Стражи восемнадцати районов. Том 1 (СИ) - Крейн Антонина

«Ты тут? Мы с Клугге вернулись с проклятого корабля», – отправил я ему смску.

В ответ Рыбкин взял и перезвонил. Ох! Кажется, я своей недавней жаркой защитой телефонных звонков породил болтливого монстра!

Но, черт возьми, я был рад этому монстру.

– Я специально не ложился, чтобы узнать твои новости, – похвастался Рыбкин. – Так что рассказывай скорее, а то меня уже давно вырубает.

– Чем же ты занимался?

– Играл в приставку, – он зевнул. – Вернёшься – покажу новый шутер. Тебе понравится. Хотя, надо сказать, в жизни я встречаю чудовищ поинтереснее, чем там.

Я рассказал ему о событиях сегодняшней ночи. Узнав о том, что здесь замешан тот же демон, что был в Зале Мириадов Эха, Феликс присвистнул.

И тотчас посетовал: жаль, что Танасий Смертин уже второй раз подряд творит дичь не в нашей зоне ответственности! Непонятно, как к нему подобраться: а ведь дело про орудия пыток интересное.

То, что я не смог вытянуть из Юми информацию о Танасии, не вызывало у Феликса осуждения. Хотя я боялся, что он заставит меня вернуться и устроить русалу жесткий допрос.

Конечно, нельзя выдавать своего друга всяким чужим типам. Да, даже если друг – козёл, а типы условно попадают под категорию «героев», работающих ради условного «общего блага». В данном вопросе, считал Феликс, Юми не заслуживает ничего, кроме понимания.

Это мнение шло в разрез с той моралью, которой меня когда-то учили книжки, зато соответствовало желаниям моего сердца. Хотя заставляло задуматься о том, где должна пролегать граница между сохранением тайн друга-козла и его выдачей «героям».

– Но вообще надо как-то разобраться с этим Танасием, – было слышно, как Феликс барабанит пальцами по стеклянной поверхности столика в гостиной. Наверняка на нем у него сейчас стоит чашка с крепким молочным улуном и блюдце с каким-нибудь необычным десертом вроде баттенберга[4]. – Может, мне под каким-нибудь предлогом выклянчить у Чертогов еще какой-нибудь пыточный артефакт и положить у нас дома, чтобы, если что, Танасий украл его отсюда?..

– И часто ты так делаешь? – я, лежа на животе, подпер подбородок ладонью. – Провоцируешь преступников?

– Иногда, – весело засмеялся Феликс. Его смех был заразительным, и я почувствовал, как напряжение покидает меня. – Такие игры с негодяями бодрят и держат в тонусе мои охотничьи инстинкты.

– Ненавидишь кошек, а сам играешь с людьми, как с мышками.

– Фу, не упоминай кошек, буэ.

– Со мной тут, кстати, живёт одна, – я почесал по толстому пузу Кафку, который этим утром внезапно сменил гнев на милость и пришел ко мне спать.

– О, Боже, я надеюсь, ты как следует помоешься перед возвращением домой…

– А все рыбки-оборотни боятся кошек? – я прижал свободное ухо к мягкому животу и насладился утробным и мягким «мрррр».

Я был морально готов получить когтями по лицу за такие нежности, но у Кафки, видимо, было замечательное настроение, и он безропотно воспринял нарушение личных границ.

– Так я на самом деле не боюсь их, я их просто не люблю, – было слышно, как Феликс поморщился. И, прежде чем я возразил, он добавил, явно закатывая глаза: – Да-да, обычно я говорю, что боюсь – потому что так гораздо проще. Не любить кошек в нашем мире – это почти что грешно. Ужасный репутационный провал. Многие думают, что не любить их – значит расписаться в отсутствии вкуса и бездушности. Но меня кошки бесят. Во-первых, тем, что они, блин, везде. В каждой третьей рекламе, квартире, названии чего угодно, книге, метафоре… Типа камо-о-о-он. Можно уже полюбить кого-то другого? Как насчет щенят? Во-вторых, мне не нравится то, что котов считают королями и при этом радостно превозносят, а не пытаются свергнуть и указать им их место. Почему собака – верна, а кошка своевольна? Почему люди умудряются это своеволие одобрять? Вам нравится быть рабами? Мне – не очень. У меня нет склонностей к мазохизму, и я предпочитаю тех, с кем мы на равных, либо тех, кто любит меня. Я не хочу никому служить, и меня раздражает, что другие на это охотно идут. В-третьих, я, наверное, завидую этим тварям. Они ничем не заслужили такую огромную любовь, но она у них просто есть. Это нечестно. А еще те, кто их любит – будто выиграли золотой билет. Говоришь что угодно про кошечек, показываешь их или ластишься – и получаешь одобрение. Ужасно раздражает! Ну и в-четвертых, у меня аллергия.

И Феликс, закончив эту отповедь, шумно засопел. Его тирада была настолько страстной и нелепой, что я не смог сдержать смех.

– Ты умираешь от зависти к кошатникам и кошкам, – тихо хохотнул я.

– Ты серьезно из всего монолога услышал только это?!

Недовольный бубнеж в исполнении Рыбкина – это великолепно.

– Это очень мило.

– Не называй меня милым, ты офигел? И вообще, убери от телефона эту блохастую тварь, я чувствую ее сквозь динамик! Что там за звуки вообще? Что происходит?

Происходило то, что я зарывался носом в кошачью шерсть и делал «ац-ац-ац», будто кусая. Кафка блаженствовал.

– Буэ, всё, я вешаю трубку, – отнюдь не восхитился этому Феликс. – Извращенец.

– Когда ты говоришь «буэ», ты делаешь это ровно так, как делают коты, выплевывая комочки шерсти, – поддразнил я, и Феликс с воплем возмущения нажал «отбой».

Я сфоткал нас с Кафкой и скинул в чат, а в ответ получил эмодзи с закатанными глазами.

И, чуть погодя, сообщение: «Спать ложись. Помнится, до отъезда у тебя был нормальный режим. Клугге плохо о тебе заботится, зараза такая! И вообще, возвращайся скорее. Оказывается, жить с соседом веселее, чем одному. Ну, если он – ты».

Я улыбнулся. Легкое, теплое чувство разлилось по телу. На этом длинный, очень длинный день наконец-то подошел к концу.

Я уснул с котом под боком.

29. Живи хорошо

Казалось, время в Архивной библиотеке Приозерска остановилось лет эдак пятьдесят назад, и с тех пор ничего не менялось. Каталожные ящики советской модели. Подписанные вручную карточки. Пожилая дама за стойкой, похожая на черепаху – в очках с толстенными линзами, за которыми ее глаза казались какими-то инопланетянскими.

– Иностранец? – кивнула она в сторону Клугге, когда мы с ним подошли к стойке.

– С чего вы взяли? – растерялся я.

Но со стороны моя растерянность, видимо, была скорее похожа на презрение. Мол, «ты почему такие глупости говоришь, челядь»? Библиотекарша потемнела лицом, оскорбленная.

– А нечего тогда тут с кофе шататься, если русский язык понимаете.

Клугге, который действительно сжимал в руках стаканчик с американо, извинился. Казалось, что может дать извинение, если ты нарушаешь правила? Но, произнесенное Айземанном Великолепным, оно мгновенно изменило настроение женщины.

– Я подумала, что вы иностранец, потому что вы выглядите, как голливудская звезда, – дружелюбно сказала она, принося запрошенные материалы. – Мало ли: вдруг кто-то уже додумался наконец снять сериал про наш город и пригласил красавчика из Лос-Анджелеса. Тут у нас всякое бывало. Есть о чем рассказать.

Мы отправились к столам. В библиотеке никого больше не было, и следующие пару часов мы мирно провели за чтением. Наконец, необходимые фотографии оказались у нас на руках.

Судя по ним, Юхан Сигвард совершенно не изменился. То же суровое, обветренное лицо, взгляд, в котором застыла вечная буря. Его пес, судя по фото, был кем-то вроде алабая. Команда состояла сплошь из бородатых мужчин разной степени угрюмости.

– А, легендами интересуетесь? – прокомментировала библиотекарша, когда я попросил ее сделать сканы. – Точно не сериал снимаете? Жаль. А может, и не жаль. А то в сериале этих извергов наверняка бы героями выставили, как и принято в современном обществе. Вечно черное обелить пытаются! А знаете, почему? Потому что легче романтизировать всякую дрянь, чем собрать силу воли в кулак и самому измениться. Трудно быть достойным человеком, нелегко и опасно. У молодежи одна цель: жить покомфортнее. Вот злодеев героями и выставляют. Так можно ничего не делать и всё равно чувствовать себя молодцом. Тьфу.