Ведун (СИ) - Мазин Александр Владимирович

У входа в сухой погреб маялся отрок. Переживал. Догадывался: неспроста воевода и ведуны вниз полезли. Подозревал свою оплошку, но не знал, какую.

— Кто вниз спускался, говори! — потребовал Пригор.

— Вы. И холоп, что закрома смотрит.

— Баба иль девка была?

Отрок замотал головой.

— Не сегодня, — вмешался Дедко. — Два дня тому.

— То не при мне, — отрок облегченно вздохнул. — Надысь Ежик здесь стоял.

— Ежик, значит? — погрустнел воевода.

— Что не так? — спросил Дедко.

— Он тож потравился, — хмуро уронил Пригор. — Из тех, кто помер. К княгине надо идти.

— Зачем?

— Затем, что она над теремом и двором главная. Скажет, кто кошеварил тогда, кто помогал.

— Зерно отсюда кто носит?

— Вот он, — Воевода показал на уходящую вниз лесенку. — Но он не мог. Я…

— Знаю, что не мог, — перебил Дедко. — И что бабу ту он не видел, тоже знаю.

— К княгине надо, — повторил воевода. — Она всех баб, что в Детинце есть, соберет, ты отравительницу и признаешь.

— Можно и так, — согласился Дедко. — Идем к княгине.

Именем княгия плесковская была Милодара. И была она… юна. И двух десятков зим не наберется. А еще она была у плесковского князя третья. И теперь водимая, потому что единственная.

— Ты скажи, Пригор, что надо, я велю, — сразу заявила она. — За дружинников своих батюшка наш князь не только с тебя, с меня спросит.

— Надо всех женщин, что в Детинце живут, во дворе собрать, — сказал воевода. — Распорядишься?

Собрали быстро. Княгиня молода, но строга. Объяснять никому ничего не стала. Велела и сделали.

— А ну отошли! — гаркнул воевода на сунувшихся к женской толпе дружинников. — Полусотник! Почто у тебя вои бездельничают? Тоже больны? На передок?

Дедко обошел женщин кругом, потом стал меж ними ходить, не спеша, принюхиваясь, заглядывая в лица…

Перепугал всех.

И никого не нашел.

— Нет ее здесь, — сказал он воевода. — Точно всех собрали?

Оказалось, нет. Четверо в тереме остались, за детишками приглядывать. И еще одна, молоденькая совсем, утром не пришла.

— Найти и привести! — велел воевода отрокам. — Тех четырех сюда. Так, матушка?

— Так, — подтвердила княгиня.

Привели четвертых. Виновной среди них Дедко не нашел.

И ту, что не пришла, найти не удалось.

— Не, не возвращалась. Думали: у вас она, в Детинце.

Папаша. Охотник. Встретил в воротах. Двор невелик и в посаде. Семейство многочисленное. Дочка эта у него не одна. Как попала в услужение к князьям? Да обычно. Глянулась десятнику княжьему, тот и устроил. Сейчас десятник в поход ушел вместе с князем, но девку от службы не отставили. Трудится и трудится. Вопрос: та иль не та? А если та, то зачем ей воев княжьих травить?

Дедко думал недолго. Шагнул во двор. Папаша не пустил, было, но Дедко сунул ему в лицо посох и смерд дорогу освободил. Ну и правильно. По-хорошему. Гридь бы сразу по башке приложила. Злы они. За своих только и ищут, кого бы на ремни порезать.

Наперерез кинулись сразу три псины…

И тут же шарахнулись, поджав хвосты.

Дедко пересек двор, перешагнул через высокий порог. За ним — дружинники и воевода. Этим пришлось еще и головы наклонить, потому что здоровенные.

В доме вонюче и пустовато. Бабка старая да женка некрасивая со шкурками возятся.

Возились. Увидели гостей, подскочили, закланялись.

Дедко тронул печку, огляделся, спросил:

— Который дочки твоей?

Папаша показал на короб.

— Открой.

Внутри — одежка, подвески бронзовые, полотна льняного свиток, отдельной кучкой — убор женский, праздничный. Не сказать, что богатый, но пяток серебряных монет нашито.

Дедко поворошил внутри посохом, нагнулся и вытянул со дна кошель из простой кожи с завязкой. Встряхнул на ладони, понюхал… Усмехнулся довольно. Потом развязал кошель, высыпал, что внутри, на ладонь.

Бабка охнула. Папаша крякнул.

Серебро. Кусками и не менее гривны. А поверх — перстень золотой с красным камешком.

— То ваш дружинник ей подарил! — Тут же заголосила некрасивая баба.

Папаша поглядел на воеводу.

Пригор шевельнул плечами: ну да, возможно. Это смерду такое — богатство несметное. А княжьему десятнику сей кошель хоть тоже немало, но одарить полюбившуюся девку мог. Чтоб ласковей была или на прощание.

— Вернется, спросим, — сурово произнес воевода. Повернулся к довольному Дедке:

— Все, ведун? Уходим?

— А скажи-ка мне, красавица, — Дедко посмотрел на бабу. — Есть ли у твоей дочки полюбовник?

— Ясно, есть. Вот из них, — Баба показала на дружинников.

Врет, сразу понял Бурый. И боится. Очень.

— А не из них? — вкрадчиво поинтересовался Дедко. И, вскидывая посох, грозно: — Не лги мне, вошь! В лягуху оберну!

Баба как-то разом обмякла, плюхнулась на лавку, проговорила чуть слышно:

— Есть полюбовник. Купец латский. Гирдасом кличут.

— Живет где?

Замотала головой.

Дедко еще раз взвесил на ладони девичье богатство, потребовал:

— Руку дай!

И высыпал все в пригоршню бабы.

— Заместо дочки тебе, — сказал он. — Утешься.

Баба соскользнула с лавки, упала на земляной пол, завыла. Серебро рассыпалось. Дедко подхватил перстенек.

— Вот теперь уходим, — сказал он.

— Знаешь такого? — спросил Дедко у воеводы, когда они вышли со двора.

— Нет. Но узнаю. И пошел к реке.

Купца именем Гирдас знал княжий мытник на пристани. Проводил до места, показал на на сарай-времянку у берега:

— Вон там они живут.

Рядом с сараем сохла на берегу лодка. Небольшая, на четыре весла, но с насаженными бортами.

Воевода сунулся к завешанному кожаной дверью входу, но Дедко придержал.

— Что чуешь, Младший?

Бурый прикрыл глаза: боль, смерть, еще смерть…

Он открыл глаза.

— Там четверо. И капище. Бога своего жерят. Прямо сейчас.

— Бога?- Глаза воеводы грозно сверкнули. — Гридь, к бою!

Трое дружинников тут же вынули мечи.

— Стоять всем, — буркнул Дедко. — Вы варяги?

Двое кивнули.

— А ты? — Ведун повернулся к воеводе.

— Волоху дарю, — сказал Пригор. — И Мокоши.

— Вы двое — со мной. Младший, присмотри тут.

Встал сбоку от входа и посохом откинул завесу.

Две стрелы вылетели разом. Одна улетела в небо, вторая звонко тенькнула по шлему воеводы, который проворно отпрыгнул влево.

Дружинники ушли от стрелков еще быстрее, сошлись плечом к плечу, скинув на руку со спины щиты. Однако врываться в сарай не спешили.

Стрел оттуда больше не летело: кожаная завеса опять закрыла вход.

— Внутрь не лезть. Захотят выйти, тогда бейте, — распорядился воевода и рысцой побежал вдоль берега.

Вернулся он быстро. С факелом и толстым пуком сырой соломы. Подпалил пук, подождал, пока возьмется, кивнул гридню. Тот мечом отодвинул завесу, и воевода закинул солому внутрь.

Засуетились. Пук большой, потушить можно, но не просто. Из-за завесы, из оконец пополз дым. Внутри раскашлялись. Наружу однако, не спешили.

— Мож добавить? — предложил один из дружинников.

— Нет, — мотнул головой Пригор. — Тогда полезут. А так не рискнут. Посидят в дыму, ослабнут, а тут и мы. Испы…

— Убейте их! — перебил Дедко. — Сейчас!

Громко крикнул. Еще и силы добавил.

Повторять не потребовалось.

Воевода махнул мечом, разрубив петли, на которых висела кожа. Завеса упала. Трое дружинников кинулись в сарай. Сразу втроем, широкий вход позволил.

Бурый тоже хотел, но Дедко не пустил, ухватив за пояс.

Так-то правильно. Куда ему с дружинниками рубить?

Да и не надо.

Трое плесковских воев управились с тремя латами быстро. Самого шустрого зарубили, двоих подранили и повязали. А вот четвертый, вернее, четвертая…

— Все, что мог, — сказал Дедко, обтирая лопухом нож. — К Морене ушла.