Чёрная сабля (ЛП) - Комуда Яцек

— Сам, чай, ведаешь, о чём речь пойдёт...

— О всаднике.

Нетыкса зыркнул вправо, после влево, будто опасаясь чужих ушей.

— Всадник тот на честь и доброе имя Лигензов замахнулся. А пуще всего — на то, что пан в Сидорове пуще жизни бережёт. На каштелянку!

— Под венец умыкнуть хочет?

Нетыкса усмехнулся, опрокинул остатки пива и отставил пустую кружку.

— Всадник на вороном коне, что из тумана является. Непобедимый, неуловимый. Быстрый аки змей, отважный аки лев и... справедливый аки сама смерть.

— Как имя его?! Молви!

Нетыкса уставился в пустоту. Повисла тишина, даже в общей зале примолкли пьяные голоса.

— Ведомо мне, кто сей всадник, — прошептал он. — Знаю всю его историю. И каштелян знает, да не откроет тебе вовек, ибо до сих пор не верит, что такое могло статься. Сей всадник — призрак.

— Призрак?!

— Думал я, не восстанет чёрный дьявол из могилы. Ан ожил, поднялся из мёртвых, хоть своими очами видел я отрубленные головы его товарищей.

Дыдыньский впился взглядом в очи Нетыксы.

— Так что же? Молви, молви, пан брат!

— Был у каштеляна слуга, — начал Нетыкса, — некто Христиан фон Турн. Выдавал себя за вюртембергского дворянина, но, сдаётся мне, был он не кем иным, как силезским ублюдком, что нагло присвоил себе чужой герб. Пан Лигенза, поверив ему, назначил начальником стражи и приблизил к себе. Когда молодые паничи повзрослели, отправил его с ними в чужие края. Привечал его каштелян при дворе, кормил-поил, милостями осыпал. И напрасно, ох напрасно! От господских щедрот у чёртова отродья совсем разум помутился. День ото дня всё наглее становился, всё дерзновеннее. И вот как-то раз поехал каштелян в Краков. А по дороге — как чёрт подстроил! — напала разбойничья шайка. Всю челядь перебили, гайдуков порубили. Быть бы и самому пану мёртвым, да тут Христиан подоспел. Явился вовремя со своими людьми и спас господское горло от лихой сабли.

— И чем же отблагодарил его каштелян? — подался вперёд Дыдыньский.

— Дал благородное слово — отдать всё, чего тот ни попросит, хоть замки, хоть целые староства. Но ублюдок... — Нетыкса сплюнул с омерзением. — Ублюдок запросил такое, от чего ясновельможного пана едва удар не хватил.

— Неужто денег?

— Куда там! Руки панны Евы потребовал, вот что!

— И что же, согласился каштелян?

— Дал слово шляхетское, что отдаст дочь. Только с одним условием — когда панне двадцать один год сравняется. Хитро придумал пан Лигенза, ничего не скажешь! Дело было аккурат перед разгромом под Цецорой. Христиан на войну собирался, даже роту рейтар получил в полку его милости пана Казановского, а панна-то совсем дитя была. Думал каштелян — либо сгинет ублюдок в битве, либо думать забудет про своё сватовство. Да не тут-то было! После Хотинской битвы объявился он в наших краях, да не один явился!

— С кем же?

— С целой оравой головорезов! Собрал вокруг себя вольных рейтар, которым жалованья не выплатили, и давай с ними сёла да города грабить. Каштелян трясся от страха, что явится тот за панной, но тут счастье улыбнулось. Христиан совсем озверел — убивал без разбору, над крестьянами особо лютовал. Тогда-то и пошла о нём недобрая слава — прозвали чёрным всадником али чёрным упырём. Всё в чёрных рейтарских доспехах разъезжал, лица никому не показывал. Да только сгубили его холопы. Сперва староста Красицкий его шайку разгромил, а после в какой-то деревушке настигли его разъярённые мужики и косами порубили. Его и дюжину рейтар заодно. Сам Христиан в бою пал, а рейтар мужики живьём взяли да всем головы посносили косами. Все думали — сгинул чёрный всадник, как не бывало. И вдруг... Минул май этого года, панне двадцать один год исполнился... И тут первый труп объявился.

Нетыкса закашлялся до хрипоты.

— Чёрный всадник вернулся, — прохрипел он. — В тумане прячется, смертью разит. Хочет утащить в преисподнюю то, что, мол, по праву ему причитается... Забрать в адово пекло панну Лигензянку...

— Еву?! — вскричал Дыдыньский.

— Панну каштелянку, истинно так, — кивнул Нетыкса. — Пан Лигенза дал ему слово шляхетское. А пан Лигенза своему слову никогда не изменял.

— Какой герб носил этот Христиан?

— Четыре лилии на щите, надвое рассечённом...

Яцек застыл как громом поражённый. Всё поплыло перед глазами. Тот самый герб с портрета! Туман в голове начал рассеиваться...

— Либо Христиан тогда не сгинул, — процедил сквозь зубы Дыдыньский, — либо кто-то прознал про эту историю и морочит всех, прикидываясь всадником. Я же с ним бился... Не упырь он, нет... Вставайте, ваша милость! — вскочил он. — Медлить нельзя!

— Куда это вы собрались?

— К могиле этого Христиана веди! Коли впрямь погиб — там его кости лежать должны. А коли нет — стало быть, жив он.

— Сейчас?! Ночью?!

— Ни минуты терять нельзя!

Нетыкса вскочил на ноги. Захромал прочь, стуча деревяшкой по полу. Дыдыньский поспешал за ним, чуть не наступая на пятки.

Выбрались в сени, оттуда потянулись к конюшне, что притулилась за корчмой. Дыдыньский с усилием отворил тяжёлую дверь. Ступили в просторное стойло, где густо пахло конским потом, прелым сеном и кислым навозом. Пока они вели беседу, опустилась глухая ночь. Одна лишь луна любопытно заглядывала в окна сквозь мутные стёкла.

Нетыкса зычно окликнул конюха, но в ответ — лишь гробовая тишина. Заковылял к огромным воротам, ведущим во двор, грохоча деревянной ногой по рассохшемуся настилу. Дыдыньский сам отыскал своего жеребца, набросил седло, затянул подпруги под брюхом, приладил мундштук с удилами... Глянул на ворота — и кровь застыла в жилах... Что-то было не так. Луна светила в полную силу, её свет пробивался в щель под створками, но посередине отблеск раздваивался, будто снаружи кто-то заграждал его чёрной тенью...

Донёсся едва слышный шорох, и он всем нутром почуял, как нечто огромное и зловещее преграждает лунный свет с другой стороны.

— Не трожь ворота, пан! — вскрикнул он в отчаянии.

Поздно!

Нетыкса с силой рванул обе створки. Ворота распахнулись с протяжным замогильным скрипом.

Господи Иисусе...

Всадник...

Дыдыньский успел различить только багровые, как угли в печи, глаза коня да зловещий блеск обнажённого палаша. Нетыкса кинулся прочь, всхлипывая на ходу.

Огромный вороной взвился на дыбы, заржав как исчадие ада...

Колченогий с воплем мчится к корчме...

Дикое ржание, смертоносный свист стали...

Нетыкса споткнулся, застыл, накренившись — деревянная нога намертво застряла меж досок. Дёрнулся раз, другой, да не смог вырваться из проклятой западни. С отчаянным криком рубанул саблей по деревяшке — раз, два, три.

Не поспел! Быстрый как сама смерть всадник пронёсся мимо. Лезвие палаша со свистом рассекло воздух, и отсечённая голова Нетыксы глухо покатилась к стене.

Всадник осадил коня, крутанулся в седле и ринулся к дверям, вылетел во двор как чёрный вихрь.

Дыдыньский молнией взлетел в седло, вонзил шпоры в конские бока и помчался следом.

Вырвались в непроглядную ночь. Вороной нёсся как сам дьявол, не ведая устали. Грозовой тучей промчались по тракту, а после — резко на юг. Проскакали вброд неглубокую речушку, где клубился молочно-белый туман, и влетели в дремучий лес. Узловатые ветви, словно скрюченные пальцы, мелькали перед глазами Дыдыньского. Полная луна просачивалась сквозь густые кроны, рассыпая серебристые блики по изумрудному мху и сочным папоротникам.

Всадник вылетел на просторную поляну, придержал коня, сбавил бешеный ход. Дыдыньский выхватил саблю.

— Стой, Христиан! Довольно беса тешить!

Всадник застыл как изваяние. Медленно, будто в жутком сне, обернулся к Дыдыньскому. У Яцека леденящий холод пробежал по спине, когда он узрел чёрные провалы в забрале. Не разглядеть было глаз, не видать адского пламени... Ничего... Лишь бездонная тьма.

Что таилось за этим забралом... Отдал бы коня со всей драгоценной сбруей, только бы увидеть лицо... Лицо чёрного всадника.