Тетушка против (СИ) - Алатова Тата

Маргарет запустила пальцы в его роскошные безупречные локоны, сама нашла ртом его рот, сама приоткрыла его губы своими, позволяя поцелуям стать совершенно бесстыдными. Прижималась к твердому телу так плотно, как только могла, возрождаясь от острого, оголенного счастья.

Пусть она приземистая толстушка с крестьянским лицом, но ведь тоже может быть любима, тоже может быть желанна! Разве она не такой же человек, как и все остальные, со своим правом на чувства?

И, однажды приняв Рауля Флери, ни за что теперь от него не отступится. Потому что Маргарет Ортанс Пруденс Робинсон не из тех женщин, кто отступает.

Права нянюшка Латуш: выстоит, не переломится. Не позволит маленькой себялюбице лишить ее этого мужчины, чьи поцелуи дрожью отзываются внизу живота, выворачивают наизнанку, заставляют забыть и о принципах, и об осторожности.

Скандал? Пусть гремит. Слухи? Пусть змеятся. Насмешки? Эка невидаль!

Пока ее так целуют — нечего бояться в этом мире.

— Да, — прошептала она прямо в открытые губы Рауля, перемешивая их дыхания, — давайте поженимся.

Глава 32

Рауль прекрасно понимал: Пруденс согласилась выйти за него лишь потому, что Жозефина сотворила с ней страшное, лишила опоры и выбила почву из-под ног. А он всего-то поймал мгновение уязвимости. Возможно, другой мужчина, более порядочный и достойный, не стал бы пользоваться слабостью любимой женщины. Возможно.

Но граф Флери обладал именно той степенью цинизма, чтобы не терзаться бесполезными размышлениями, а накрепко вцепиться в хвост удачи и начать действовать. Главное — не дать рассудительности взять верх над обидой, или что там руководило Пруденс.

Поэтому он велел Теодору разбудить его на рассвете, не желая откладывать визит к епископу на более приемлемое время.

Франсуа Лемьер был со всех сторон приятным человеком. Ленивый и добродушный, как и два его пушистых кота, он не обладал хищной амбициозностью столичных священнослужителей, а предпочитал проводить свои дни в разморенной неге, время от времени карая с кафедры заядлых грешников. Они завели знакомство одним августовским вечером, когда Рауль уворачивался от докучливого внимания ревнивого мужа и не нашел другого укрытия, кроме небольшой часовни.

…Он до сих пор помнил мелкий настырный дождь, который так и норовил просочиться под плащ. Запах воска, сырости и ладана в полутемной ризнице, гневные крики обманутого рогоносца за дверью и звяканье шпаги. Невысокого полноватого аббата (еще не епископа) с огарком свечи в руках.

— Ищете спасения души или бежите от более осязаемых угроз? — насмешливо спросил он.

— Я вас умоляю, святой отец, — закатил глаза Рауль, стряхивая с одежды лепестки роз, в которые его угораздило прыгнуть с балкона. До чего же грубы и неотесанны провинциальные мужья — нет, чтобы поблагодарить за заботу об их женушках… так и норовят проткнуть тебя насквозь, ослы деревенские! Вызвать такого на честный поединок — и хлопотно, и позорно для клинка. Да еще и кафтан испачкаешь…

— Грязь порой летит дальше шпаги, — наклонив голову, согласился священник. — Ваша тактика впечатляет: бегство как высшая форма презрения.

В тот драматический вечер епископ не просто спрятал прыткого аристократа, но и, забавляясь чужими приключениями, предложил распить красного вина. За первой бутылкой последовала другая, и их беседа, чрезвычайно очаровавшая обоих, длилась целую неделю. За это время они осушили все бочонки из запасов женского монастыря и переключились на подвалы мужского.

Их дружба расцвела, как вездесущий чертополох: колючая, пьяная и жизнелюбивая. Рауль спасал епископа от визитов настойчивых аббатов, устраивая срочные молебны, дабы изгнать с полей засуху или дожди (на самом деле они просто уединялись в охотничьем домике Флери, распивая мускат, до тех пор, пока эта обитель добродетели не оказалась проигранной в карты). Франсуа помогал Раулю избегать общества утомительных кокеток, приглашая на душеспасительные беседы, во время которых они вместо изучения священного писания просто играли в триктрак.

Как часто после долгих возлияний Рауль приезжал к епископу, полный раскаяния:

— Ваше преосвященство, я продул вчера того гнедого, который проявил потрясающую резвость на прошлом забеге.

— М-м-м… сколько это в бутылках муската?

— Тридцать, а то и сорок!

— Что же, сын мой, грех невелик. Прочти три аве-марии и купи мне калиссонов…

Зная епископа как облупленного, Рауль прекрасно понимал, что история с поспешной женитьбой не вызовет в нем протеста. Его преосвященство искренне забавлялся чужими превратностями судьбы и никогда не отказывался от хорошей авантюры.

Поэтому Рауль вскочил с постели со скоростью вымуштрованного солдата, едва Теодор коснулся его плеча. Превратившись во взбудораженный вихрь, одевался наспех, как придется, а на волосы и вовсе натянул парик, не желая тратить время на прическу.

— Жан уже запрягает? — спросил он, с трудом натягивая узкие новые сапоги.

— Запрягает, — согласился Теодор, изо всех сил таща голенище вверх, — для госпожи Пруденс.

— Как? Она уже проснулась? И куда-то собирается? Что за женщина! Найди другого возницу!

И он слетел вниз, надеясь перехватить Пруденс, выяснить, что у нее за дела в это время, и, может, сорвать пару поцелуев.

В скучном незнакомом дорожном платье — ни рюшечки, ни ленты — она стояла в саду, дожидаясь, когда Жан подаст экипаж. Увидев Рауля, переменилась в лице:

— Ваша светлость, вы заболели? Вызвать доктора?

— Да с чего бы это, — удивился он, — здоров как бык.

— И на ногах? В такое время?

— У меня срочное дело к епископу Лемьеру, — глядя на нее со значением, ответил он.

Пруденс разволновалась еще больше, спряталась за строгой хмуростью:

— Хоть бы побрились, право слово. К чему такая спешка?

— Вы действительно не понимаете, к чему? — он перешел на соблазнительное мурлыканье, придвинулся ближе, коснулся кончиков ее пальцев.

Она отпрыгнула, оглянулась на спящий дом и заговорила деловито, назидательно:

— В ближайшие три недели все будут очень заняты. Герцог Лафон наверняка отправится в Лазурную гавань заранее, чтобы лично следить за подготовкой резиденции, и вы поедете с ним. У меня тут будет дел невпроворот с нарядами ваших сестер. Сколько его величество пробудет в наших местах? Месяц? Два? Потом понадобятся обязательные церковные объявления о браке, три воскресенья подряд… Итого, мы поженимся ближе к весне, так может, вы все же найдете время побриться?

— Да нет же, — возразил он, забавляясь тем, как старательно она сохраняла свою важность, а ведь голос-то подрагивал! Его Пруденс, очаровательная в своей сдержанности, вибрировала как натянутая струна, вот уж бальзам для израненного ее отказами сердца. — Мы поженимся в ближайшую субботу.

Она пришла в такое смятение, что и сама не заметила, как ухватилась за его локоть, ища опоры.

— Но ведь это через три дня. Вы с ума сошли?

— Сошел, — легко согласился Рауль и засмеялся. — Только заметили?

— Я не могу в субботу, — в истинной панике запротестовала она. — Господин Бушес привезет новую партию сыров на пробу…

— Не валяйте дурака, Пруденс, — все еще смеясь, он увлек ее на старую каменную скамью под раскидистой оливой, усадил рядом с собой, переплел их пальцы.

Она притихла, квадратными пустыми глазами таращась в пустоту. Казалось, ее разум не в силах переварить услышанное. Из крепкой деревянной двери конюшни, расположенной через лужайку, выглянул Жан, увидел, что госпожа Пруденс занята, крякнул и снова скрылся.

— Послушайте меня, — мягко заговорил Рауль, поглаживая ее ладонь, — есть много причин, по которым я спешу со свадьбой. Как и всякий страстно влюбленный мужчина, я нетерпелив, и при одной только мысли о том, что вот-вот я заполучу вас целиком и полностью… — тут он умолк, и бурная фантазия щедрыми мазками нарисовала обнаженную, роскошную Пруденс на смятых простынях. Сглотнув, он постарался отогнать это видение, пока оно окончательно не лишило его самообладания. Пруденс же крупно вздрогнула от его слов, но ничего не сказала. — Но есть и другие обстоятельства, — кое-как справившись с острым приступом вожделения, хрипло продолжил он. — Его величество капризен и непредсказуем. Узнав о том, что я собираюсь жениться на простолюдинке, он может отозвать стародавний эдикт о брачной вольности.