Навола - Бачигалупи Паоло

Я сменил тему.

— Вы правда думаете, что стены в нашем жилище слушают нас?

Каззетта с укором посмотрел на меня:

— Жилище предоставили почти мгновенно. Как только наш капо ди банко попросил. Выселенный нами патро — иждивенец Делламона. Если в стенах нет пустот, значит Делламон не справляется со своей работой. Там есть и глаза, и уши, чтобы подглядывать и подслушивать.

Я мрачно покачал головой:

— Мне не нравится это место. Оно жестокое.

— Жестокость есть везде, — пожал плечами Каззетта.

— Най, — возразил я. — Тут все иначе. Как будто...

Что-то не так с нравами Мераи. Даже здесь, на куадраццо, воздух словно вибрирует от злобы. А как вели себя люди за столом парла? Как сам парл вел себя в конюшне? Им нравится запугивать. Нравится доминировать. Нравится рисоваться. Даже Пьеро не казался таким жестоким. Если и желал мне смерти, то лишь из-за своей глупой страстности и жажды славы. А не из любви к террору и насилию.

— Для мерайцев все сводится к надменности и вызову, — сказал я. — Они выставляют напоказ свое богатство. Контролируют свои улицы и куадраццо. И давят, и проверяют тебя. А потом снова давят. Им нравится смотреть, как люди склоняются перед ними. Если встанешь на колени, чтобы пометить щеку, они наступят тебе на шею и крепче прижмут к своему сапогу.

Это лучше всего описывало мои впечатления от прошедшего дня. Внезапно я поверил — всем сердцем поверил, — что в мире есть больные места. Торре-Амо называют вместилищем упадка и разврата, Джеваццоа — мести и кровопролития, Парди — тепла и гостеприимства, Наволу — интриг.

Но Мераи... Здесь знают о своих язвах, однако не желают их исцелять, а желают язвить других. Что архиномо, контролировавший какую-то улицу, что парл, проверявший меня, — все они хотели унижать и доминировать. Все события этого дня были распланированы, чтобы давить и испытывать, чтобы посмотреть, не сломаюсь ли я.

Лишь та девушка вела себя иначе.

— Что за особа сидела рядом со мной?

— Сиа Аллессана Д’Евангелина дю Тессе.

— Она показалась мне не такой, как все.

— Спутница графини Улейн. Ее прислали ко двору парла в надежде на выгодное замужество.

— Почему ее посадили рядом со мной?

— Она не слишком родовита и богата. А значит, полезная пешка. — Каззетта пожал плечами. — Скорее всего, Делламон закинул леску — хочет посмотреть, клюнете ли вы на приманку. Девица хороша собой, верно?

— Да, — признал я.

— Значит, это наживка.

Я задумался, так ли это. И задумался, знает ли она сама.

— Она выглядит наивной.

— Может, так и есть, — кивнул Каззетта. — Но у ее семьи нет могущественных союзников, а потому Аллессана окажется во власти Делламона, если тот решит ею воспользоваться.

— Не парла?

Каззетта вновь смерил меня укоряющим взглядом:

— Вам показалось, что парл способен быть главным?

— Нет, — признал я. — Он слишком прост. Слишком прямолинеен.

— Верно.

— Вы же не думаете, что Челия заслуживает такой партии.

— Большинство людей не заслуживают того, что с ними происходит. И все же оно происходит.

— Милосерднее будет скормить Челию волку.

Каззетта рассмеялся и хлопнул меня ладонью по колену:

— Вы слишком низкого мнения о сиа.

Он встал, чтобы вернуться в дом, но я остался сидеть у фонтана.

— Мне не нравится это место, — сказал я. — Оно жестокое — и делает людей жестокими.

— Чи. Вы провели здесь всего один день, — сказал Каззетта. — Если вас заинтересовала эта Аллессана, каковы бы ни были ее истинные мотивы, быть может, в мерайцах есть что-то, чего вы не видите.

— В парле нет ничего хорошего для Челии, — сказал я.

— Это говорит господин Регулаи? Или ревнивый мальчишка? — Он поднял руку, сдерживая мой резкий ответ. — Най. Ничего не говорите, Давико. Используйте ум. Быть ди Регулаи — значит думать. Планировать. Видеть далекую цель и плыть к ней, даже если она скрывается за горизонтом. В любом случае сиа Челия не принадлежит вам — вы не можете ни отдать ее, ни оставить себе. Она — обязательство, которое ваш отец дал ди Балкоси. И ваш отец не потерпит, чтобы вы нарушали его обязательства — ни ди Балкоси, ни кому-либо другому. А если вам этого недостаточно, вспомните о Шеру, которое подбирается к нашему парлу, затягивает его в союз и смотрит на юг, в нашу сторону. Я знаю, это сложно, но мы малы, а требования к нам бывают велики. А теперь идемте, становится холодно, и нас ждет очаг. Завтра вы отправитесь на охоту и, быть может, увидите юного парла с другой стороны.

Мы вошли в дом, однако очаг не согрел меня. Я напряженно размышлял над словами Каззетты, над обязанностями и обязательствами, над ролями семей — и все это казалось мне спутанным черным клубком. Я не видел хороших решений и правильных вариантов выбора, и на сердце было тяжело. Не от этого ли защищал меня отец в детстве? Меня научили работать со счётами, сидеть за доской, обращаться с мечом — но не научили приносить в жертву собственную любовь и желания ради политики и семьи. Никто не предупредил, что в наследство я получу не власть, а боль. Что останется от меня, если я не сверну с этого жестокого пути? И что осталось от моего отца?

А потом я подумал о Мераи с ее мелочной жестокостью, с неутолимой жаждой превосходства — и решил, что мы все больны, потому что продолжаем играть, несмотря на страдания.

Глава 40

Утро было серым под стать моему настроению, когда я отправился с парлом на ястребиную охоту. Вскоре пошел дождь.

— Не волнуйтесь, — сказал парл. — Как только солнце поднимется высоко, дождь прекратится. Так всегда бывает. По утрам мокро, но недолго.

— Как скажете, ваше величество.

— Руле, прошу вас. Руле.

— Хорошо, Руле.

Сино ехал рядом с нами. Я вспомнил слова Каззетты. Сино силен и красив, он легко смеется и всегда держится поблизости от парла. Но рядом с ним Руле кажется маленьким. Парл энергичен и отнюдь не слаб, но у него есть изъян. Я заметил это в конюшне, когда он подговаривал меня прикоснуться к коню. Руле полон бравады, которую я сперва принял за силу, однако после, увидев его рядом с Сино, который перешучивался со стражниками и придворными, я понял, что он зажат.

Когда Сино ехал рядом с парлом, я высматривал признаки презрения или отвращения. Прищуренный глаз, дернувшиеся губы или нос... Отец и Каззетта учили меня искать в людях мелкие детали, заглядывать за фаччиоскуро, однако казалось, что Сино не держит на парла зла. Он даже был заботлив. А парл, в свою очередь, желал заслужить его одобрение.

Некоторое время спустя небо действительно очистилось. Мы отправили вперед загонщиков, и вскоре ястребы поднялись в небо, а собаки с лаем понеслись перед нами. Мы держали наготове луки. Я подстрелил фазана, и мой ястреб поймал его в воздухе, однако принес не мне, а парлу.

— Хорошая птица, ваше... Руле. Преданная.

Парл слабо улыбнулся:

— Если бы люди были такими же преданными.

Он дал знак нашему охотничьему отряду остановиться на привал. Слуги быстро установили шатер и расставили стулья, а мы с Руле сидели верхом и наблюдали. Парл велел своим людям спешиться, но, когда я приготовился спуститься на землю, он хлопнул меня по бедру и покачал головой.

Мгновение спустя, когда все наши спутники привязывали лошадей, он внезапно развернул Империкса и пустил его галопом.

— За мной, наволанец! — выкрикнул он. — Проверим, на что вы способны!

И понесся по тропе, а я — за ним, предоставив всем прочим — Сино, Делламону и другим — изумленно смотреть нам вслед.

Мы мчались, лавируя между тесно стоящими деревьями, пригибаясь под ветвями, проламывая кустарник, перелетая через ручьи и поваленные лесины. Это была безрассудная, головокружительная скачка. Я призвал на помощь все свое мастерство, чтобы не отстать. Вот когда пригодились годы тренировок у Агана Хана. Я также был благодарен Руле за то, что он решил проверить меня в седле, а не на охоте. Парл умел ездить верхом — но я тоже умел, и конь, которого он мне дал, оказался отменным. Его звали Неро, и я чувствовал его желание нестись, лететь сломя голову — и сам, по горло сытый долгом и его ловушками, был готов делать то же самое.