мужик на тебя не польстится!

— Латиф, ты не единственный носитель магии в городе, — невозмутимо улыбнулась Гелена. — И далеко не всемогущий! У меня теперь есть защита: местные водяницы совершают на берегу обряды, чтобы вернуть земле тепло, и обещают научить этому меня. Они говорят, что скоро я обучусь настоящему колдовству и смогу избавиться от твоего канала.

Она сняла кольцо с безымянного пальца и протянула мужчине.

— Ах вот что тебе обещают! — проговорил Латиф, подошел ближе и грубо выкрутил жене руку, так что кольцо упало на снег. Гелена вскрикнула, но решительно посмотрела ему в глаза, что еще больше распалило гнев.

— Что, нагулялась? Показала зубы? Вот и хватит с тебя! Я не тот брошенный тобой в парке мальчишка, чтобы разбазаривать свое, тем более когда вложено столько сил! И не надейся, что я по-тихому откажусь от тебя после таких выкрутасов. Я могу запереть тебя в доме, опустить до рабыни, привести новую жену — да что угодно, но ты все равно будешь моей! И если не станешь рыпаться, я, так и быть, не спрошу, что ты делала в этой проклятой гостинице.

— У меня всегда останется по крайней мере один выход, — ответила Гелена. — И ты уже не получишь ни мое тело, ни душу. Если не веришь, давай попробуем.

— Ты думаешь, я поведусь на такую чушь? Что ты, привыкшая к красивой жизни, ничего больнее уколотого пальчика не испытавшая, сможешь покончить с собой? — усмехнулся Латиф, но тем не менее выпустил ее руку.