Навола - Бачигалупи Паоло

И по пути домой я ничем не выдал своих мятущихся мыслей.

Я закрылся в своей спальне. И только там, в одиночестве, где никто не видел, я наблевал в ночной горшок и наконец позволил себе по-настоящему почувствовать все то, что скрывал.

Позже я вымыл этот горшок собственными руками, в глухой ночи, чтобы даже слуги ничего не узнали о моей слабости. Я отскреб ужас перед тем, что представляла собой моя семья и что мы сотворили, а утром не показал ничего из того, что творилось в моем рассудке.

Позже Ашья одобрительно скажет, что в тот день я стал мужчиной.

Глава 29

Разумеется, несмотря на истребление Авицци и раскрытие вмешательства Спейньисси, наволанская политика не останавливалась.

Любившие нас вианомо последовали нашему примеру, что привело к череде нападений и убийств, подражавших кровавым разборкам архиномо. В Каллендре шли переговоры о создании нового военного отряда, из граждан, хотя процесс сильно замедлили споры о том, каким семьям и гильдиям можно доверить отбор людей для обучения.

Шли дискуссии о том, разумно ли привлекать фермеров из деревень в окрестностях Наволы — или армия должна полностью состоять из горожан. Были сомнения, стоит ли вооружать и обучать вианомо, которые ненавидят некоторых архиномо и могут нарушить новый, хрупкий наволанский мир.

Бурно обсуждался вопрос, каким именно образом рекрутировать солдат. Не утихали споры из-за того, что богатейшие торговцы и представители гильдий, контролировавшие городскую казну, не желали вкладывать в оборону свою кровь и силы, но и не доверяли вианомо, ремесленникам, строителям и прочим городским труженикам, а также фермерам, которые могли бы пополнить ряды армии.

Такова Навола. Такова политика. Это грязное дело.

Но со временем влияние отца начало приносить плоды, и люпари принялись обучать малочисленный отряд горожан военному делу, пообещав набрать больше добровольцев, как только имеющиеся докажут свою верность и полезность.

Я рассказываю вам все это, но на самом деле я ни в чем таком не участвовал, потому что отвлекся на иную проблему.

После нападения в мой день имени, когда мы бежали через катакомбы и я почувствовал мощь дракуса, я вообразил себя чем-то особенным. В конце концов, я ведь ощущал, как шевелится драконья душа. И это правда. Если на то пошло, я едва ли не кормился вместе с ней. И некоторое время после этого... Если бы меня попросили выбрать слово, я бы сказал, что чувствовал себя более...

Живым.

Более живым и более бдительным. Похожим на Ленивку, которая могла навострить уши, сморщить нос — и узнать, что сиана Браззаросса разделывает на кухне говяжий бок. Даже казалось, будто я могу выследить добычу по запаху, совсем как Ленивка. Я буквально вибрировал от ощущения, что мир вокруг живой, полный вкусов, запахов, движений и красок.

Конечно же, любой из нас внимательней относится к своей жизни после того, как едва не расстался с ней. Но в моем случае дело было не только в этом. Дракон как-то повлиял на меня, и потому я не мог оторваться от драконьего глаза.

Правду говорят насчет великих артефактов: они равнодушны к нам — но они голодны. И мы легко можем принять песню голодной сирены за собственный голод. Артефакт притягивал меня, я был буквально одержим им, но после того странного момента в катакомбах драконий глаз не подавал признаков жизни и я не мог его разбудить.

Я мог коснуться его. Мог провести пальцами по глазным нервам, мог вглядеться в его глубины, но он не отвечал. К тому времени, как мы вернули себе палаццо, глаз стал мутным и неподвижным; он больше напоминал безжизненный кварц, чем живое ископаемое, останки великого древнего существа.

Каззетта сообщил отцу о случившемся в катакомбах, и тот позвал меня, чтобы я положил руку на глаз и показал драконью мощь. Но ничего не произошло.

Отец был разочарован.

— Глаз точно оживал? — спросил он, пытаясь скрыть недоверие.

— Я не знаю, оживал ли он, но... — Я описал, что почувствовал и что увидел в катакомбах, рассказал, как глаз будто ощущал присутствие каждого существа, таившегося в каждом углу канализации. Как я пробирался на ощупь сквозь тьму — и одновременно бегал с крысами и свисал с потолка с пауками, извивался в канаве с угрями. Как смотрел глазами дракона, а потом почувствовал впереди людей и понял, что они хотят причинить нам вред.

— Я бы не сказал, что он был живым, — добавил я. — Но он был... — Я по-прежнему не мог это описать. — Мне казалось, будто я дракон. Я был живым, но дракон стал частью меня или воспользовался мной... — Других слов у меня не было. — Казалось, мы были единым целым, были связаны. И вместе могли видеть всех живых существ. Казалось, будто я часть... — Я снова поискал подходящие слова. — Ну, всего.

Отец нежно погладил поверхность глаза, вглядываясь в него.

— Однако теперь ты ничего не чувствуешь?

Я покачал головой:

— Быть может, он теперь мертв. Быть может, отправился вслед за душами, которые сожрал.

Каззетта предположил, что не стоит держать рядом с собой столь опасную вещь.

— Лучше запереть его в хранилище вместе с деньгами и драгоценностями. Спрятать его и забыть.

Отец криво улыбнулся:

— Я думал, тебя ничем не напугать, мой старый друг.

— Это древняя вещь. Она лежала в песках Зурома. Кто скажет, почему ее там погребли? Быть может, она проклята и спрятавшие ее люди хотели, чтобы она никогда не нашлась.

— Я думал, ты не веришь в фат, джиннов и проклятия, — усмехнулся отец.

Каззетту это не смутило.

— Я его не понимаю. А я не играю с тем, чего не понимаю. Его нужно спрятать.

— Най, — отмахнулся отец. — Это напоминание о нашей силе. Он остается. — Отец снова всмотрелся в драконий глаз. — Сейчас он ничего не делает? — спросил он. — Совсем ничего?

Я покачал головой:

— Он... молчит.

Отец еще мгновение смотрел на меня.

— Что ж, в таком случае будем наблюдать за ним. Ты будешь наблюдать. И скажешь, если он вновь зашевелится.

Каззетта неодобрительно зашипел, но отец принял решение и перешел к действиям. Мы договорились, что будем держать случившееся при себе и что Каззетта напомнит Челии никому не рассказывать об увиденном.

И потому драконий глаз вернулся на отцовский стол, а мы переключили внимание с артефактов прошлого на заговоры настоящего.

Но я солгал.

Хотя душа дракуса не пошевелилась, когда я коснулся ее вместилища, я очень четко почувствовал ее. Сущность дракона словно заполняла весь глаз. Под молочной поверхностью глаза пылала печь жизни, и я мог ощутить ее жар, положив ладонь.

Конечно, он спал, но это был сон пресытившейся змеи, которая вынуждена бездействовать, отягощенная добычей в брюхе. В таком сне она растет и растет, пока не сбросит кожу и не выползет на поиски более крупной жертвы.

Я сам не знаю, почему не сказал об этом отцу. Трудно судить, повлияло ли это как-то на события, которые произошли позже. Разумеется, в тот момент я бы снискал уважение, если бы объяснил, что чувствую существо в глазу, если бы поведал о странной связи между собой и древним чудовищем. Я мог высказать совершенно безумные предположения. Мог заявить, что нас с драконом соединила судьба. Что я читаю его мысли. Что касаюсь его мощи. Уверен, это произвело бы впечатление на отца и Каззетту.

Однако я промолчал.

Быть может, я слишком долго жил среди людей, практиковавших фаччиоскуро. Быть может, хотел сохранить что-то личное в своей жизни, где меня постоянно изучали, подталкивали и проверяли и где все полагали, будто знают меня как облупленного. Быть может, я вспомнил тот давний случай, когда рассказал семье, что видел теневую пантеру, а мне никто не поверил. Или, быть может, на меня повлиял дракус, заставив желать скрытности, как драконы, по слухам, желают золота.

Даже сейчас я не могу понять свои мотивы.