Ведун (СИ) - Мазин Александр Владимирович

Ну все.

Как-то само собой пришло: не надо ничего рубить. Если внутри нежить, то держат ее не стенки деревянные, а крепкая волшба.

Бурый вынул из петли топор и решительно поддел им волшебный камешек, от которого кормилась сеть чар.

Камешек из гнезда вышел легко. И в руку дался.

Был он наощупь прохладный, гладкий. Неопасный.

Бурый сунул его в сапог и увидел, как угасает зеленая паутинка силы. Сразу на обоих сундуках.

Значит правильное то было решение.

— Выходи, — сказал он маре. — Я свою часть уговора исполнил. Теперь твой черед.

— Или мой, — раздалось сверху.

Бурый запрокинул голову…

Над подполом стоял Дедко.

Борода и власы распущены, на одеже пыль. Дышит тяжко: должно, спешил, запыхался. В руке посох, коего прежде Бурый не видел. Из черного, сразу видно, старого древа. И не просто старого — сильного.

«Дуб, — вдруг понял Бурый. — И не просто дуб, а молоньей пробитый. Из него палка».

Еще на конце посоха была вырезана морда. Не так — Морда. Страшенная, пустоглазая. Внутри, в сердцевине, тож пусто. И пустота эта непростая, выстланная изнутри густыми чарами, кои виделись Бурома даже сквозь дерево.

— Дай сюда, — велел Дедко, протягивая руку.

Бурый сразу понял, о чем он. Вынул из сапога камешек и отдал. Дедко приладил камешек к посоху.

— Сколько? — спросил он.

На этот раз Бурый не понял.

— Чего сколько?

— Желаний, дурень! Сколько желаний у кромешницы выторговал? Одно, два?

— Три!

— Умник, — похвалил Дедко.

И Бурый понял: ведун не серчает. Ведун доволен.

Неужто сам Дедко все и затеял? С него станется. Ведун же.

Бурый поглядел на сундук. Ничего не изменилось. Вылезать нежить не спешила.

— Пусть пока посидит, — сказал Дедко, указывая посохом на сундук. — Теперь никуда не денется. — Твое первое желание, Младший: чтоб страхолюдница из сундука вот сюда забралась, — он похлопал по навершию посоха. — Здесь ей уготовано. Самое ее место. Желай давай, пока Госпожа не учуяла!

Бурый вздохнул и покорно пожелал, что потребовал Дедко. Проверять, что будет, когда Морена прознает о том, что происходит, желания не было.

Сквозь крышку сундучка потек синеватый туман. Неужто мара так на самом деле выглядит?

Вытек, свился в петельку, потянулся к Бурому:

— Помоги… — скорее угадал, чем услышал он.

— Исполняй давай! — рявкнул Дедко. — Сама подрядилась, никто не неволил.

Ага, не неволил. А в сундуки посадить — это как?

Но вслух Бурый этого не сказал. Он себе не враг.

Повиновалась нежить. Втянулась внутрь навершия. Глаза Морды вспыхнули. Почему-то красным.

— Вот теперь ладно! — удовлетворенно произнес Дедко. — Вылезай, ученик. Дело для тебя есть.

— Какое дело? — уточнил Бурый, когда они вышли на солнышко.

— Важное, — Дедко заглянул в погасшие на свету глаза Морды и довольно хмыкнул. — Портки мои постирать. И свои заодно. Не замарал?

— С чего бы? — буркнул Бурый. — Ты ж сам это все и придумал.

— Сам, — согласился Дедко. — Ты, однако, мог бы и не предавать.

— Я не предавал, — мотнул головой Бурый. — Ничего против тебя просить бы не стал.

— Значит не полный дурень, — сказал Дедко. — Не забыл же: вскорости все мое твоим станет. И он тоже, — Дедко приподнял посох. — Так что остатние два желания прибереги. Страхолюдница и тебе тоже пригодится. Такую из-за Кромки приманить тебе не скоро удастся. Тут силы мало. Еще умишко требуется поболе твоего нонешнего!

Дедко отвесил Бурому подзатыльник и зашагал к подворью.

Ведун.

«Когда я еще так сумею», — подумал Бурый и поплелся за ним.

Бурый потянулся, хрустнув уже немолодыми суставами. Теперь он может не хуже. И даже лучше. И оставшиеся два желания марой давно исполнены. Эх, Дедко, Дедко. Все-то ты провидел. Кроме себя

Глава 14

— Я — Сноп, — белобрысый парень с намечающейся курчавой бородкой уселся на лавку рядом, потрепал косящегося на Бурого пса, вынул мимоходом пару репьев из шерсти. — Когда папка помрет, все огнище моим станет. Как тебя звать?

Бурый усмехнулся. Он дурной или хитрый?

— Если надо, зови Младшим.

— А вы там с ведуном вдвоем живете, в лесу? Даже без баб?

— Да.

— Во как. Это ж… А уху там приготовить тогда или прибраться?

— Справляемся.

— А это… Огород?

— Нет огорода.

— Ух! А пашня? Пашня есть?

Бурый покачал головой: вот же дурень.

— Что? И скотины нет?

Бурый кивнул.

Сноп ненадолго задумался, потом изрек:

— А я б так не смог. Я люблю, чтобы все свое вокруг, чтобы родня. Это ж с тоски помереть можно — вдвоем-то. Аще разом работу робить — доля мужеска.

Последнее он сказал с важностью. Ясно, не сам придумал. Услышал.

Бурый опять промолчал. Тоже задумался: а по нраву ли ему было бы вот так жить, по-смердьи? Решил: нет. Ведуном — лучше. Зачем ему родня, у которой одни валенки на всех?

— А что ж вы там делаете, Младший, если нет у вас ничего? — не унимался Сноп.

Экий любопытный.

— Что мы делаем? — Бурый повернулся, глянул в глаза дурачине. — Ты и впрямь хочешь это знать?

— Пожалуй, нет, — Парень отвел глаза и заткнулся.

Ненадолго.

— Слышь, Младший, как думаешь: помрет дед?

— Помрет, — Бурый усмехнулся. — И ты тоже.

— Я⁈ — Сноп аж подпрыгнул, так перепугался. — А я — почему⁈

Кобель оскалился, зарычал. Понял, кто хозяина настращал.

— Все помрут, — равнодушно ответил Бурый.

— Так это не сейчас?

До парня дошло. Он выдохнул облегченно, признался:

— Спужал ты меня, Младший. Я уж подумал…

«И что я с ним лясы точу, как с ровней?» — внезапно пришла мысль.

— Молока мне принеси, Сноп. И лепешку медовую.

— А? Чего? — Парень не понял.

— Молока. И медовую лепешку, — Бурый подпустил в голос силы.

Первым ее учуял кобель. Припал на брюхо, поджавши хвост. Потом и до парня дошло.

Глянул на Бурого по-иному. Не как на юнца безусого, ведунова услужика. Углядел и одежку справную, и штаны крашеные и сапоги, кои впору бояричу носить.

— Так это… Младший… Нету медовой. Не спекли.

— Тогда другое неси. И поживей.

Ушел. Почти бегом. Правильно Дедко говорит: в ком страх живет, тот — как телок на поводу.

Сноп не вернулся. Девку мелкую прислал. И снедь. Молоко, сметану, лепешки теплые еще. И молоко теплое, парное. Бурый достал из сапога ложку. Серебряную. Из даров изборских.

Девка глядела, как он ест. Тоже боялась. Тискала оберег со знаком Мокоши. Пустой, без наговора. Бурому вдруг пришло, почему Сноп эту девку послал. Потому что не жалко. Если наведет Бурый на нее порчу, так и пускай. И смотрит она, не как он есть, а что. И сглатывает.

Бурый сложил лепешку ковшиком, закинул внутрь густой жирной сметаны. Протянул. Не поняла девка. Не поверила в счастье.

— Ешь, — велел Бурый.

Не потому, что жалко девку. Захотелось Снопа поучить. Глядит, небось, ждет, что с девкой будет.

А та мялась:

— Я, это…

— Кровь еще не роняла? — догадался Бурый. — Жри! Сдалась ты мне, малохольная.

Ела девка быстро. Жрала. Но аккуратно. Ни капли не уронила, ни крошки.

— Сюда дай, — Бурый указал на оберег-пустышку.

Сняла, протянула дрожащей лапкой, грязной, в цыпках.

У нее, кроме оберега этого и нет ничего, догадался Бурый.

Взял заветную косточку-клык, даже и не клык, а так, кусочек коровьего рога под клык сточенный, соскоблил ножом негодную метку Мокоши, начертил поверх волоховы рога, дохнул, наполняя. Оглядел: не сказать, что сильно вышло, но не впусте. Сгодится.

— Бери, — протянул он оберег девке. — Сколь зим тебе?

— Тринадцать, — пискнула.

— Долг на тебе, — сказал Бурый. — Через три зимы вернешь. Своим скажешь: оберег этот — теперь Волоха благословение. На скотину. Будешь теперь при ней. Долгом оберег к тебе привязан. Отнимут — проклятьем станет. Так Снопу и скажи. А тот пусть старшим передаст.