Стражи восемнадцати районов. Том 1 (СИ) - Крейн Антонина

– Как именно ты его предал?

Юми опустил голову. А потом указал пальцем на мою чашку и нарочито увлеченно защебетал:

– Ой, смотри, у тебя фея сидит на каемке. Осторожно – не выпей её вместе с чаем; а то все остальные на тебя ополчатся и подговорят цветы испускать ядовитый пар – вся деревня поляжет, как миленькая!

– Ты тему не переводи! – нахмурился я, но, тем не менее, на всякий случай отставил чашку на землю. – Юми! Посмотри мне в глаза и скажи, что у вас случилось с Юханом Сигвардом?

Русал, весь из себя такой болтливый и игривый, сейчас был похож на поникший цветок.

– По правде говоря, я предал его дважды, – Юми стал нервно заплетать свои длиннющие влажные волосы в косы. – Первый раз – когда покинул его. Я же сказал тебе, что он спас меня из рыбацких сетей, верно? После этого я долгое время плавал вслед за кораблем. Капитан Сигвард ругался на меня, обзывал «липучкой», но в то же время всегда подсказывал, где лучше ловить рыбу, и учил всему понемногу. Помню, как он сбрасывал мне веревки и показывал мне узлы, ворча, что у меня вместо пальцев – лапша. Или как мы спорили о звездах, и он рассказывал морские байки, от которых захватывало дух. При этом он почти ничего не знал о магическом мире; тут я поведал ему обо всём. Мне казалось, что в какой-то момент мы стали почти семьей. Я даже начал называть его «дядей Сигвардом», и, хотя он неизменно ворчал, мне казалось, что все же ему приятно. Обычно я звал его, чтобы поболтать, но всё чаще он сам окликал меня и заводил беседы о чем-либо. Я так привык к нашим разговорам и тому, что всегда могу получить совет, что чувствовал себя почти в такой же безопасности, как в бытность икринкой – даже несмотря на то, что населявшие корабль твари всегда смотрели на меня и облизывались, надеясь, что однажды я поднимусь на палубу – и она меня сожрут. Все было хорошо. Но однажды капитан вдруг начал гнать меня прочь. «Хватит уже околачиваться подле меня и мешать мне спокойно жить, глупая ты рыба! У меня уже уши в трубочку сворачиваются от твоей болтовни! Уплывай отсюда, и чтобы я больше тебя не видел! Где ты там хотел побывать? В Сумрачном Городе? Поесть токпокки[2]? Вот и катись к демонам!»

Юми с хрустом почесал макушку и тяжело вздохнул.

– Знаешь, Женя, я, конечно, не самый острый карандашик в пенале, но даже моего ума хватило на то, чтобы понять – капитан прогоняет меня из заботы. Наверное, у меня слишком загорались глаза, когда я рассказывал ему о мире, о своих мечтах и планах. Вот он и решил, что я зря трачу с ним время. Я не был согласен. Я объяснял, что мы, русалы, живём очень долго, что я вполне могу позволить себе еще несколько лет провести с кораблем! Но знаешь, что сказал Сигвард?

– Что?

Порыв ветра прошелестел ветвями плакучих ив, и в воздухе закружились зеленые листья, похожие на лепестки.

– Он сказал: «Однажды ты возненавидишь меня, глупая селедка, если потратишь свою молодость на этот корабль. А меня и так ненавидели слишком многие. Так что уплывай отсюда и не заставляй меня снова и снова переступать через себя, пытаясь вырастить в себе благородство!»

Юми обхватил себя руками за плечи. Его зубы застучали, словно его лихорадило.

– И тогда я уплыл, – почти беззвучно произнёс он.

И, нервно хихикнув, снова на какое-то время ушел под воду. Я смотрел на то, как его голубые волосы всплывают на поверхности, пряча его словно под веером, и думал: почему Юхан Сигвард в разговоре с нами даже не упомянул русала?

Господи, я надеюсь, не оттого, что он его забыл.

Меня пробило холодом при этой мысли.

Вынырнувший Юми протёр глаза.

– Ведь несмотря на то, что мне было больно оставлять капитана, я действительно хотел пожить, понимаешь? – сказал он виновато. – И поэтому уходил с предвкушением, которое занимало даже больше места в моём сердце, чем грусть. Я успокаивал себя тем, что так заложено природой – птенцы покидают гнездо, дети уходят от родителей. Это нормально. Но всё же так горько!.. А с учетом того, что у капитана не было возможности жить дальше, мой уход для него был гораздо более сильной потерей, чем это обычно происходит для взрослых. Я много думал об этом. Его история и его проклятие – не моя ответственность. Я не был виноват в его неверных решениях и не должен был лишать себя будущего ради него. Даже сыновий долг не подразумевает, что дети кладут себя на жертвенный алтарь ради родителей – наоборот ведь, жизнь должна двигаться вперед, а не замыкаться в себе. То есть всё вроде бы правильно, но… Я всё же думаю, что я именно предал капитана Сигварда. Потому что, уходя, я больше всего боялся, что он крикнет мне в спину: «Нет, Юми, подожди! Я передумал; останься со мной, пожалуйста!». И тогда я…

Русал кулаком вытер выступившие слезы.

– И тогда я изображу, что не услышал этих слов. И всё равно уйду.

У меня на сердце стало так тяжело, словно всё это произошло со мной. Я не понаслышке знал, как чувствовал себя Юми. Я думаю, это было одно из тех универсальных, горьких чувств, знакомых каждому – и которым мы действительно не может ничего противопоставить, потому что таково правило жизни.

Однажды ты уходишь от старших.

Уходишь, потому что так заведено природой. Ты можешь любить их, ты можешь чувствовать вину перед ними, ты можешь мечтать навсегда остаться малышом в их объятиях – но это невозможно. И либо ты уйдешь, либо росток жизни, данный каждому человеку при рождении, просто сгниёт в твоих ладонях.

– Юми… – пробормотал я сочувственно и погладил плачущего русала по голове.

Конечно, он не был предателем. Да он и сам знал это. Но иногда проще разозлиться на себя: проще думать, что у тебя был выбор и ты сделал неверный ход, нежели смириться со своим бессилием против правил жизни.

Но ведь жизнь не только жестока.

Она еще и прекрасна.

Природа, в отличие от человека, никогда не отличалась бессмысленным злом. Лев убивает зебру, потому что хочет есть и ему нужно накормить маленьких львят. Цветы на персиковых деревьях увядают, чтобы на их месте родились сочные плоды.

Что-то заканчивается, что-то начинается.

Из всего царства природы один лишь человек видит в этом трагедию, потому что воспринимает всё через призму собственной личности. Научись он по-настоящему чувствовать единство всего и вся, боль бы ушла, а он бы поднялся до уровня бодхисаттвы[3].

Другое дело, что, на мой взгляд, интереснее быть человеком во всём его фейерверке чувств, среди которых найдётся и немало боли, чем быть невозмутимым бодхисаттвой, который остается на земле только ради других.

Я имею в виду, что для меня единственной причиной того, что наши души приходят на землю, может быть желание поиграть в человеческую жизнь. А игра включает в себя испытания и эмоции. Прийти, чтобы сразу растворить свое эго в единстве с миром и затем лишь помогать другим… Кому-то это может понравиться: быть сотрудником на аттракционах. Это достойная работа. Но я хочу покататься сам.

Наверное, я пока что ужасно молодая душа.

Поэтому с моей стороны было бы лицемерно утешать Юми, говоря что-то вроде того, что «всё есть во всём», «порядок не плох и не хорош, это просто порядок» – в общем, было бы лицемерно пытаться подарить ему душевное спокойствие, убедив его, что уход от капитана Сигварда – это просто факт, не черный и не белый.

Нет-нет. Моя несовершенная личность была согласна с негативной оценкой его поступка.

Но я все равно мог утешить русала. Для этого нужно было просто дать противопоставление. Вместо того, чтобы «обесцвечивать» его уход, отказываясь от концепта контрастов, я мог сказать: «Да, тут чертовски темно, Юми, но знаешь что? У меня есть хорошенький фонарь – и сейчас я нажму на нем кнопку».

Ведь фонарь у меня действительно был.

– Эй, Юми, – сказал я, ложась на траву, чтобы наши головы оказались на одном уровне.

Перемена положения слегка вернула русала к реальности из мира собственных переживаний.

– Но ведь ты ушел не просто так, верно? Ты ушёл, чтобы исполнить свои мечты, узнать мир и создать что-то новое. Скажи, тебе удалось найти что-то, что оказалось достойно твоего восхищения?