Министерство будущего - Робинсон Ким Стэнли

Для анализа и описания новых явлений появилась новая экономическая наука, неизбежно она начала опираться на целый ряд новых систем измерения, ибо экономика теперь зиждилась на квантифицированной этике и политической власти, зависящих от показаний. Люди по-прежнему пользовались старыми инструментами вроде индекса инклюзивного процветания, индикатора подлинного прогресса, индекса человеческого развития ООН с поправкой на неравенство, индекса глобального экологического следа. Появилось и много новых. Все новые показатели экономического здоровья слились в один «индекс индексов» под названием метаиндекс состояния цивилизации и биосферы – МИСЦИБ.

Во всем этом огромную роль сыграл карбон-койн. Некоторое время казалось, что создание карбон-койна лишь сделает богатых еще богаче. Несколько компаний – хозяев углеводородного сырья объявили о намерении секвестрировать углеродные запасы в своей собственности, получили компенсацию в карбони и перевели их в доллары США и другие валюты, вложив доход в капитальные активы других видов, особенно в недвижимость, разбогатев пуще прежнего, как если бы им заранее выплатили прибыль будущих лет, все сто процентов, пусть даже их активы, ядовитые для биосферы и для здоровья людей, теперь застряли под землей.

Однако центробанки придумали схему, как этому противостоять. Да, добывающим компаниям выплачивали положенное в расчете один карбон-койн на тонну секвестрированного углерода согласно сертификатам, выданным группами экспертов Министерства будущего, как и любому другому лицу, занятому секвестрацией. Однако выплаты свыше определенной суммы амортизировались по времени и выплачивались в установленный момент с нулевым процентом, но без удержаний. Вместе с гарантиями все это превращалось в подобие облигаций. После этого компании, чтобы получить будущие платежи, по закону и международному соглашению, были обязаны пустить полученные карбон-койны на дальнейшее сокращение выбросов, потому что в случае инвестиций в производство, наносящее ущерб биосфере, особенно сжигающее ископаемые виды топлива, это означало бы саботаж секвестрации, что в конечном счете давало отрицательный результат. Выгодность системы состояла в том, что нефтяные компании и петро-государства получали компенсацию пропорционально блокированным активам, но не всю сразу и только за работу по сокращению выбросов, которую определили и сертифицировали стандарты Парижского соглашения и команды экспертов. Младшие сотрудники центральных банков очень гордились этим достижением, которое они шлифовали несколько лет ради спасения карбон-койна, и были очень рады, когда начальство одобрило и осуществило эти меры. Встречи этих сотрудников проходили в тихом Цюрихе так шумно, что это чуть не приводило к скандалам.

Успех карбон-койна означал, что на реставрацию ландшафта, регенеративное сельское хозяйство, восстановление лесов, биоуголь, плантации водорослей, прямое улавливание и хранение углерода из воздуха и прочие мероприятия, представленные в залах, теперь поступали огромные денежные суммы. Перетяжка над входом в одно из помещений гласила: «Грядет революция. Она всегда не такая, какой ее ждут». Люди, которые вывешивали лозунг, сообщили, что фраза принадлежит Марио Працу [19], у него ее позаимствовал Джон П. Фаррелл, а у последнего – Кристофер Пальмер. Швейцарские помощники были очень довольны собой.

Последний день с его разбором нерешенных проблем послужил отрезвляющим напоминанием, что работы еще невпроворот. И все-таки в свете того, что открылось и чему радовались вчера, в зале царило ощущение, что трудности, невзирая на всю их сложность, представляли собой жалкие помехи на пути цивилизации, самой истории, а потому в будущем будут либо подмяты, либо решены по частям или в обход, либо отложены на более поздний срок, чтобы заняться ими, когда система наберет еще больший ход.

На этот раз над входом был натянут транспарант: «Трудности разрешаются умножением». Эту фразу помощники приписывали Вальтеру Беньямину, который якобы назвал ее «древней диалектической максимой», хотя никто так и не смог обнаружить ее в чьем-либо литературном наследии. Не исключено, что он ее выдумал и снабдил фальшивой ссылкой, хотя кто-то заметил, что это на Беньямина не похоже – он слыл дотошным историком и архивистом. Многие тщетно пытались разыскать источник в интернете, что лишний раз доказывает: интернет хоть и огромен, отнюдь не всеобъемлющ в плане материального наследия прошлого. По сути, он капля в море.

Кроме того, Мэри волновали более насущные дела, нежели поиски источника цитаты. Как и вчера, она прошлась по залам. Преодолевать препятствия, умножая их, – чего проще! Нерешенные проблемы были обсуждены, взвешены, расставлены по ранжиру и степени неотложности. Из них составили общий список, похожий на придуманные учеными-ядерщиками «Часы судного дня», показывающие, сколько минут отделяют человечество от конца света. В коридоре стоял настоящий циферблат, стрелки замерли на без двадцати двенадцать. В таком положении они стояли уже целое десятилетие, и Мэри невольно усомнилась, есть ли еще у этой идеи какой-то смысл и польза. Остановившиеся часы не лучший символ смертельной опасности. Безотлагательные проблемы скорее вызывали в уме образ постоянно тикающих часов. Когда она поделилась мыслью с Бадимом, тот лишь покачал головой. «Атомные часы не более чем аллегория непреходящей ядерной угрозы, – пояснил он. – Мы ведем себя как если бы она миновала. Но это не так. Стрелки намекают, что мы игнорируем угрозу нашему существованию. С этим пора что-то делать. Покончить с угрозой раз и навсегда. Все ядерное оружие реально демонтировать за пять лет. Ядерные заряды пустить на топливо для АЭС, выжечь полностью, а отходы захоронить. Все так бестолково».

Разговор оставил у Мэри ощущение, что она не умеет толком оценивать угрозы. Например, петро-государства Заполярья до сих пор не скрывают свое положительное отношение к переменам климата – это что, угроза? С недавних пор Россия, похоже, начала выполнять программу сохранения толщины и прочности льда в Северном Ледовитом океане. Мэри перестала волноваться по этому поводу. У России есть свой флот, арктические воды насыщаются желтым пигментом, чтобы солнечные лучи не проникали на большую глубину и не нагревали воду. Длинными зимними ночами дроны разбрызгивали над морским льдом быстро замерзающую водяную пыль, закрывая полыньи и участки открытой воды. Нет, если Арктика и представляет собой проблему, она решаема. Россия не откажется внести свой вклад.

В еще одном коридоре Мэри встретило царство ядерного оружия и ядерных отходов. Беспокоился не только Бадим, вопросом занималась целая куча рабочих групп. Как превратить неудобные материалы в источник ядерной энергии, выжечь топливо до концентрации, позволяющей надежное захоронение или катапультирование в открытый космос? Как видно, никто не мог предложить ничего путного. Да, эта проблема пока не решена.

А что делать с тридцатью наиболее бедными странами? «Бедная тридцатка», «печальная тридцатка», «слабая тридцатка» – как их только ни называли. В их число входили как минимум десять так называемых недееспособных государств, некоторые пребывали в этом состоянии десятки лет, доведя свои народы до нищеты. Каверзными в техническом смысле можно назвать такие проблемы, которые не только не поддавались решению, но и втягивали в себя других, что делало их похожими на заразную болезнь. Странам, страдающим от каверзных проблем, требовалось вмешательство соседей, а значит, всего мира. Их, по большому счету, следовало бы перевести на региональное или международное конкурсное управление. Однако, если пренебречь суверенитетом одной страны, получится, что, сто́ит в политике подуть враждебным ветрам, пренебречь можно суверенитетом любого государства. Ущемление суверенитета никого не устроит. На наведении порядка в различных постколониальных зонах бедствия обычно настаивали зажиточные бывшие империи, что редко выглядело искренне, даже когда побуждения были благородными. Американская империя в основном уповала на экономику и не называла себя империей, поэтому сами американцы никогда не считали себя имперцами, несмотря на восемьсот военных баз, разбросанных по всему свету, и тот факт, что военный бюджет США был больше, чему у всех остальных стран мира, вместе взятых. Поэтому Америка могла себе позволить такие вещи, как «вашингтонский консенсус», использующий в качестве орудий американской гегемонии Всемирный банк, МВФ и даже ВТО, принуждая бедные страны участвовать в мировых делах на правах колоний нового типа, де факто американских вассалов, либо смириться с еще горшей судьбой. Даже Китай с его инициативой «Один пояс – один путь» и местным влиянием на Азию не так сильно пытался выдавать свои имперские интересы за филантропию, как американцы, в конце двадцатого века подорвавшие самодостаточность целых стран навязанными структурными реформами, превратившими их в источник сырьевых культур для американских рынков. Нет уж. Недальновидность и чванство Америки, претензии на роль единственной мировой супердержавы, по оценкам Мэри, еще входили в список каверзных проблем. Однако проблемой Америки не занималась ни одна рабочая группа, не было и соответствующих стендов. Ну еще бы. Это еще одна тема, о которой только шушукаются в кулуарах. Для ее решения потребуются объединенные, скоординированные усилия всего мира, и, разумеется, другие страны ни за что не договорятся между собой – еще и потому, что многие зависят от США и продались им с потрохами.