Ведун (СИ) - Мазин Александр Владимирович

Сделали снадобье. И влили злыдню в глотку, вытянув у него изо рта деревяху-затычку и зажав нос пальцами.

Жрец-колдун давился, хрипел, но деться некуда: проглотил.

И вскорости подействовал отвар: потухла в велсовом прислужнике всякая сила.

И колдовская тож. Ни гнева, ни злобы, ни ясной мысли в нем не осталось. Только улыбка глупая на устах, как у того, кто хмельным упился.

Тем временем по слову Дедки челядь хозяйская стол во дворе собрала крепкий. На него колдуна и уложили, допрежь раздевши донага.

Всю одежу и прочее Дедко осмотрел дотошно, попутно поясняя Бурому, что на это и для чего.

Однако и Дедко не обо всем рассказать мог. Окромя оберегов и оружья немало было на колдуне всякого непонятного. На одежде, на самом теле, на коже его, и поверх кожи. Не во всем опасное таилось, но Дедко решил не рисковать. Всю одежку колдуна, все его повязки, ленты и иное тряпичное огню предали.

Знаки же телесные Дедко Бурому порушить велел.

Дело непростое оказалось: сперва надо понять, на что и для чего знак поставлен, а потом линии его разорвать. В иных знаках сила была, в иных — связь с Велсом-покровителем. С этими — особо осторожно пришлось. Пусть и чужой бог, а гнев его может быть неприятным. Потому не стал их Бурый ножом резать. Нагрели на огне клеймо скотье и дали его самому глупому из челяди, чтоб прижег.

Толково вышло. И холоп не пострадал. Огонь и железо разом. Умен Дедко.

Прочее добро колдуново, что из металла сделано: серебро, бронзу, медь, железо, олово, разделили по родам и по родам же обратили. Что-то расплавили, что-то и просто прокалить хватило, чтоб сила вышла.

Засим Дедко к самому колдуну приступил. Сам. Бурый только смотрел и запоминал.

Первым делом Дедко жилы подрезал, повыше пяток. Подрезал, прижег и лекарство приложил. Пояснил: ни к чему, чтоб злыдень прежде времени от огневицы ушел.

Потом взял молоток малый, кузнечный, коим тонкую работу делают, и молотком тем аккуратно размозжил суставы на колдуновой деснице. Шуйцу не тронул. Она и без того распухла. Знак на ней был, коий клеймом выжгли.

Опосля рук Дедко занялся головой.

Первым делом волосы белые состриг и в огонь кинул. На всякий случай. Силы или иного чародейского Бурый в них не увидел.

Потом Дедко взял нож острый, обычный, не заговоренный, и голову колдуну обрил. Сказал: бывалые прячут знаки особые именно под волосьями.

Но тут знаков не оказалось. Кожа белая.

Закончил Дедко к полудню. Устал. Проголодался.

Сразу и поснедали. Хозяин двора расстарался. Молочного поросенка зарезал, каши с травами наварил, меда добыл ставленного, отборного, целую баклагу. Знал уже, что Дедко любит. По покону так: за добро надо добром платить. Так заповедано.

Но Бурый и другое видел: страх. Боялись их, и Дедку и Бурого, куда больше, чем прежде. Потому что жечь, мучить, жилы тянуть-резать, это любой вой умеет. А уж терпеть такое способны только великие мужи. Те, что пред лицом богов мужество свое кажут. Но даже сильнейшие их них, претерпевая, не улыбаются. Кричат, хохочут, безумствуют, да. Но вот так улыбаться, тихо и счастливо, будто солнышку весеннему, когда раскаленное железо на тебе шипит…

Не бывает так.

А колдун-чужак — улыбался.

Орать он начал, когда они от городка порядком отъехали и никто, кроме возницы и птиц-зверей лесных его уже не слышал.

И тут уж Дедко постарался, чтоб колдун веселей кричал. Было у него снадобье подходящее. Если такое с водой смешать, то внутри все сначала огнем гореть будет, потом онемеет, а потом, наоборот, острота чувств придет необычайная. Похожим зельем Дедко когда-то глаза Мальцу из человечьих в ведовские оборачивал. Очень полезное снадобье. Смажешь им кожу, иглой кольнешь, а кажется — ножик воткнули. Слух, обоняние тоже обострялись. Дашь зелье человеку и станет у него нюх почти как у ведуна. А Дедко, бывало, баб им подпаивал, коих пахтал. Ух они и орали! Словно сам огненный змей летучий им в нутро входил.

Колдун не по-бабьи орал. Нерадостно. Но не так, чтобы долго. Охрип и засипел. Но не обеспамятел ни разу. Хорошее зелье.

Бурый видел, как душа колдунова из тела рвется. К богу, которому колдун служил. Но порваны скрепы и не видел чужой бог Велс слугу своего. И оттого мука у колдуна еще сильней становилась. Он бога своего исправно и истово столько лет кормил, а тот его… оставил. Предал?

Так и ехали.

Колдун сипел.

Дедко — о своем думал, о хорошем. Как отдаст колдуна Морене.

Возница правил. И от страха холодел, невзирая на теплое солнышко.

А Бурый — наблюдал. И запоминал. Потому что — важно. Потому что оплошай они с Дедкой, и сейчас колдун бы их в подарок своему богу готовил.

Думать о подобном исходе не хотелось, но — надо. Много в мире явном обладающих силой и друзей среди них у Бурого нет. Союзные, да, могут появиться. Должники или те, кому сам ведун задолжал, тоже. А таких, чтоб верить — ни одного.

На то она и сила, чтобы каждый ее хотел. И добыть ее как? Только отнять. Или от высших получить. От Госпожи, к примеру.

Но высшие на то и высшие, что сами силу алчут. Ты им целый пирог, а они тебе от него крошку. Однако от них и крошке радуешься. Потому что она — дар оттуда. И такая сила — особая. Она как золото заместо серебра. Вес тот же, а цена больше.

«Это потому, — говорил Дедко, — что такую силу у тебя уже не отнять. И когда за Кромку уйдешь, она с тобой вся останется».

Хотя и в этом своя особенность имелась. Останется, да. Но только если ты за Кромку своей тропой уходишь и к своему богу. А если чужой, тогда иначе. Что один бог дал, то другой забрать способен.

А еще был у Бурого кое-кто, от муки колдуна великую радость источавший. Дух заложный, что теперь в ноже для силы обитал. Прав Дедко: повезло Бурому. Но то особое везение, ведуново. Допрежь уготованное.

Глава 33

Эту зиму прожили в покое и достатке. Сходили в ближний городок, потом — в Полоцк, оттуда, зимником, до Смоленска добрались. Дальше не пошли. Зато познакомились с ведуном тамошним. Ну как познакомились: постояли немного друг против друга, померились взглядами. Тамошний пожиже Дедки, зато на своей земле. А вот ученик у него интересный: баба. Не ведун, а ведунья, получается?

— Не ведунья, ведьма, — поправил Дедко уже на обратном пути. — Я б ее вздрючил.

— Так что ж не того? — спросил Бурый. — Наставник ее тебе не ровня. Да и я б пособил. В обоих делах, — Бурый ухмыльнулся.

— А того, что Госпоже это не понравилось бы, — без улыбки сказал Дедко. — Жадная она. Сам знаешь. Что ее, то ее.

— А как же я? — спросил Бурый. — Я ж и ее и Волохов, получается?

— Не так, — возразил Дедко. — Ты — Волохов сначала, а потом уж ее.

— А Волох, выходит, не жадный?

— Нет. Он рачительный. Разумеет: если баба мужем попользуется, от мужа не убудет.

— А у бабы еще и прибудет! — сострил Бурый.

Настроение у него было отменное. Сила бурлила. Просилась наружу. Кабы не Дедко, он бы уже в бег пустился или волшбу какую сотворил.

— Не шути так, — строго произнес Дедко. — Не то у Госпожи и впрямь прибудет. На одного языкастого ведуна-недоучку. И станешь ты целиком ее, потому что заслуг перед Волохом у тебя и на пол-пригоршни не наберется. Давай-ка прибавим шагу. Хочу наш поезд до полудня догнать.

— Было б неплохо, — согласился Бурый.

Этим утром они замешкались и купеческий обоз, с которым шли от Смоленска, встал на зимник без них. А до следующего постоялого двора — два дня пути. Так что ежели они хотят есть горячее и ночевать не в шалаше на лапнике, то надо догонять. Купцы новгородские к ведунам расположены и щедры. Не без расчета. Это как пару княжьих гридней в охрано заполучить за ночлег и кормежку. Даже и лучше, потому что сильных ватажек разбойных нынче нет, а вот нежити всякой — в избытке. Убивали вдоль зимников, рек и трактов частенько. И убивали плохо: бросали покойников, где придется. Сию опасность княжьи дозоры не отгонят. А ведуны могут.