Саат. Город боли и мостов - Райнер Дарья

– Примерно, – отзывается вернувшийся Сом. – У него нет связи с племенами. Да и, по-честному, ни у кого из нас нет. Карантин отрезал Клиф от Ядра, то есть «сердца» доминиона, я упоминал по пути.

– Я не совсем понимаю… – Нура пытается сладить с потоком услышанного, но истощённое тело противится. Она будто стоит у подножия водопада, и струи бьют по макушке не переставая.

Горчак вдруг поднимается с места, наливает в протёртый до скрипа стакан воду и протягивает Нуре.

– Карантин – это когда болеют. Все. Или многие, – поясняет он. – Власти запирают ворота, охраняют входы и выходы. Порт не принимает корабли, а жители сидят по домам. Во Внутреннем круге спокойно, хотя богатеи жалуются на то, что теряют деньги из-за вставшей торговли. Бедняки из Внешнего круга голодают. Мародёры наживаются как могут. Жулики продают «лекарство» тем, кто верит. Монахи из Удела Боли молятся и бьют в колокол через двенадцать часов – голова от них пухнет. Короче, хаос и разруха.

– Хио ма, – шепчет Нура, – мне жаль. Я совсем не понимаю ваших порядков, но болезнь – всегда горе.

Она замечает, как Ёршик поднимается и выходит за дверь. Сом передаёт ему свёрток, извлечённый из кармана. Что под тряпицей, не разобрать.

Нура чувствует необъяснимую вину, но никак не может понять, за что именно. Будто своим появлением в Крепости она вскрыла рану, и оттуда хлынул гной. Может, не стоит расспрашивать сегодня: всё нужное придёт со временем.

– Да, – говорит Сом, – и всякий переживает горе по-разному. Не обижайся на Малого, он устал. Но хочет, чтобы ты осталась. Закончи историю, чтобы мы могли принять решение. Остальное – завтра. Всем нужно отдохнуть.

– Мне не на что обижаться, – она качает головой, – я здесь лишняя… Я понимаю. Если бы в племени оказался чужак, Сатофи захотел бы услышать его историю, прежде чем выделить место на плоту.

– Это ваш старейшина?

– Да.

– Он научил тебя языку? Ты говоришь почти без ошибок.

Нура кивает.

– Всему, что я знаю. Он самый мудрый из людей. Хотите – верьте, хотите – нет… – Она поводит плечами, настраиваясь на рассказ. – Он предупреждал меня в день испытания, что ничему нельзя верить. Река, бегущая через остров Первого Огня, соединяет два мира: наш и Реин-ги – там обитают демоны и духи. Я… – она спотыкается, хмурит брови, пытаясь восстановить по кусочкам свой путь, но воспоминание ускользает, как сон поутру. – Я прошла через лес и встретила те-макуту. Это ведьма, которая знает судьбы всех живущих. Она что-то сказала, а потом… – Нура сминает платье на коленях. – Земля дрогнула. Волны окатили берег, и с неба ринулся огонь.

Голос дрожит. Ей было страшно, очень страшно – не за себя, а за других, ведь она находится здесь, хотя и кажется, что первая душа Нуры осталась на острове.

– Я не помню… Не знаю, что стало с другими… где сейчас Плавучий дом.

Она даже в мыслях боится признать: их больше нет. Смешливых Джары и Ситы, красавицы Санаи, талантливых мастеров и сказочников, навигаторов и охотников за жемчугом… и Сатофи – тоже.

Он часто повторял, что в человеке заключён мир – необъятный, как море до самого дна. Для Нуры он был таким миром.

– Тебе повезло. – Горчак голосует первым. – То, что выжила, похоже на чудо. Я «за».

Он хлопает рукой по столу. Следом ложится ладонь Карпа, широкая, с несколькими шрамами на тыльной стороне: они тянутся багровыми полосами от костяшек до самого запястья.

– Вот это разговор, моны! Братство не бросает прекрасных дев в беде! – Он залпом осушает кружку. – Добро пожаловать, Веснушка. А впрочем, необязательно брать прозвище, если не хочешь. Это я так…

– Всё равно будет Никсой.

– И то верно.

– Правда, без хвоста.

– Да и зачем бы он? С двумя симпатичными ножками куда лучше.

– Добро пожаловать, – обрывает их Сом, поднимаясь из-за стола. – Половину сказанного можешь пропустить мимо ушей. Подумаем утром, что делать дальше. А пока… спи без страха. Если что-нибудь понадобится – разбудишь. Дай мне руку.

Он шагает к Нуре и завязывает вокруг её запястья шнурок: никаких украшений, просто кусок бечевы и двойной крепкий узел.

– Это символ Верёвочного Братства. Как я сказал, никто из нас тебе не угроза. В стенах Крепости ты под защитой.

Нура смотрит ему в лицо и опускает взгляд. Правда в том, что защиты нет. Нигде. Они сами сказали: город страдает от болезни, никто не покинет остров. Она заперта здесь.

– Ка-нуй. Спасибо.

– Там есть одна хитрость, пойдём покажу. – Голос Карпа звучит над головой. Резко обернувшись, Нура сталкивается с ним в дверном проёме. – Ох, это пустяки, подумаешь… В тесноте, да не в обиде, как говорят на севере империи. Тебе надо… ну, мыло? Что ещё положено барышням? Умывальник и клозет за кухней. Чулан тоже, но туда лучше не заглядывать. Вообще никогда.

Слова сыплются градом и отскакивают. Усталость накатывает комом тошноты, и Нура послушно следует за ним – снова на второй этаж. Стоит на пороге спальни, пока Карп двигает кровать, громыхая железной сеткой.

– Вот так. Дуть не будет. Столько раз заделывали щели, а всё равно… И небо видно, если на восток голову повернуть… – Он спохватывается и отходит, позволяя ей лечь.

Нура забирается под тонкое шерстяное одеяло – как есть, в чужой одежде.

«Найди себе другое платье».

Она вздрагивает, вспоминая черноту Скатовых глаз.

Кажется, Карп что-то говорит и она отвечает. Односложно, невпопад. Тогда шутник выходит и, плотно затворяя дверь, возвращается к братьям. Из коридора льётся жёлтый свет, но и он вскоре тает в грохоте гигантских волн, стоит только опустить веки…

СТРАНИЦА ТРЕТЬЯ. Маяк

20 день Заката, 299 г. от ВП

Окраина острова Ржавых Цепей, Маяк

Ненавистный город мигает огнями: с холма видно, как тесно жмутся друг к другу отблески во Внутреннем круге и как тонут во мраке бедные кварталы. Накануне в доках прогремело несколько взрывов, и ветер до сих пор доносит запах дыма. Клиф пахнет страхом и безысходностью. Скат завязывает концы капюшона, превращая его в лицевой платок, защищающий от пыли. В город ведёт не тоннель – крысиная нора, как он её называет. Ёршик бы с лёгкостью прошёл, а вот ему приходится потрудиться – оставить на плечах несколько синяков и ссадин, а потом долго кашлять и промывать глаза, чтобы не щипало от смрада.

Почти все тайные ходы, известные Братству, оказались перекрыты жандармами. «Никого не пускать, никого не выпускать» – звучал приказ, предельно ясный. При каждой мысли о пятнистых мундирах Ската захлёстывает волна гнева, поэтому он гонит воспоминания прочь. В узком лазе больно дышать, а злоба отнимает слишком много сил, забирая из груди воздух.

Последнее усилие – и он находит металлическую скобу. Всякий раз Скат молится, чтобы люк не запаяли и он сумел выбраться наверх. Без добычи они не протянут долго: рыба с приходом осени уйдёт от берега, и что останется? Только слизняков жрать – их на стенах Крепости навалом.

Подтянувшись, он упирается животом в медное кольцо и тут же оказывается на ногах.

Тишина. Патрулей не видно. Хотя… настоящей тишины в Клифе не бывает. Раньше по улицам бродили зазывалы, моряки распевали песни и хохотали девы из «Бирюзовой Лилии», гостеприимного дома моны Чиэры, в котором Скат бывал однажды. Он не рассказывал братьям обо всех встречах, но считал, что с бандой Змеевых сынов лучше поддерживать деловые отношения. Удильщики всегда имели товар: слухи и сплетни. Они извлекали новости, как фокусники – меченые карты из рукава, готовясь разыграть с пользой для себя.

О карантине Скат узнал одним из первых – благодаря им. Выменял добычу в Холодном доме, прежде чем залечь на дно. И всё-таки подвёл братьев.

Умбру подвёл.

Оглядываясь, он шагает к маяку. По левую сторону тянутся промышленные цеха, где даже среди ночи что-то лязгает и грохочет; сквозь трубы рвётся горький дым и снопы искр. По правую руку спят те, кто недавно кутил до утра. Боятся высунуть носы из-за дверей. Кутаются в иллюзию безопасности, как в насквозь дырявое, изъеденное молью одеяло.