Волки (СИ) - Токтаев Евгений Игоревич "Инженер"

Весь мир мигом исчез для Дардиолая, превратился в размытое марево. Он видел только Тармисару. Он слышал только ускоряющийся стук собственного сердца, монотонный барабанный бой, доносящийся откуда-то из-за кромки реальности…

Пламя костров плясало на лесной поляне. Оно пришло в такую силу, что отсветы его без труда прорывались сквозь частокол сосен и густые заросли можжевельника. Лес изо всех сил пытался отгородиться множеством колючих рук от вторгшегося в его пределы безумия, но все его потуги были тщетны. Грохот барабанов разносился по округе на тысячи шагов, отпугивая лесных обитателей. Лишь один молодой и любопытный волк отважился приблизиться к огненной поляне и смотрел из чащи на развернувшееся там действо. Глаза его горели, как угли, отражая свет полной луны, но никто из двуногих, нарушивших ночной покой леса этого не замечал. Они были слишком поглощены своим диким иступленным танцем, в котором их обнажённые тела сливались в одно целое с мятущимися рыжими языками пламени.

Волк смотрел на хоровод огня, мелькающий за деревьями. Его пугал грохот барабанов, ему не нравился дурманящий конопляный дым, но он не уходил, заворожённый танцем, хотя и держался на почтительном расстоянии.

Ведомо ли было ему, что сегодня за ночь? Открыл ли ему это знание бог дикой жизни, рогатый Сабазий? Кто мог ответить…

Над раскидистыми кронами полувековых сосен ярко горел серебряный диск луны. Люди называли её Бендидой или Котитто, Великой матерью. Волк знал, что люди ошибаются. Иным именем он звал луну, когда зимними ночами пел ей песни. Впрочем, двуногим до этого не было дела. Они праздновали рождение сына Бендиды, вечно юного, умирающего и возрождающегося бога Нотиса. Они праздновали тайно, в глухой чаще, вдалеке от людских селений, ибо ночь Бендиды и её сына запретна.

Сто пятьдесят лет минуло с тех пор, как великий царь Буребиста заповедал своему народу отринуть почитание Нотиса, ибо это бог пьяного безумия, отнимающего доблесть гетов и даков. Залмоксис стал царским богом.

Немногие всё же осмелились ослушаться грозного Буребисту, и до конца изжить вековую веру ему не удалось. Потому до сих пор в ночь накануне весеннего равноденствия глубоко в лесу можно было увидеть пляску спутниц Нотиса, которых эллины звали бассаридами или менадами. Были здесь и мужчины. Обнажённые молодые люди, девушки и юноши кружились в диком танце, прославляя Великую мать и её сына, сливались воедино. Жадные пальцы скользили по разгорячённой коже, губы тянулись к губам.

Из переплетения рук вырвалась девушка. Вбежав во тьму, она обессиленно и тяжело дыша, опёрлась о сосну. Грудь её высоко вздымалась, кожа блестела от пота. Хоровод не заметил её отсутствия и бассарида, переведя дух, шагнула дальше в ночь. Куда она бежала, к кому? Возможно, волк и не знал этого наверняка, но догадывался. Он был не единственным зрителем пляски огня. Рядом с ним при хорошем зрении и воображении можно было различить чёрный силуэт, напоминающий коленопреклонённую человеческую фигуру. Человеческую? Пальцы, перебирающие пряди густого серого меха, ещё не вылинявшего после зимы, могли принадлежать только человеку. Или нет? Ночь темна и таит в себе много тайн…

Девушка, казалось, не замечала хлещущих колючих ветвей, не обращала внимания на ссадины и царапины, она шла, будто во сне, словно хоровод бассарид, выпустив её тело, всё ещё удерживал разум там, на огненной поляне. Но чем дальше она удалялась, тем осмысленнее становился её взгляд.

Наконец, она остановилась. Словно только сейчас придя в себя, осмотрелась. Замерла, почувствовав, что не одна здесь, по тьме. Она вглядывалась в ночь, пытаясь угадать, кто или что ждёт её там.

Волк повёл носом, переступил передними лапами, повернулся, собираясь уйти. Удерживавшая его рука расслабилась, выпуская зверя, и он бесшумно потрусил прочь.

Тень за его спиной поднялась во весь рост и шагнула к девушке, заключив её в свои объятья…

Видение исчезло, напоследок «одарив» Дардиолая жесточайшей головной болью. Он сжал пальцами виски, стараясь при этом не сорваться вниз. Блёклые краски зимнего увядания вспыхнули было на одно мгновение, переливаясь ярким калейдоскопом, зрение обострилось до предела, но теперь всё возвращалось на круги своя.

Дардиолай медленно провёл ладонью по лицу и прошептал:

— Тармисара…

Он не видел её с прошлой весны, с тех самых пор, как Децебал произнёс простую и страшную фразу:

«Одни не отобьёмся».

Да, в этот раз они остались одни. Роксоланы, аорсы и бастарны, бившие Мания Лаберия четыре года назад, но после наголову разгромленные Траяном, уже не союзники дакам. Неужто их, отважных и лихих воинов так раздавило поражение, потеря богатой добычи, которая уже была в руках? Почему царь Сусаг не спешит теперь на помощь Децебалу?

«Тебе ехать к Сусагу, Дардиолай», — таков был царский приказ.

Он должен был уехать, не простившись, не оставив себе на память даже образа, последнего взгляда. Который год один лишь её взгляд был для него отрадой, а сказанное слово и вовсе праздником.

Теперь он лишится последнего. Дардиолай уезжал, а она оставалась в столице. Оставалась с мужем, царёвым другом и первым полководцем Бицилисом.

К Сармизегетузе медленно, но неудержимо продвигался Траян, а легионы Лаберия железной поступью шли по долине Алуты, стремясь замкнуть кольцо рабского ошейника на шее свободной Дакии.

Дардиолай поехал на восток, к роксоланам.

XIV. Гадание

Степь. Несколькими месяцами ранее

На ковре стоял низкий круглый столик на трёх изогнутых ножках, а на нём деревянное блюдо с целой горой жареного мяса. Рядом прямо на ковре лежали три закупоренные амфоры с вином и плоскодонный кувшин с забродившим кобыльим молоком.

Царь Сусаг сидел, скрестив ноги и сосредоточенно высасывал мозг из кости. Тем же самым занимался его побратим и советник Амазасп. Снаружи шатра раздавалось мерное треньканье — один из царских дружинников, Урызмаг, играл на трёхструнном фандыре. В нехитрую монотонную мелодию время от времени вторгалось конское фырканье.

Дардиолай, совершенно не стесняясь царя и его побратима, лежал на спине возле блюда с мясом, положив руки под голову, и смотрел, как тонкая струйка дыма утекала сквозь решетчатый круг, что скреплял гнутые жердины, основу царского шатра. Здесь, в роксоланском кочевье он, дакийский пилеат, был настолько своим, что давно уже мог плевать на всякие условности, коих у степняков было ещё меньше, чем у даков.

— Чего не ешь? — спросил царь.

— Кусок в горло не лезет, — ответил Дардиолай.

— Так ты запивай, — посоветовал Амазасп.

Дардиолай поморщился.

— Не хочу.

Сусаг небрежно отбросил кость и потянулся к блюду. Выбрал новый жирный кусок.

— Вино не нравится? — нахмурился Амазасп, — хорошее вино.

— Это из Ольвии? — чавкая спросил царь, — то, что ты весной привёз?

— Не, из Мёзии, — ответил царский побратим.

Дардиолай приподнялся на локте.

— Старое? Той зимой взяли?

— Не-е, — протянул Амазасп, — что взяли той зимой, то уж всё выпили давно. Что ты думаешь, брат Дардиолай, мы четыре года будем вино по степи возить? Мы же не эллины.

Сусаг заулыбался.

— Да, не эллины!

— Это вино сторговали, — объяснил Амазасп.

— А какое вино слаще? — спросил Дардиолай, — что сторговали или взяли мечом?

— Ну, мечом-то, конечно, завсегда слаще, — ухмыльнулся Сусаг.