Ведун (СИ) - Мазин Александр Владимирович

— Не трону, — пообещал Дедко. — Ножом?

— Ножом, — подтвердил старший. — Нам серебро надобно, а он… десять гривен! Разве ж это честно?

— Что? Вот так подошел и ударил? И точно в сердце? — тем же ласковым голосом проговорил Дедко. — Такой ловкий молодец?

— Да не, — старший вытер рукавом слезы. — Твердолик отдохнуть прилег. Задремал. А братик его и ткнул. А со стрелой я придумал! — заявил он гордо. — Ловко, правда?

— Ловко, — согласился Дедко.

— Ага. А ты говорил: в реку выбросим, скажем, что утонул! — Старший повернулся к брату.

Тот прикрыл рот ладонью. Бурый видел: он в панике. Но не такой, от которой бегут, а такой, когда замираешь, аки пень.

Хотя сбежать… Кто б ему дал.

— Надо б тысяцкого позвать, — заметила Рода.

— Зачем? — Борич посмотрел на нее.

— Судить, — спокойно ответила Рода. — Убийство же.

— Не надо тысяцкого, — хмуро проговорил Борич. — Мой род, мой суд. Пусть они умрут, оба.

— Как скажешь, — кивнула Рода.

Меч ее прыгнул вперед и сразу отдернулся. Глаза младшего выпучились. Он прижал ладонь к груди. Из-под пальцев тут же заструилась кровь, густо пропитывая рубаху.

— Этого не надо, — Дедко поднял руку, останавливая воительницу. — Он не в себе ныне. — Повернулся в соцкому: — Хочешь, таким останется?

— Хочу, — согласился соцкий. — Родня все же. Скажу: он умом тронулся и брата убил. Как теперь дочка моя, Пастырь? Поправится?

— Месть свершилась, — сказал Дедко. — Заложный ее отпустит. А нет, я ее сам отпущу. Теперь можно.

— Он такой, твой пестун, такой… мудрый. Я б за такого замуж пошла, не раздумывая.

Бурый улыбнулся. Такие слова услышать от женщины, которая только что билась под тобой, как вынутая из сети белуга.

— А за меня? — Бурый легонько сжал ее грудь, по-бабьи крупную, но по-девичьи упругую. — За меня пошла бы?

— За тебя нет, — Рода провела шероховатой ладонью по щеке Бурого. — Какой из тебя муж, Молодший? Зато дружок отменный. Лучше тебя никого не знаю.

«И не узнаешь», — самодовольно подумал Бурый. А вслух спросил:

— И многих знала?

— Дружину малую собрать хватит, — Рода засмеялась. Зазывный у нее смех. Глубокий, хрипловатый.

— Пестун твой мудрый, а я разиня. Могла б и сама про стрелу догадаться.

— На то он и ведун, — сказал Бурый.

Мог бы добавить: я тоже. Но не стал.

— Хочу ему подарок сделать. — сказала Рода. — За хозяйку мою. Отогрели ее племяшки. И тут он прав оказался. Кто еще сердце женское затеплит, если не детки.

— Подари, — сказал Бурый.

— Подскажешь, что?

— Дружбу, — Бурый убрал руку с груди, передвинув на живот, твердый не по-женски, но теплый, гладкий и все еще влажный.

— Соцкий твой с нами расплатился щедро, но дружбы не предложил.

— Страшится. — сказала Рода. — Пестун твой его привычное порушил, родовича убить пришлось. Не захочет он его больше видеть. И каждый раз, как на братучада глянет, что теперь аки дитя малое, так вспомнит о том, кто с человеком такое сотворил… ну и понятно.

— А ты не страшишься? — спросил Бурый, заранее зная ответ.

— Я — нет. Говорила же: нет во мне страха. Не осталось.

Но то была неправда. Бурый знал, чего она боится. И почему у нее, старой двадцатипятилетней женки нет ни мужа, ни детишек.

«Пока нет, — мелькнула мысль. — Будут».

Бурый ухмыльнулся.

«Хорошо быть ведуном», — подумал он в который раз.

Жаль только, что через три дня они уедут.

В Полоцк.

Дедко сказал: ждут их там. Так что, может, и не совсем прав Бурый. Не так уж хорошо быть ведуном. Он бы тут, в Новом городе и зимовать остался, кабы его воля.

Но воля была не его. И даже не Дедкина. Ты ведаешь судьбу, а судьба ведает тобой. По другому никак.

Глава 32

Полоцкий князь подарил Дедке двор. Невеликий, зато в самом граде. Почему, понятно. Желал ведуна под рукой иметь. Для пущей пользы.

Дедко отнекивался. Говорил: ведуну среди людей жить невместно. Тяжко от этого всем. И не так уж далеко его обитель от Полоцка. Верховой за три дни доскачет.

На сторону Дедки встали (кто бы ожидал?) волохи. Бурый сообразил, почему. Пусть Волох-бог с Госпожой в ладу, зато слуги его приношениями делиться не намерены. А останься Дедко в Полоцке, пришлось бы. Слава у Волчьего Пастыря изрядная. Пусть и нравен, зато могуч. Кто к волохам иль иным жрецам за подмогой шел, к ведуну пойдут.

Уговорили князя. Двор, однако, за ведуном оставили. Под приглядом княжьих людей. Приедет Волчий Пастырь в Полоцк и будет там жить на всем готовом.

— Опасается он, — сказал Дедко Бурому. — Думает: вдруг я к плесковскому князю отойду.

— А можно так? — спросил Бурый.

— Можно, — ответил Дедко. — Но нельзя. Это князья думают, что я на их земле живу, а так-то они на моей. Своя земля — своя сила. Мне она от пестуна отошла, а тому — от его наставника. Как ушел я, на нее чужой залез. Знахарь пришлый. Потом его колдун из земель сиверских сковырнул. Но этот сам ушел. Неуютно, когда вся нежить да нелюдь тебя ниже медной монетки держит. Не слабый колдун был, а примучить даже навий речных не сумел. Ушел обратно на полдень, а на земле моей жрецы Госпожи капище поставили.

— А можно так? — спросил Бурый.

— Можно, почему нет.

— И мы можем?

— А нам зачем? — Дедко хмыкнул. — Чтобы холопов негодящих скупать да на деревьях вешать, как нурманы делают? Иль думаешь, что Госпожа наша стервь жрать любит?

— Вот уж чего не думаю, так этого! — возмутился Бурый.

— То-то. А эти — думали. И додумались до того, что детей селянских красть начали и резать.

— И что?

— Ну, сил у них немного прибавилось, это да, — признал Дедко. — А ума — нет. Вот я тебя, к примеру, у родни купил. Прибил бы, никто б мне слова не сказал. А если б скрал? Да и зачем? А эти — жадные. Только это и переняли от Госпожи.

— И дальше с ними что?

— Ты Ругая видел?

Бурый удивился, но кивнул.

— Станет Ругай такое терпеть?

Бурый помотал головой.

— Вот и тот воевода не стал. Выследили кощеев, капище их сожгли, самих повязали и в град привезли. И принародно Перуну отдали. Но не в честном бою, как у них на тризнах принято, а по-плохому и с выдумкой. Варяги, они терзать не хуже нурманов умеют.

— А Госпожа что? Не рассердилась?

— С чего бы?

— Ее ж жрецов замучили.

Дедко шлепнул Бурого по затылку:

— Ты чем слушаешь? Эти дурни думали, что Госпоже приносят. А обряд приняли не наш, лехитский. А у тех есть божок, Кащей, коего еще Меднобородным кличут. Против Госпожи он — цыпленок. И против Черногривого тож. Но на чужое падок. А знаешь кто этих воеводе открыл?

— Кто?

— Подружка твоя колченогая! — Дедко захихикал. — На что ей здесь божок чужой, худой да жадный? Она сама в богини метит. Не понимает: ушло ее время. Но польза нам от нее есть. Тебя вот вскрыла. И как думаешь, кто мне сию историю рассказал?

— Она?

— Она. Не за так, понятно. Усладил я ее добре. Молодой был. Вроде тебя.

— Сколько ж ей самой лет? — спросил Бурый.

— А сколь силы в ней, столько и лет. Ряд у нас с ней. Потому если кто другой с силой на землю нашу полезет, в дом свой она его не пустит. Не примет. Ни она, ни нелюдь здешняя. Потому что земля сия — наша испокон. До меня с пестуном моим ряд был, а допрежь него — с его старшим. Уйду я — все мое твоим станет. Вся сила моя, кроме неотъемной, все обереги мои и даже она, — Дедко показал на посох с Мордой. — Все твоим станет. А исхитрится кто меня одолеть и силу выпить, как с моим пестуном вышло, все равно весь ряд мой на тебя перейдет.

— А если и меня — того? — спросил Бурый.

— Тогда по-всякому может быть. Смотря кто тебя прибьет. Коли будет у него сродство к здешней нелюди-нечисти, могут и принять. Нет — будут ждать, пока способный не придет. Им спешить некуда. Так что не думай, что они — за тебя. За тебя только ты сам. Ну и я немного.