Волки (СИ) - Токтаев Евгений Игоревич "Инженер"

Бог-оборотень. Он царствовал во многих местах. Фракийцы-бессы внимали его оракулу, что предсказал рождение Великого Александра и Октавиана Августа. Геты же приходили в иное место силы, в волчьи пещеры на склонах горы, которую называли Священной.

Когайонон.

Жизнь текла своим чередом, сменялись века и вот, шестьсот лет назад, на эту гору пришёл один человек из далёких южных краёв. Он не искал встречи с волчьими жрецами и не надеялся услышать голос Рогатого или Владычицы Луны, как иные паломники. Просто намеревался поселиться здесь, ибо сие место силы обещало ему власть над природой разрушения.

Пришелец оказался искуснейшим лекарем. Он выглядел безобидным и даже беззащитным. Волчьи жрецы не изгнали его, а вскоре слава о нём далеко распространилась по окрестным землям. Люди в надежде на исцеление ехали даже из эллинских колоний. Одним из таких страждущих стал заболевший купец из Ольвии. Позже он вернулся в родной город и там рассказал об анахорете, который не только лечил, но и рассуждал о небесных сферах, о движении светил, о магии чисел, и самое удивительное — о бессмертии души.

Обликом и языком отшельник не отличался от варваров, но речи вёл странные. Он учил, что не следует лечить глаза, не вылечив голову, а голову — не обратив внимание на тело, а тело — не оздоровив душу. Купец оказался достаточно образован, чтобы распознать в анахорете философа. Даже посмеялся над варварами. Тем все слова речей отшельника были понятны, каждое по отдельности, но вместе они складывались в странное. Он будто завораживал слушателей.

Шло время. Отшельник состарился, окутанный славой великого лекаря, окруженный полудюжиной учеников. Они и сами весьма преуспели в сём искусстве. И однажды он объявил, что умирает, пришёл его час. Попросил отнести себя в самую глубокую пещеру. Ученики выполнили его волю. Кто-то из ревновавших к его славе позлорадствовал, припомнив речи про бессмертие.

Четыре года спустя Учитель вернулся. Люди всполошились, но то был вовсе не призрак, а живой человек, из плоти и крови.

И тогда анахорета нарекли богом.

Вожди гетов поклонились ему и стали почитать превыше старых богов. Вести о нём разошлись далеко за пределы гор. Многие ученики отправились в чужие земли, на восток, на юг. Они встречали эллинов и рассказывали им о своём боге Залмоксисе, что был человеком, умер и воскрес.

Прошло много лет, десятилетий, веков. Залмоксис вновь ушёл, но теперь все уже знали — он не умер и ждёт в небесных чертогах народ волков, даков. Там, где их предки проводят вечность в пирах и блаженстве.

Его жрецы, ученики учеников, не остались жить на горе. Они пришли к царям и стали их советниками. Веками Залмоксис и старые боги уживались вполне мирно, но в дни великого царя-завоевателя Буребисты, его соратник, верховный жрец Декеней совершил переворот.

Он сверг старых богов, запретил почитать Диониса-Нотиса-Сабазия, владыку зверей и духов леса. Отверг и единую с ним суть — Владычицу Луны, охотницу Бендиду.

Одна суть. Она оказалась враждебна Залмоксису. Как и громовник Гебелейзис, и воин Герос.

Декеней объявил, что Бог лишь один. Он не только поверг старые святилища, но и заставил даков вырубить виноградники, ибо вино ослабляло разум мужей.

Залмоксис стал царским богом, теперь его голос можно было услышать в главном храме, в Сармизегетузе. Именно там, а не на священной горе раз в четыре года даки отправляли посланника к Залмоксису.

Гора опустела.

Но ненадолго.

Совсем скоро здесь появился новый хозяин, неизменный с тех пор. Так говорили самые древние старцы, никто из которых не помнил Залдаса молодым. А ведь получалось, если деды не выжили совсем из ума и не привирают, тому тогда уже лет под сотню. Может и больше.

Залдас был жрецом Сабазия, и он поселился в оставленном доме своего врага.

Их противостояние с Декенеем разрешилось весьма своеобразно. Победитель состарился и умер. Побеждённый продолжал жить. Со временем он восстановил часть утраченных сил. И вновь, как встарь, здесь, в пещерах горы Когайонон, в конопляном дыму, в исступлённом танце, едва не теряя рассудок, мальчишки становились мужчинами.

Здесь рождались волки.

Те, кому посчастливилось попасть на Когайонон, кто провёл немало дней в молитвах, принёс жертвы Бендиде и Сабазию, исполнил обряды очищения, рассказывали немало чудесного. Говорили, будто солнце на горе светит ярче, звёзды кажутся совсем близкими, а снег сверкает так, что куда там любым драгоценным камням. По всему видно, что побывали паломники у самого подножья божественного престола.

Для Дардиолая чудеса священной горы давно уже стали привычными. Искрящийся солнечный свет, что согревал людей, а снег от него не таял. Сосновый лес, над кронами которого всегда дул лёгкий ветерок. Только пахло там не хвоей, а цветами и свежими травами, будто в лесу стояло вечное лето. А звёзды словно звали к себе.

Непривычным стал нынешний вид горы. Вопреки обычаю Когайонон заполнило множество народа. Святилище стало убежищем для нескольких сотен, если не тысяч людей. Здесь собрались беженцы из тех частей Дакии, по которым прошлись калиги легионеров. Воинов среди них было немного, всё больше тяжело раненые, оставшиеся навсегда калеками, чудом избежавшие смерти в бою. Большинство же составляли женщины и дети, вдовы и сироты. Вот это и был последний осколок свободной Дакии, тень некогда богатого и славного царства.

Они потеряли родину, которая теперь навсегда станет владением римлян. Лишились домов, кто-то ушёл из пастушеской хижины в горах, кто-то из богатого дома. И все они потеряли кого-то из близких. Жёны лишились мужей, дети отцов. Только жизнь и свобода осталась при них.

Но свободой детей не накормишь, дом ей не согреешь. Да и нет больше ни у кого домов. На склонах горы выкопали землянки, наскоро укрепив их сосновыми брёвнами. Возле землянок разводили костры и готовили на них скудную пищу. Теперь кристально-белый снег покрылся сажей от множества кострищ, словно нарядное платье, которое надели не на праздник, а на самую чёрную работу.

Дардиолай смотрел по сторонам, а сердце кровью обливалось. Вот и цена поражения в войне — смерть, рабство, или нищая жизнь изгнанников на родной земле. Кто знает, чья участь окажется легче, не станут ли выжившие вскоре молить о смерти, а свободные мечтать о куске хлеба, что бросает рабу господин.

Так он думал и стыдился своих мыслей. Перед ним словно пропасть разверзлась, столь велико было людское горе. Боги отвернулись от народа даков и своим равнодушием вымостили дорогу из слёз. Как не спускайся по ней, а конца и края всё нет. Чем дальше, тем тяжелее.

Дардиолай плутал между землянками без всякой цели. Он понимал, что нужно идти к Залдасу, жрец давно ждал его. Но Збел не мог себя заставить, ноги сами несли его от одного очага к другому, от одного людского горя к ещё худшему.

Болела нога. Вообще-то не только она, отделали его в кастелле знатно. Просто другие раны хоть и ныли, но, хвала Владычице, не слишком уменьшили его подвижность. А вот нога — другое дело.

Иногда он начинал себя есть поедом, будто бежал, поджав хвост. Конечно, не так. Да, пришлось отступить, когда ауксилларии смогли собраться и начали его теснить правильным строем, давить щитами и копейным ежом. По крайней мере у них не было пилумов. Там, в лагере Тринадцатого, ему одного такого за глаза хватило.

И всё же они ему устроили такое кровопускание, какое прежде на его долю не выпадало. Пришлось отлёживался в берлоге. Он предполагал подобный исход и подготовил её заранее.

Погони за собой и женщинами он не опасался. Всё верно рассчитал — хотя они его и прогнали, но он прошёлся по ним, как жнец по золотой пшенице. Серп, когти и огонь собрали такую жатву, что уцелевшим осталось только стучать зубами, сидя на земле, ибо ноги там уже не держали никого. Они молили всех богов, что сам Танат во плоти человека-волка убрался восвояси. Какая уж тут погоня…

И всё же он валялся в берлоге двое суток. Метался в горячке, сходил с ума в неведении, как же там Тармисара.