Ведун (СИ) - Мазин Александр Владимирович

— Сюда их пусть ведут.

— Зачем? — вскинулся Борич. — Не дам!

— Что не дашь-то? — Дедко хмыкнул. — Не боись, новгородский. Худа им не будет. Слово в том мое.

Привели девчушек. С нянькой и матерью, Боричевой старшей дочкой. Бабы как увидели Дедку, так чуть обратно не кинулись. Сбежали бы, кабы Борич не прикрикнул.

Дедко пошарил в сумке, достал пару желтых камешков, детских оберегов от сглаза, Бурым зачарованных, дал каждой. Девчушки заулыбались. Много ль детишкам для счастья надобно?

Дедко показал им на деву, спросил:

— Знаете кто?

— Так это Прелеса! — ответила старшенькая. — Она хорошая. Красивая. А скажи, дедко, почему она так сидит, молчит, не здоровается?

Надо же, дедко. Правду говорят: детишки видят правду.

— Плохо ей, воробушки. Тоска у ней смертная. Без вас умрет Прелеса. Только вы и сможете ее спасти. Спасете, воробушки?

— Ага, — сказала старшая, а младшая кивнула.

— Тогда идите-ка сюда, — Дедко подхватил их и по очереди усадил на камень.

Дева не шевельнулась. Так же смотрела вдаль пусто.

— Любите ее, воробушки! Гладьте, зовите ласково. — сказал Дедко сестренкам. — Непременно надо, чтоб она вас услыхала. Тогда спасется.

Дедко отошел от камня, согнал с лица добрую улыбку:

— Ты, мать, с ними будь. Не вздумай мешать! Отошла душа сестры твоей, но покуда недалеко. Услышит их — вернется.

— А мож ты сам сходишь? — неуверенно предложил Борич. — Ты ж, говорят, способен?

— Учить меня ведовству будешь? — сурово спросил Дедко.

Соцкий смутился, покачал головой.

Дедко поглядел на девчушек, что гладили руки девы, смягчился, пояснил:

— Если кто ее дозовется, то они. Зов ее издаля тянет.

— Что? Этот, жених ее?

— Он, — подтвердил Дедко.

Бурый удивился. Пригляделся еще раз. Заложного не увидал. Зов, значит? Бурый прикрыл глаза особом образом, обострил чутье… Точно! Есть ниточка. Тонюсенькая. Как только Дедко разглядеть сумел. Оборвать? Нет, нельзя. Оборвать Дедко и сам мог бы. Не стал. Значит, имеется на то причина.

— Да как он, нежить поганая!… — зарычал соцкий.

— Рот закрыл! — рыкнул Дедко, прибавив голосу силы. — Заложный он! Хочешь, чтоб на тебя обернулся?

— Заложный? Здесь? — струхнул соцкий. — Так надо его туды, за Кромку!

— Опять меня учить вздумал? — Дедко осерчал. Поднял посох, сунул Морду соцкому под нос: — Мож тебя туды, за Кромку? Там ему все обскажешь. А он тебе.

От соцкого враз завоняло потным страхом:

— Не губи, ведун! Я отплачу! Что скажешь сделаю!

— Скажу! Гости торговые, что с ее женихом ходили и весть о нем принесли, они в городе нынче?

— В городе, ведун, в городе, — зачастил соцкий.

— Пастырем меня зови, — велел Дедко. — И веди к ним. Говорить с ними станем, Будут они со мной говорить?

— Непременно, Пастырь! То ж братучада мои! Что спросишь, все скажут! Они у меня вона где! — Соцкий сжал немаленький кулак.

Двор усопшего брата вплотную примыкал к собственному двору Борича, но был много меньше. И вошел в него соцкий как в свой. Холопы ему закланялись, как хозяину, а выскочившие племянники, бородатые мужи, забегали вокруг щенками, изображая радость невероятную.

Бурый, однако, видел: не очень-то они дядьку любят. Скорей, наоборот. Однако изрядно опасаются. С чего бы?

Во двор тем временем подруженька Бурого зашла. Рода. Встала за спинами.

Соцкий зашел в дом. Уселся. Молча. Обозначил жестом Дедке и Бурому: присаживайтесь.

Рода садиться не стала.

Две бабы, по одежке глядя, женки, поднесли Дедке и Боричу испить. Бурого забыли, но он не обиделся. Наблюдал.

Борич пригубил, откашлялся, сказал веско:

— Это ведун. Волчий Пастырь. Ему как мне отвечать.

Братья закивали.

Дедко поставил чашу на стол, не притронувшись.

— Тем летом вы на полдень ходили, — сказал он. — Так ли?

— Ходили, — разом подтвердили братья. — В Киев.

— А вернулись весной?

— Так, так! — одновременно сказали братья.

— А еще с вами товарищ ходил… Как его?

— Твердолик, -подсказал соцкий.

— Ага, Твердолик. Жених сестры вашей Прелесы. Верно?

— Ага! — подтвердили братья.

— И что с ним стало?

— Так убили его! Степняки убили!

— Какие? Какого племени?

Братья переглянулись.

— Так это… Откуда нам знать? — сказал старший. — Степняк и все. А кто ж еще? С берега стрельнул и беда!

— А стрела какая была? — спросил Дедко. — Перо на ней какое?

Братья опять переглянулись:

— Так гусиное, — сказал старший.

— Крашено? — спросил Дедко.

— Кто?

— Перо у стрелы.

— Так это… Не. Простое.

Это уже младший ответил.

— А шли вы как? По стрежню?

— Ага, — опять подтвердили оба: — По стрежню.

— А река та — Днепр, верно?

— Ну да.

— И было то пониже Смоленска?

— Пониже, — подтвердили братья.

— Сильный выстрел, — сказал Дедко. — Для такого особая стрела нужна. Дорогая. Такие степняки метят. А вы говорите: простое перо.

— Может и мечено было, — сказал старший.

— А может мы не стрежню шли, к берегу поближе. Сейчас разве упомнишь?

— Ну да, ну да, — не стал спорить Дедко. — Значит прямо в сердце, насмерть?

— Насмерть. Должно, судьба у Твердолика такая, — сказал старший.

— Или богов прогневал. — добавил младший. — Он нравный был, Твердолик. Чуть не по нему что, сразу серчал.

— Может и так, — кивнул Дедко. — А окромя вас кто на лодье был, когда та стрела прилетела?

Переглянулись.

— Так только мы, — сказал старший. — Под парусом же шли. Вниз по реке. Тут и двоих довольно.

— Но вы же не втроем отправились? — уточнил Дедко.

— Ясно, не втроем. Осьмнадцать нас было. Два насада и наша лодья.

— Не ваша, — подал голос Борич. — Твердолика.

— Ну да, его. Так мы ж ее и не прибрали. Как вернулись, родне отдали без спору.

— Еще б вы не отдали, — проворчал Борич.

— Значит, как убили жениха Прелесы, никто, кроме вас не видел? — уточнил Дедко.

— Никто, — подвердили оба.

— И зачем тут видоки, — сказал старший. — Мы видели, рассказали. Что еще?

— А то, — сказал Дедко, — что я вам не верю.

— Да кто ты такой, дед! — закричал старший. — Верит он, не верит! Колдун грязный! Ой!

Это меч Роды уперся ему в бороду.

«А она и впрямь хороша с оружием», — подумал Бурый.

Младший братец попятился, кося глазом в угол, где за мелким и лишенным силы домашним идолом прислонены к стене две рогатины.

— Вот значит как… — пробормотал Борич.

Растерялся соцкий. Не ждал от родни худого.

— Убери меч, воительница, — попросил Дедко. — Он больше шалить не станет.

Так и было. Бурый видел, как из Дедки потекла сила и соединясь с испугом старшего братца, растеклась у того внутри.

Рода спрятала меч. Младший замер, так и не дотянувшись до рогатины. Потому что старший осел на пол и заплакал.

— Мы не хотели… — скулил он. — Мы… Он нас ни во что не ставил… Обзывал… Помыкал… Брата щемил, по лицу ударил…

— За что? — спросил Дедко.

— У брата в Смоленске кошель украли. Серебром две гривны… Сказал: из нашей доли десять заберет! Сказал: товар в Киеве две стоит, в Новгороде поболе десяти выйдет.

И зарыдал.

Соцкий начал вставать, но Бурый положил ему руку на плечо, показал знаком: не мешай.

— Зачем? — воскликнул младший. — Что ты… — Показал пальцем на Дедку: — Ты его околдовал! Не было ничего! Стрелой убили! Степняк убил!

— Не кричи, — Меч Роды вновь длинной серебристой рыбкой выпрыгнул из ножен. — Не надо. Язык отрежу.

Спокойно сказала. Негромко. Сквозь завывания старшего, кажется, не вдруг услышишь. Однако услышали все. Отчетливо.

Дедко подошел к старшему, погладил по голове, спросил его ласково:

— Ты Твердолика убил? Как?

Новгородец замотал головой. Слюни размазались по бороде.

— Братик это. Ножом. Не обижай братика! Не трогай!