Морпех улыбнулся ей — что случалось редко — и коснулся козырька фуражки. — Как и я твою.
ГЛАВА 127
Лэнгдон давно считал, что самое тревожное и выразительное произведение искусства в Европе — это "Жертвы коммунизма" — мемориал из шести бронзовых фигур в натуральную величину, спускающихся по широкой бетонной лестнице. Каждая из них изображала истощённого бородатого человека, причём все шесть фигур представляли одного и того же человека... находящегося на разных стадиях разложения... у одного не хватало руки, у другого — половины головы, у третьего в груди зияла огромная рана.
"Непокорность и стойкость", — вспомнил Лэнгдон смысл, вложенный скульптором. "Этот человек, несмотря на уровень своих страданий, продолжает стоять".
Лэнгдон не ожидал увидеть эту скульптуру во время нынешнего визита в Прагу, и всё же она промелькнула за окном посольского седана, когда они мчались по улице Уезд. Он хотел было показать её Кэтрин, но она уже спала, положив голову ему на плечо, а её растрёпанные волосы нежно касались его щеки.
После того как сержант Кербл отвёз посла в посольство, он теперь вёз Лэнгдона и Кэтрин на юг, вдоль Петршинских садов, направляясь в отель "Четыре сезона" и долгожданный отдых. Повернув налево на Легионов мост, Лэнгдон закрыл глаза и прислушался к ровному дыханию Кэтрин, утешаясь этим обнадёживающим звуком...жизни.
Сегодня понятие смерти присутствовало слишком явно — не только в разговорах, но и в реальности Лэнгдона... он чуть не замёрз насмерть в водах Влтавы, затем в него стрелял Павел, и он едва сумел сбежать от Порога.
Любопытно, что за последний год всё, что Лэнгдон узнал от Кэтрин о сознании, изменило его взгляд на смерть... заметно уменьшив страх перед старением и неизбежным концом. Если подход Кэтрин к нелокальности сознания окажется верным, то логично предположить, что какая-то часть Лэнгдона — его сущность, душа, разум... переживёт смерть тела и продолжит существовать.
"Не тороплюсь это проверять",— подумал он, наслаждаясь теплом головы Кэтрин на своём плече.
Вчера, гуляя по Вышеграду, они случайно наткнулись на необычный и мрачный реликварий с человеческой лопаткой — якобы принадлежавшей святому Валентину, — и Кэтрин озадачила его на первый взгляд простым вопросом: "Как вы определяете смерть?"
Никогда не задумываясь о смерти буквально, Лэнгдон растерялся и в итоге дал слабый, тавтологичный ответ, который ни за что не принял бы от своих студентов: "Смерть — это отсутствие жизни".
К его удивлению, Кэтрин сказала, что его ответ очень близок к официальному медицинскому определению:"Необратимое прекращение всех функций клеток". А затем сообщила, что официальное медицинское определение на 100% неверно.
"Смерть, — объяснила она, — не имеет ничего общего с физическим телом. Мы определяем смерть с точки зрения сознания. Представьте себе пациента с мёртвым
мозгом, подключённого к аппарату жизнеобеспечения — его тело технически ещё живо, но мы спокойно отключаем его. Без сознания мы рассматриваем тело человека как по сути мёртвое... даже если его физические функции в полном порядке".
"Верно", — осознал Лэнгдон.
"И обратное тоже верно, — продолжила она. — Парализованный в инвалидном кресле, потерявший физические функции всего тела, но сохранивший сознание, очень даже жив. Стивен Хокинг, по сути, был разумом без тела. Представьте, если бы кто-то предложил отключить его!"
Лэнгдон никогда не слышал, чтобы эту мысль выражали так.
"Роберт, — завершила она, — мы больше не можем игнорировать растущее количество доказательств, что сознание может существовать вне тела... за пределами мозга. Настал день, когда нам нужно полностью переопределить сознание... а значит, и полностью переопределить смерть!"
Лэнгдон надеялся, что она права, и что смерть не так "окончательна", как думают большинство. Из глубин памяти всплыли древние поучения Асклепия:
Слишком многие боятся смерти и считают её величайшим несчастьем: они не знают, о чём говорят. Смерть приходит как освобождение от измождённого тела... Как тело покидает материнскую утробу, достигнув зрелости, так и душа покидает тело, достигнув совершенства.
В юности, изучая сравнительное религиоведение, Лэнгдон поражался универсальности идеи перерождения и жизни после смерти — единственной непоколебимой уверенности, которую предлагает каждая религиозная традиция, сохранившаяся до наших дней. Он всегда считал эту общую черту примером дарвиновского "выживания сильнейшего". Единственные религии, которые выжили, это те, что предлагают решение величайшего страха человечества.
Более духовная сторона Лэнгдона частенько задавалась вопросом: может быть, древнейшее обещание вечной жизни на самом деле предшествовало религии... уходя корнями в утраченную мудрость древних... в те времена, когда человеческий разум был ещё не настолько замусорен и мог воспринимать глубочайшие истины, пронизывающие вселенную.
"Это мысль на другой раз",— решил он, когда машина замедлилась у "Четырёх сезонов".
"Эй, соня", — шепнул он Кэтрин. — "Мы приехали".
Фокман бросился к телефону. "Алло?!"
"Джонас, это Роберт", — прозвучал узнаваемый баритон. — "Я только что вернулся в отель. Менеджер сказал, ты звонил без остановки".
"Да, звонил! — воскликнул Фокман. — Этот взрыв в Праге? Я пережи..."
"Прости, мы в порядке".
Фокман облегчённо вздохнул. "Знаешь, Роберт, большинство авторов беспокоят меня, сдавая рукописи с опозданием, но у тебя раздражающая привычка..."
"Спасибо за заботу, — рассмеялся Лэнгдон, — но я был вдалеке от взрыва".
"Рад это слышать, даже если не верю, — сказал Фокман. — Я знаю твою склонность оказываться рядом с опасностью".
"А я знаю твою склонность к параноидальным предположениям".
Фокман усмехнулся. "Ответ слишком быстрый... даже для тебя,Роберт. Как мне убедиться, что это не чатбот?"
"Потому что ИИ никогда не узнает, что ты отказался от одного из самых продаваемых романов последних двадцати лет, потому что автор злоупотребляет многоточиями".
"Эй! Я сказал тебе это конфиденциально!"
"Да, и я унесу это в могилу, — пообещал Лэнгдон. — Только не сегодня".
"Есть новости о рукописи Кэтрин?" — с надеждой спросил Фокман.
"Извини, — устало ответил Лэнгдон. — Жаль, что у меня нет хороших новостей..."
Было без семи семь, когда Лэнгдон выключил паровую душевую в королевском номере. Ночь только начиналась, но зимний мрак уже давно окутал Прагу, и они с Кэтрин договорились, что сразу лягут спать.
Обернувшись полотенцем вокруг бедер, Лэнгдон вышел из душа и увидел Кэтрин, погруженную в пенную ванну, с вытянутой стройной ногой и бритвенным станком в руке.
Она бреет ноги? — удивился он. — "Мы что, куда-то идем?"
Кэтрин рассмеялась. "Нет, Роберт, мы никуда не идем. Ты правда не знаешь, зачем женщины бреют ноги перед сном?"
"Э-э…" — он замялся. — "Я просто думал… ты совсем вымоталась."
"Так и было. Но когда увидела, как ты залезаешь в душ, я проснулась." Она кивнула в сторону его подтянутого пресса. "Ты выглядишь неплохо, Аквамен… для человека твоего возраста."
