Во тьме окаянной - Строганов Михаил

– Петр, пробудись… восстань…

Бледные, еле движимые губы, тихие, детские, виновато улыбнулись:

– Ножки скользнули… кажись, расшибся…

Мальчик замолчал, проваливаясь в тяжелое мучительное забытье.

– Держись, Петруша… – Карий выхватил нож и быстро полоснул отточенной сталью по своему запястью, поднося хлынувшую кровь к губам ребенка…

Есть древний, забытый и запретный обряд – порука крови. Его изустно передают друг другу посвященные воины, что помнят из темных легенд да песен о павших героях. Верили старые люди, что умирающего можно возвратить из смертной долины, если герой по своей воле напоит его собственной кровью. Только порукою жизни, чужого воскресения из мертвых будет собственная душа, скользнувшая на неведомые пути по острой правоте стали…

Глава 22

Огонь, вода и железный црен

На молебен в честь освящения первой соли, сваренной на Чусовской земле, собралась вся слобода, даже недавно народившихся детишек матери принесли на руках. Потому как соль есть Божие благословение и мерило чести людской.

Соль стали варить вместе со строительством городка, не дожидаясь, когда артельщики пробурят до порога землю и трубный мастер посадит в скважину лиственничную матицу, а за ней, еще глубже, спустит веселые трубы, до самого копежа, чтобы подобраться к доброму рассолу. На это уходили годы, а Строганов ждать не мог, да и не хотел. Яков Аникиевич приказал нарыть соляные колодцы, черпать рассол бадьями и варить соль в цренах прямо под открытым небом.

Приготовленную к отправке соль дюжие мужики таскали из амбаров на подводы, чтобы, довезя до пристани, отправить ее по рекам на Русь.

Осанистый, праздничный Строганов, взирая на грузчиков, неспешно носящих тяжелые соляные мешки, в нетерпении поглаживал бороду.

– Не дремай, робятушки, шевелитися живей! – суетясь вокруг подвод, покрикивал приказчик Истома. – Вот уж и отец Никола ждать притомился. Глядите, осерчает, да за недостаток усердия возьмет да отлучит от причастия!

Грузчики недовольно зароптали, но мешки таскать стали проворнее.

– Благодатная земля, святая! Сама солью исходит… – Яков Аникиевич посмотрел на Карего. – Погодь пару годков, набурим скважин, да варниц наставим, по несметным богатствам же ходим! Сам узришь: потекут сюда люди со всей Руси! К сытости, житию размеренному да покойному, суду праведному, милосердному. Здесь, подле Великого Камня, и лежит она, мечта людская о святой землице Беловодской…

– Твоими словами бы мед пить, да что-то от такой мечты кички в брюхе сводит… – пробурчал стоящий за Даниловой спиною казак. И был рад, что оказался не услышан…

Загрузив телеги доверху, грузчики устало столпились возле подвод, отряхивая спины от пробившейся сквозь полотно соли.

– Добро, мужики, добро! – Строганов степенно оглядел грузчиков. – Истома! По такому случаю вели после молебна поднести каждому по чарочке!

Яков Аникиевич неспешно перекрестился и подал священнику знак начинать молебен. Отец Никола пошел вдоль вытянувшейся вереницы подвод и, окропляя мешки святою водой из огромной серебряной чаши, затянул густым басом:

– Боже, Спаситель наш, явившийся через пророка Елисея в Иерихоне, и так посредством соли сделавший здоровою вредную воду! Ты Сам благослови и эту соль, и сделай ее приношением радости. Ибо ты – Бог наш, и Тебе мы воссылаем славу, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

После молебна Яков Аникиевич пригласил Карего для тайного разговора в потаенную, не имеющую окон и воздуховодов, глухую комнату.

Темная келья, негасимая лампада, строгий лик Спаса… Как похож сын на отца, и не только обличием, но и в мельчайших привычках: властным взглядом; прямым, не терпящим возражений нравом, но в то же время гибким, умудренным жизнью, опытом…

– Как тебе, Данила, чертовы камни? – прищурился Строганов в полумраке. – Не спужался ведовской скверны?

– Изрядное зрелище… в грозе особливо… – Карий вспомнил разверзшиеся хляби небесные и отказавшееся служить тело. – Пастушонок на них поскользнулся… Чуть не разбился на смерть…

– Мудрено ли? У юраков черные валуны навроде святой земли. – Яков Аникиевич положил руку на стол, а затем перевернул ее ладонью кверху. – За Камнем-то, по другую сторону, кругом низины да топи, будто наша изнанка. То и уцепилися за Каму да Чусовую… Иначе зачем было бы кровь проливать: земля в Сибири краев не имеет!

– Вот и дождались… Теперь идет войною Пелым…

– Идти-то идет, да только проспал Бегбелий счастье свое, не захотел зимою зад поморозить. Теперь в городке засядем, перекидной мост разберем. Тут тебе Чусовая течет, а тут – Сылвенка, ни коннице развернуться, ни тараны подтащить, ни лестницы на стены надвинуть. Да и стрелами нас не достать – далече… А вот мы угостить пулями спроворим! Были бы у Бегбелия струги с пушками, попытал бы удачу, а так одни пустые хлопоты…

– Выходит, нечего переживать… – Карий вопросительно посмотрел на Строганова. – Укрепляй стены, пушки да пищали пристреливай, благо ружейного зелия Григорий Аникиевич прислал не поскупяся.

– Так-то оно так, только порушат все вокруг, подлецы. Деревеньки да починки пожгут… Дров за зиму знатно заготовлено… – ответил Яков и, выждав паузу, добавил с яростью: – Да не в ущербе дело! Безнаказанного разбоя и неотомщенной крови вкусят, оттого решат, что можно к Строгановым ходить, как в курятник хорю.

– Никак, Аникиевич, сам решил устроить облаву на Бегбелия? Первым ударить хочешь?

Строганов покрутил на столе ладонью, да и сжал в кулак:

– Знаешь, как про таковое Аника сказывает? Нет? Так послушай: «Тихо пойдешь – беда догонит, шибко поедешь – догонишь беду сам». Вернее и не удумаешь…

Строганов встал на ноги и, подойдя к Спасу, пристально посмотрел в строгие немигающий очи:

– Пелым на Купалу придет… верный человек донес… знают, черти, когда русского голыми руками можно брать!

Яков Аникиевич повернулся лицом к Даниле. Смотрел на странного, темного человека, ему непонятного, на вид совсем не лютого, но которого страшился сам Аника, которым восхищался Григорий.

– Но накануне набега пойдут они волховать о походе; на змеином камне шаман камлать для Бегбелия станет. Охраны с ним десятка два стрелков… Вот тут и покажем силу, пообломаем зверю клыки да когти… Так что возьмешь проводника…

– Понял, Аникиевич. – Карий прервал Строганова. – Не надобно Петруше со мной идти. Сыскать дорогу труда не составит, а малец по неопытности пропасть может.

– Да ты не думай, что одного супротив ихней своры засылаю! – разгорячено сказал Строганов. – Отбери для прикрытия с десяток пищальников… Да своих людей возьми… Может, милует Бог, и взамен большой, обойдемся кровью малой…

На закате солнце играет умными красками, взыскуя не только души, но и разумения человеческого.

Сидевший на крыльце Савва с упоением смотрел на вечернюю зорю и, пытаясь выразить нахлынувшие чувства, лепил из глины птицу-свистунью:

– Пойте снизшедшее Слово, и огонь в росу претворшее, и превозносите всем жизнь подавающего Духа Всесвятаго во веки…

На негромкое пение Снегова из-за угла избы высунулась блондинистая голова приставленного Строгановым пастушка.

– Поджидаешь кого али ремеслом интересуешься? – Савва поманил Петрушу к себе. – Садись рядом, коли глазам любо!

Пастушок послушно присел подле послушника, с интересом разглядывая, как под ловкими пальцами из глины выходит чудесная птица с женской головой да пухлыми персями.

– Нравится? – Савва протянул пареньку почти готовую свистульку размером с ладонь.

– Баская! – вспыхнули восхищенно глаза мальчика. – Только не пойму, что за диковина такая чудная? И не птица, и не девка… Никак ангел?

– Внимательней глянь. – Снегов покрутил свистульку, показывая с разных сторон. – Разве таковы ангелы бывают? Али никогда их не видел?

– Как не видел? Разве я басурман, чтоб в церкву не ходить? – пробурчал Петруша. – Видывал, не таковы…