Ведун (СИ) - Мазин Александр Владимирович

И отгоняли.

С торговым поездом дошли до конца, до стен новгородских. Быстро дошли, за три седмицы: по накатанным зимникам поприща длинные выходят. Вовремя успели. Аккурат к лютому месяцу. На полдне его еще студнем называют, а здесь только лютым. И это хорошо, что Дедко решил в городе его провести. В городе весело. А то сидели бы дома: без девок, без яств городских. Только и развлечения, что по лесу с голодными серыми бегать.

Жить на постоялом дворе им соцкий Борич не позволил. Заявил, что обида от того ему будет смертная.

Дедко обижать уважаемого человека не стал. А Бурому сие и вовсе в радость: можно любиться с Родой каждую ночь. Ну почти каждую. Время от времени воительница по делам уезжала.

А однажды и Бурого с собой позвала. Но огнище одном странные дела творились. Кровавые. Тысяцкий неревский, отправивший туда городскую стражу допускал, что нежить иль нечисть шалит.

Оказалось, нет. Ни при чем нежить. Люди. Ватажка нурманская решила по окрестностям пройтись. Последний месяц зимы. У добытчиков шкурки кипами лежат.

Люди похуже кромешников бывают.

Однако и против людей Бурый сумел помочь. Когда метель злая два дня кружила и все следы напрочь замела, Бурый сначала с лешим местным сговорился, угостив нелюдя, а потом стаю позвал. Новгородские вои помогли тож. Завалили лося. Такого матерого, что сами серые брать не рискнули бы. Подкормили люди вечных своих врагов, а те полусотню к нурманам привели. Волки на своей земле все и всех знают. А кого не знают, того чуют за поприще.

Нурманы — вои сильные, опасные. Холодов не боятся. Они вообще никого и ничего не боятся. Однако — люди. Им и спать надо и есть.

С этим Бурый помог. Верней, серые. Два дня вокруг нурманов кружили, уснуть не давали. И дичь вся разбежалась.

Так что хорошо их взяли. Без потерь. А были б бодры, неизвестно как обернулось бы. Да, нурманов было впятеро меньше. Но взяли бы они кровью за кровь наверняка.

Добычу на них подняли немалую и Бурому долю выделили щедрую. На шубу не хватит, но на пару шапок ему и Дедке — с лихвой. Собольих шапок.

А положенную долю воинской справы: пол-кольчуги и шлем с чеканкой на лбу Бурый передал Роде. Ни к чему ведуну пол-кольчуги, а воительнице целая очень даже пригодится.

Вернулись в город аккурат на сватовство. Десятник из княжьих Давил, варяг из уличей, сватался к Прелесе.

Сватов было много, десятка два. Шествовали шумно, с песнями, с дудками, а вошли торжественно, в тишине. Говорили слова правильные. Борич отвечал тоже правильно. Благосклонно. Давил — молодец красный. Пусть племенем улич, чужак, но братья-варяги — сила. Третий сын уличского князя опять же. Княжич, получается. Пусть у уличей князей с десяток, но звучит хорошо. Опять-таки осмьнадцать лет вою, а уже десятник. Прелесой прельстился давно. Углядел, как она на камне сидела, жениха мертвого ждала. Краса да верность. Да домовитость. Да отец — соцкий новгородский, значит богач. Потому не торопился Давил. Опасался, что откажет Борич. Княжич-то княжич, но что толку? Земли своей нет. И наследства не предвидится. А вот десятник в дружине наместника киевского — это уже другая сказка. Покажет себя — и в сотники выйдет. А Давил покажет. Лихой.

Среди сватов жениха не было. Не по обычаю. Участь молодых старшие решают. За Давила — сам наместник княжий. Такому отказать трудно. Да Борич и не собирался. Поговорили во дворе, потом сваты в дом вошли, а прочим угощение поднесли. Скромное. Не пир же.

Бурый как гость, в дом тоже вошел. Послушал, как люди договариваются. В основном речь о приданом шла. А после о том, как свадьбу играть, кого звать, кто и сколько платить станет, кому за порядком следить…

Бурому слушать сей торг наскучило, и он ушел во двор.

Там веселее. Оказалось, со сватами скоморохи были. Жених сговорился. Они-то и пели-плясали-дудели. Во дворе тоже представление устроили. И это было любопытно. Бурый допрежь со скоморохами не знался. Видел на ярмарках, но не приглядывался. А народ, оказалось, интересный. Силы настоящей в скоморохах не было, а вот заемная — имелась. И обереги на них оказались хороши. Бурый не удержался: подошел к старшему, пегобородому, но ловкому и звонкоголосому по-юношески, попросил глянуть.

Скоморох не отказал, но насторожился.

— Сродственник твой чаровал? — спросил Бурый, разглядывая костяную палочку.

— Бабушка.

Бурый пробежался пальцами по резам, проверяя на сродство. Нет, чужие ему чары, холодком отдают. Но не враждебные.

— Мена? — предложил Бурый. — Ты мне его, а я тебе… — Он вынул из кошеля оберег из козлиного рога, который сам зачаровал на плотскую силу. Такие люди брали охотно и платили серебряную монету, а, бывало, и две.

Скоморох глянул… Задумался. Потом спросил:

— А ты, человече, хозяину кто? Родич? Сын?

— Гость, — ответил Бурый. — И не человек я.

Скоморох даже назад отшагнул:

— А кто?

— Ведун. Мена?

Кто таковы ведуны, скоморох знал. Еще бы ему не знать. И от этого знания легче ему не стало.

— Поклянись, что зла мне… — оглянулся на своих, — нам не желаешь и не сотворишь?

— Больно вы мне нужны, — хмыкнул Бурый. — Нет, не желаю и не сотворю, если сами не напроситесь.

Клятву он приносить не собирался. Еще чего! Но скоморох не настаивал.

— Забирай, — сказал он.

— И ты, — Бурый протянул роговую пластину.

Скоморох глянул с подозрением:

— Это от чего?

— Это для чего, — поправил Бурый. — Чтоб уд у тебя топорщился. Не бойся, плясун. Это Волоховы чары.

— Уд у меня и так… — пробормотал скоморох, но оберег прибрал. И отошел сразу.

А Бурый пошел искать Дедку. Чтоб помог разобраться со скоморошьим оберегом.

— Колдунья, — уверенно заявил Дедко, изучив тонкую косточку. — Из пальца дитяти вынуто. Ты ему что взамен дал?

— На мужскую силу оберег.

Дедко захихикал.

— Что не так? — нахмурился Бурый.

— Все так. Так на так. Это колдовской амулет на плодовитость. Чтоб мальчик родился, — покрутил косточку в пальцах, и добавил: — Только не родится. Плохо его бабку учили. Косточку надобно у живого брать, а не у мертвого, да еще и несвежего. Хорошо еще душа у дитяти прежде отошла, а не то получил бы внучок недоброго духа. А? Каков подарочек! —

Дедко снова захихикал.

— Ну духа я б разглядел, — возразил Бурый.

— Ты — да, а он? — и сменил тему: — Что, девку нашу сосватали?

— Вроде бы. Я ушел, когда они по свадьбе торговались. Кто сколько на нее даст.

— Значит, сосватали, — покивал Дедко. — Это хорошо. Надо б о судьбе ее узнать попробовать.

— А можно?

— Попробовать-то? Запросто. Каждый второй нурман с собой мешочек с гадательными рунами носит, а каждый первый на вороньей кости гадает.

— И что, взаправду получается?

Интересно, однако. Почему ж Дедко прежде о том ничего не рассказывал?

— Взаправду — редко. Но ты ж не о том спросил? Ты спросил: можно ли попробовать? Я и ответил: можно. Пробуй, — Дедко хихикнул.

У него нынче определенно задорное настроение.

— Ты тоже на костях гадать будешь? — не сдавался Бурый.

— Я? Нет! Разве что на твоих! Ха-ха!

Тут Бурый наконец-то угадал причину Дедкиной веселости. Мог бы и раньше догадаться. Вернее, унюхать. Просто не угадал в дыму печном, что снизу шел, запах этих трав.

Что ж, раз Дедко ими надышался, значит дурного не ждет, потому что эти степные травки напрочь отбивали у ведунов дар предвидеть плохое. Зато весело от них. И спать после них легко, а сны только добрые. И вообще все всегда хорошо. В том настое, которым Дедко жреца велсова опаивал, эти травки тоже были. Немного, правда. Иначе тот жрец дня два бы миру улыбался и говорить с ним тогда было бы без толку.

Два дня Дедко радость и вкушал. А на третий добавил. И тем Бурого малость подвел. Потому что на следующий день после сватовства пришли во двор к соцкому от вуйчича его, по матери брата двоюродного. Слыхали, мол, в доме у тебя сильный ведун живет. А у вуйчича беда. Женка захворала. Похоже, прокляли ее. Вторую ночь не спит, страдает сильно. Проси гостя своего, брате, о помощи! Помоги родичу!