Тетушка против (СИ) - Алатова Тата

Тут он, конечно, кривил душой: вряд ли Гийом пошел бы на такой шаг, рискуя вызвать негодование всей древней знати. Но в любовной войне любые средства хороши, а Рауль остро ощущал, что ему просто необходимо завалить Пруденс разумными аргументами, взывая не к ее чувствам, но к практичности.

— Задним числом же, — продолжал он увлеченно, — после венчания, даже у короля не выйдет отменить наш союз. Церковь не допустит такого вмешательства в святость таинства. Конечно, Гийом может разозлиться, да и что с того? Вы станете графиней Флери, — тут она издала тихое фырканье, и Рауль твердо повторил, пусть привыкает: — графиней Флери. Оскорбить вас будет все равно что оскорбить весь мой род и привилегии, полученные от Луи Беспечного.

И поскольку Пруденс продолжала молчать и даже головы в его сторону не поворачивала, Рауль преподнес ей еще один довод:

— И еще: явись я ко двору всего лишь женихом, а не мужем — его величество всенепременно подсунет мне самых очаровательных грешниц из свиты, просто чтобы испытать меня искушением. О да, это вполне в королевском духе. Он обожает такие игры.

— Вас будут искушать — а вы не поддавайтесь, — наставительно велела Пруденс.

— И не поддамся, — горячо заверил ее Рауль. — Но пожалейте же вы меня, отказывать женщинам так утомительно. А на то, чтобы дразнить новобрачного, даже распущенных нравов двора не хватит.

Она еще немного посидела неподвижно, явно обдумывая его слова, потом бросила:

— Подождите, я скоро, — и скрылась в доме.

Действительно, Пруденс не обманула его и появилась через каких-то пару минут, держа в руках лист плотной бумаги. Рауль тут же узнал темно-коричневые чернила на основе дубовых орешков, устойчивые к подделке. Декоративные виньетки, водяные знаки, сургучную печать. Банковский вексель!

— Уж не приданое ли вы приготовили, Пруденс? — настороженно спросил он. С одной стороны, это явно подтверждало ее готовность стать его женой, с другой — деньги, фи! Разве хочется о них думать, пылая от любви?

Она окинула его скептическим взглядом.

— Если бы я выходила за богача, то, уж будьте уверены, озаботилась бы и приданым. У вас же, ваша светлость, считай и нет ничего, кроме фамильного гонора. Нет, это мой вклад в предприятие с болотными кристаллами. Вы вносите землю, Бартелеми — алхимические познания, а я — деньги и свои способности к управлению. Как по мне, без твердой руки два таких мечтателя всенепременно провалят все дело.

— Как вам угодно, — расстроившись, буркнул Рауль. Нет, ему не жаль было поделить предприятие на троих, но казалось очень обидным, что Пруденс пропустила мимо ушей все трели, которые он ей напевал этим утром.

— Мы оформим наш договор, — смягчившись, произнесла она тихо, — у господина Рошара завтра же… До свадьбы в субботу.

— Пруденс! — ахнул он и заключил ее в объятия, кружа и целуя. — Вы согласны, согласны!

— Поставьте меня, поставьте! Что за несносный вы человек!

Он неохотно послушался, но все равно был не в состоянии удержать руки при себе, слишком счастливый и даже испуганный — а удастся ли то, чего он так страстно хочет? Не появится ли на пути новых помех?

Заправив выбившуюся прядку светлых волос, он коснулся ее щеки и нежно пообещал, снова и снова терзаясь самыми непристойными мечтами:

— Вот увидите, от моих ласк и поцелуев вы забудете все, что прежде знали о любви.

А она вдруг растерялась, неуверенно отступила, нервными пальцами поправляя манжеты.

— Ваша светлость, вы видите меня другой, не той, кто я есть на самом деле, — едва слышно, но с искренней решимостью быстро произнесла она. — До встречи с вами я вовсе не думала ни о какой любви, держась от мужчин на приличном расстоянии. И если уж говорить совсем правду — никто и никогда даже не пытался ухаживать за мной.

— Как такое может быть? — изумился Рауль. — Да слепые они все разве?

Осознание подступало медленно, ведь он так прочно создал свой образ Пруденс — соблазнительной, опытной, роскошной женщины, которая отвергала мужчин десятками. Она казалась такой уверенной в своей сдержанности, такой притягательной… Да нет, невозможно! Его первое влечение к ней и было основано на той зрелой чувственности, которая угадывалась под строгими платьями. Это уже позже Рауль разглядел и ее надежную простоту, и практичность, и острый ум.

За всю свою долгую жизнь, полную самых разных интрижек, Рауль никогда не связывался с девственницами. Много мороки, к тому же их головы вечно забиты всякой чепухой. Он предпочитал веселых дамочек, умеющих получать удовольствие в постели и не обремененных излишней моралью. И теперь ощутил щемящую неловкость и стыд: его флирт, намеки, пошлые комплименты показались фальшивыми и вульгарными. А уж ревность к прошлому Пруденс — и вовсе запредельной глупостью!

Нежданная невинность порождала смешанное: и еще более яркое желание, и колкое беспокойство. А если он покажется ей слишком грубым, слишком распущенным, слишком отталкивающим в своей искушенности? Сможет ли он быть достаточно нежным? Не разочарует ли ее?

Весь прошлый опыт вдруг оказался бесполезным и даже вредным, и сердце Рауля сжалось от мучительного сожаления: ах, если бы они пришли к их любви равными, впервые открывая ее для себя!

И пусть он чувствовал себя немного обманутым мистификациями Пруденс, но одновременно это известие придавало их отношениям новую чистоту и хрупкость.

— Я очень ясно вижу, кто вы есть, — проговорил он с улыбкой, за которой прятал настоящую бурю, сминавшую все его представления о женщинах, о себе, о прошлом и настоящем. — Будущая графиня Флери, женщина, которую я буду беречь и любить до конца своих дней.

И, легко коснувшись ее лба губами, он попрощался, торопливо направился прочь, пока эта улыбка не дала трещину, рассыпавшись глиняными осколками.

И запоздало вспомнил, что так и не спросил, куда она собирается. Наверняка к зеленщику или мяснику, ничего особенного.

***

Франсуа Лемьер обосновался в тихом, заросшем кипарисами и лавром переулке прямо за апсидой кафедрального собора. Парадному епископскому дворцу он предпочел скромный дом каноника, приглянувшийся ему за тенистый внутренний дворик и близость к соборной кухне, поскольку его единственный слуга не был силен в готовке.

Рауль мог бы найти дорогу сюда с закрытыми глазами — как часто он приезжал после долгих возлияний или бурных ночей, желая припасть к чему-то благостному и доброму.

Над выгоревшей черепицей слабо вился дым — значит, верный Мартен уже развел очаг.

Рауль прошел по каменной террасе. На скамье лежала забытая книга сонетов, заложенная пером, а рядом — покрытая разноцветной шерстью лежанка. Читал своим котам на ночь?..

Ему открыл сухонький, как вяленая оливка, старик в поношенном камзоле поверх ночной рубахи, шерстяных чулках и войлочных тапочках. Вытаращил глаза:

— Ваша светлость? Уж больно вы рано… или поздно. Ни так ни сяк! — он открыл дверь пошире, пропуская гостя в тесную прихожую, где на вешалке рядом с неаккуратно залатанной рясой соседствовал охотничий плащ.

— Наш-то, — подсвечивая лестницу тусклым кристаллом света, монотонно и доверительно заговорил Мартен, великий ворчун, эконом и камердинер в одном лице, — давеча помирать собрался.

— Быть не может!

— Может, может, если жареным каплуном объесться. Лег, стало быть, на кровать и говорит слабым голосом: «Последний час настал, мой верный друг. Позови же быстрей меня исповедовать отца… Нет, Франциск вороват, Филипп трусоват, Винсент кривоват… Ни одной приличной рожи не найдется, чтобы отойти спокойно в мир иной… А не осталось ли у нас еще чего вкусного на кухне?» Так и выжил, стало быть.

Рассмеявшись, Рауль вошел в небольшую спальню, которую почти целиком занимала далекая от аскезы кровать с балдахином. Франсуа спал в центре, на его животе и груди свернулись клубком две кошки. Из-под одеяла выглядывала пятка в полосатом вязаном чулке.

На стене висело расписание постов, исправленное Раулем там и тут.