На золотом крыльце 3 (СИ) - Капба Евгений Адгурович

Я прошелся по Библиотеке, проводя пальцами по корешкам книг, поправляя пошатнувшиеся от переутомления, магического перенапряжения и стрессов полки, снова остановился около дальнего угла — того самого, где я впервые услышал стук, который говорил о наличии там некой пустоты и, возможно, дополнительных помещений. Запасных Чертогов?

— Нет уж. Главное — не забыть главное! — провозгласил я.

Если пытаться решить всё и сразу — это такая дичь начнется, что ее и разгрести не получится. Сейчас главное что? Правильно! Очнуться и понять, что там в Ингрии творится, как там мои друзья-товарищи и где я валяюсь? Может, вмерз уже в этот самый пудостский известняк на вершине ростральной колонны?

Я развернулся, и широким шагом пересек Библиотеку, и даже не взял с полки пирожок — все равно он виртуальный, какой с него прок?

* * *

— Я в раю? — спросил я, садясь на кушетке.

Пахло кофе, жирным жареным мясом, кетчупом. Где-то неподалеку звучали дудки и бил барабан, слышался громкий хохот и веселые выкрики, мне было тепло, и никто не пытался меня сожрать, раздавить или уничтожить любым другим способом.

— Нет, — сказал незнакомый рыжий бородатый мужик интеллигентной наружности. — Ты в Орде. Доброго дня, Михаил.

Он сидел на кушетке напротив. На нем был надет клетчатый коричневый костюм-тройка и классные туфли. И, судя по ауре, их тут трое находилось. Не туфель — визитеров! То есть… Вроде как ауры и не было, потому как этот рыжий — нулевка. А вроде как и была, и даже целых три — потому что от него фонило жутью и ОЧЕНЬ СТРАШНОЙ ТАЙНОЙ. А еще, при моей попытке посмотреть, что у него там в голове за дверь, раздался смутно знакомый жуткий голос, который один раз я уже слыхал, но при каких обстоятельствах — не упомню:

— НУ-НУ!

— А-а-а-га! — задумчиво проговорил я, глядя на мужчину в костюме.

— Кенга! — усмехнулся собеседник. — Давай поговорим начистоту!

— Какая Кенга? — удивился я. — Урукская барышня?

— Не-е-ет, по замашкам скорее кхазадка, домовитая такая… — он задумчиво пригладил бороду. — Но вообще — кенгуру, из Австралии. Это из одной книжки, про игрушечных зверей. Одного англ… Авалонского автора. Он тут малоизвестен.

— А вы литературу любите? — уцепился я хоть за что-то вменяемое и знакомое. — Авалонскую? А у нас Ян Амосович, директор, Теннисона постоянно декламирует.

— Я больше новаторов уважаю. Например — Уитмена. Ну вот это вот "О, мы построим здание превыше всех Египетских гробниц…

— … воздвигнем храм тебе, о пресвятая Индустрия!" — подхватил я. — Ужас, да?

— Да. Я Уитменом одних балбесов пытал. Они думали — я чернокнижник! — мой собеседник развеселился, и стал улыбаться белозубо. — А ты, Миха, я смотрю, развитой такой парень, да? Начитанный! Приятно иметь дело с собеседником, который может говорить о литературе, едва придя в сознание.

— Телика не было, в глуши рос, — пояснил я. — Сеть и компьютер — только по праздникам. Вот и читал.

Вообще-то он располагал к себе, говорить с этим человеком (с человеком ли?) было так просто, будто знал его тысячу лет, но давно не видел, и вот — встретились и продолжаем разговор, который прервали по независящим от нас причинам.

— Так, ладно… — он хлопнул себя по колену: — Отвечаю на твои вопросы, хоть ты их и не задавал: наши победили, все в порядке, меня зовут Георгий Серафимович, и мы сейчас на Стрелке. Ты сидишь в бабайском фудтраке, а снаружи идет пир после битвы, Бабай Сархан всех кормит за свой счет! — а потом хохотнул и продекламировал: — «Слышишь, не плачь — всё в порядке в тайге, выигран матч СССР-ФРГ, сто негодяев захвачены в плен, и Магомаев поёт в КВН!»

— Магомаев никогда не пел в КВН, — прищурился я. — В КВН эти… Как их? Маслютики, вроде, всем заправляли. А Магомаев он… Он вот это… «Море возьми меня-а-а в дальние да-а-али…»

У меня аж хорошо пропеть получилось, почти чисто, хотя певец из меня, честно говоря, не очень.

— Однако! — его брови взлетели вверх. — Ты у нас что, тоже — оттуда?

— Я-то? — я встал и сунул руки в карманы, но смотреть на Георгия Серафимовича сверху вниз не получалось, да и вообще — стоять в фудтраке было неудобно. Шкафчиков всяких много. Так что я уселся обратно на кушетку, чувствуя себя глупо. — Я-то нет, это Рус оттуда. А вы-то — да?

— Отчасти, — усмехнулся рыжебородый интеллигент и лицо его стало меняться, молодея на глазах и лишаясь бороды. — Я — местный, он — нет.

А потом я увидел горящие огнем очи дракона, и страшный язык, и клыки, и услышал:

— А Я — ОТКУДА УГОДНО!

— Кому угодно? — не выдержал я.

В конце концов мы были в фургоне, и я точно знал: если захочу, расплющу машину как консервную банку, а дракон он там или не дракон — это мы потом разберемся, когда будем его болгаркой отсюда выпиливать.

— МНЕ УГОДНО! А-ХА-ХА-ХА-ХА! — захохотал дракон и обернулся, глядя на дверь, которая стала открываться. — ТОЖЕ МНЕ, НАШЕЛСЯ, ШАРЛЬ ОЖЬЕ ДЕ БАТС ДЕ КАСТЕЛЬМОР, ШЕВАЛЬЕ Д’АРТАНЬЯН! СМОТРИ, ПАН-АТАМАН, КТО У НАС ТУТ СИДИТ: Д’АРТАНЬЯН, ОДНАКО!

— Ну, допустим я — Портос, так как постоянно дерусь потому, что дерусь, — откликнулся Бабай, который в этот момент проник в фудтрак и места внутри сразу стало мало. — И пожрать я люблю. Вот, например шаурма, и, например, кофе. Ты, Пепеляев, очевидный Атос, потому что притворяешься провинциальной училкой и рафинированным интеллигентом, а на самом деле целый рыцарь, землевладелец, несусветный богач, а еще — человек и пароход. То есть — дракон. Нормальный граф де ла Фер получается. Допустим, Миха — Д’Артаньян. В принципе, подходит, потому как молодой, лихой и дурной. И кто тогда Арамис?

— Гоша будет Арамисом, — предположил Георгий Серафимович Пепеляев-Горинович своим обычным голосом. — На пару с Пеплом. Один — тихоня и образец кротости, второй — матерый убийца и охальник… Да, да, Пепел, я в курсе, что Д’Артаньян называл Арамиса «олицетворением изящества»! Нет, это к тебе не относится. Простите, дурацкая привычка — говорю сам с собой… Один широко известный в узких кругах педагог, скорее практик чем теоретик — Бондаренко его фамилия, утверждал, что внутренний монолог — признак интеллектуально развитого человека…

— Держи шаурму, — Бабай сунул мне, обалдевшему от происходящего, в руки сверток с едой. — Пепеляев не может нормально жить и говорить, постоянно усложняет. Интеллигенция! А так-то все просто, как два пальца обоссать. Смотри: он дракон и человек, вот и все. Отчасти — попаданец. Я — человек внутри полуорка, чистый попаданец. А ты?

— А у меня фрагменты памяти одного классного мужика. Прилетели во время инициации первого порядка, — признался вдруг я, первый раз в жизни рассказывая кому-то про Королёва. — Я так понимаю, что он должен был это… Ну — вселиться. Попасть. Но я сначала жить не хотел, потом очень сильно захотел, и вот этой секунды хватило. Плюс, как я понял, у меня ментальная защита стоит, как раз против таких случаев. Так что в целом я — это я, просто помню про Минск, сборку мебели, футбол и всякое такое, другое, полезное.

— Молнии были? — черный урук развернул бумажную упаковку и отхватил огромный шмат шаурмы, и стал ее смачно жевать. Вокруг разнесся сытный мясной запах с нотками овощей и соуса. — Жри давай, не стесняйся!

— Молнии были, — сказал я, и тоже впился в шаурму. — И крыша была. И я падал, но инициировался и притянул к себе ветки дерева, и не упал окончательно.

— А я из-за девчонки сюда попал, — поделился орк. — Она меня бросила, потому что я ее на Катунь на сплав позвал, в годовщину наших отношений. Она сказала, что я не от мира сего, такое дело. И вообще — дурачок. Так я собрался — и один на Алтай поехал. А по пути меня шаровой молнией убило.

— А меня Малюта позвал, — сказал дракон. — Ну, который Скуратов-Бельский. А так-то я от болячки одной нехорошей помирал, в своем мире. Вот и уцепился за соломинку. Но молнии тоже были!

Вообще, это было странно — сидят три совершенно разных по возрасту, занятиям, интересам и жизненным ориентиром мужчины и треплются за жизнь, страницами биографий делятся. Не так уж сильно мы откровенничали, конечно, но для вчерашних незнакомцев — даже слишком, пожалуй. Конечно, эти твое друг друг знали, но не похоже, чтобы прям дружили или постоянно общались. Скорее — давние знакомые, но не более того. Но они ведь тоже рассказали мне про свое попаданчество, и вообще — тон беседы был такой, свойский.