— Слышала об этой процедуре, — сухо заметила Саския.
Здесь требовалась осторожность в высказываниях. Микьель жаловался — и весьма обоснованно — на Европейский союз, его утомительно мелочные правила и бюрократические процедуры. Хватало евроскептиков и в Нидерландах, и в последнее время их голоса звучали все громче. Королеве следовало держаться осторожно, не высказываясь ни за Евросоюз, ни против.
— Некоторые утверждают, — продолжала она, — что это в самом деле не самый быстрый и не самый эффективный процесс. Но другие возражают, что подобные вещи необходимы для защиты… ну, хотя бы птиц.
Тут в разговор вступил новый голос — звонкий голос молодой женщины, появившейся из вагона «амтрак».
— А вы бывали в нашем Заливе? Там же от этих чертовых птиц не продохнуть!
— Моя сестра Кьяра, — представил ее Микьель.
— Пожалуйста, присоединяйтесь к нам! — пригласила Саския.
Кьяра села рядом с братом. На нее, как и на него, приятно было посмотреть: одна из тех семей, где все красавцы. Брат и сестра быстро и значительно переглянулись, словно обмениваясь мыслями.
— Что бы ни думала ее величество о Европейском союзе в глубине души, здесь она представляет страну — давнего и устойчивого члена ЕС, так что давай не будем ставить ее в неловкое положение, — проговорил Микьель, не сводя глаз с Саскии.
— Разумеется, — согласилась Кьяра. — Прошу прощения.
— Если бы вы слышали, что говорят о законах Евросоюза некоторые мои сограждане, — рассмеялась Саския, — то не боялись бы задеть мои чувства.
— И все же вам удалось возвести эти колоссальные сооружения, защищающие от штормов! — воскликнула Кьяра. — Я видела Масланткеринг — это поразительно! А нам даже пару ворот построить не дают!
— Потому что там в этом нуждается вся страна, — вставил Микьель.
— Верно, — согласилась Кьяра. — Мы ругаем ЕС, но в сущности ЕС — только молот, которым они бьют по нам.
— А кто здесь «они» и кто «мы»? — поинтересовался Виллем; он только что возник, словно из ниоткуда, и присел рядом с Саскией. Виллем мог быть здесь очень полезен: он умел сглаживать острые углы.
— «Они» — вся остальная Италия, которой на Венецию плевать, и наши местные «зеленые». «Мы» — те, кто хочет, чтобы Венеция простояла еще хотя бы пятьдесят лет. Они в каждом нашем плане находят сотню нарушений и отправляют документы в Брюссель. Дело застопоривается. Море поднимается все выше, мы ничего не можем сделать — у нас связаны руки; а они гордятся своей добродетелью! — И Кьяра возвела глаза к потолку и молитвенно сложила руки, словно девочка перед первым причастием, наглядно изобразив ханжество итальянских политиков.
Микьель вздохнул, перебросился с сестрой несколькими словами по-итальянски, а потом добавил:
— Если говорить откровенно, большую роль играет коррупция.
— Вы даже не представляете какую! — вставила Кьяра.
— Я слышал, что с MOSE у вас уже были проблемы, — сочувственно заметил Виллем.
— Просто представьте себе: строительство началось в 1987 году, а заработали ворота только в 2020-м, — пояснил Микьель.
— А к этому времени вся система безнадежно устарела! — снова вставила Кьяра.
— Лорд-мэр может рассказать вам нечто очень похожее о Барьере Темзы [556], — ответил Виллем. — Впервые заговорили о нем после наводнения 1953 года. Разговоры шли лет двадцать. В 1974-м начали строительство. А запустили его в 1982-м, когда вся конструкция уже морально устарела.
Кьяра покачала головой и уставилась в окно на проносящийся мимо ряд ветровых турбин, простирающийся до горизонта и синхронно мигающий красными огоньками.
— Мой брат слишком дипломатичен, — сказала она. — Раз он стесняется, я скажу. Барьерами в том или другом месте проблему не решить. Все эти политики слишком… — Она покрутила рукой в воздухе, снова обменялась парой слов с Микьелем и наконец остановилась на выражении: — Слишком консервативны. Подъем уровня моря — общая проблема, и решать ее надо в масштабах всей планеты.
— У нас особая связь с нашим городом, — заговорил Микьель. — Наша родина — именно Венеция. Не Италия. — Он пожал плечами. — Другие итальянцы, в Романье или в Тоскане, могут посмотреть на карту и сказать: «Подумаешь, Венеция! Крохотное пятнышко на карте. Если его потерять, Италия не погибнет, даже уменьшится совсем ненамного. Все знаменитые произведения искусства можно перевезти куда-нибудь повыше; можно даже разобрать по кирпичику собор Сан-Марко и Дворец дожей и заново собрать их на новом месте…
— Устроить евро-Дисней! — невесело усмехнулась Кьяра.
— Как Лондонский мост перевезли в Аризону [557], — подсказала Саския.
— Может, там и для Моста вздохов найдется местечко!
— Как ни жаль, и в Венеции есть те, кто с этим согласны, — подхватил Микьель. — Но мы не из них. Мы здесь представляем тех венецианцев, для которых побережье Лагуны и есть вся их страна. Все остальное неважно. Наша родина — Венеция; если мы ее потеряем — останемся бездомными.
— А вы считаете свою страну частью Европы?
— Венеция никогда не была частью Европы! — вступил в разговор еще один голос, женский, звучный и властный.
Подняв глаза, Саския увидела в проходе новую гостью.
На вид ей можно было дать и пятьдесят, и очень моложавые семьдесят. В костюме гостья не делала уступок неформальному стилю Дикого Запада, царящему в этом поезде: на ней была длинная темная юбка, кашемировый свитер с высоким воротом и блейзер. Несколько тщательно подобранных украшений, и среди них крупная золотая булавка с изображением крылатого льва, символа Венеции. Саския с трудом подавила мгновенное нелепое желание пригнуться и проверить, какие на гостье туфли. Без сомнения, строгие, элегантные, скромные на вид — и стоят целое состояние.
При виде своей тетушки — это, очевидно, была она — Микьель поднялся с места, уже набрал воздуху в грудь, чтобы начать церемонию представления, но та его оборвала. Устремив прямо на Саскию взгляд больших угольно-черных глаз, она договорила так же спокойно и неторопливо:
— А когда мы совершили ошибку и доверились Европе, нас отымели.
Будь Саския помоложе, пожалуй, эта женщина ее бы напугала. Но она давно уже не девочка — и теперь прямота и жесткость венецианки вызвала у нее лишь уважение, не страх.
— Корнелия! — воскликнул Микьель, а затем повернулся к Саскии. — Ваше величество, позвольте представить мою тетушку…
— Вы говорите о Крестовых походах? — прервала его Саския, изумленная тем, что о делах столь далеких дней Корнелия говорит с такой экспрессией. Но что еще она могла иметь в виду?
— От корсиканца [558] мы тоже ничего хорошего не видели, но да, я о Крестовых походах. — Корнелия подошла ближе, протянула руку, и Саския, не вставая, ее пожала.
Ни к кому больше новая гостья интереса не проявила. Кьяра, до того шумная, в присутствии тети как-то разом поблекла и притихла. Микьель вышел в проход и помог Корнелии сесть напротив Саскии, хотя, кажется, помощь ей вовсе не требовалась. Теперь молодые венецианцы стояли у стола и наблюдали за разговором, не то чтобы встревоженные, но явно готовые вмешаться.
Корнелия поставила локоть на стол, оперлась волевым подбородком о ладонь и запустила пальцы с кроваво-красными ногтями в волосы, черные, как воронье крыло, но кое-где подернутые серебряными нитями. На руке звякнули браслеты. Смотрела она прямо на Саскию. А Саския — прямо на нее; и то, что видела, с каждым мгновением все больше ее привлекало.
В сексуальном плане она почти не имела дела с женщинами, а немногие, очень давние случаи списывала на юношеские «поиски себя». Однако теперь настойчивый интерес дочери к ее личной жизни направил мысли Саскии в неожиданную сторону. В самом деле, ведь иногда, раз в десятилетие, ей встречались женщины, ради которых стоило сделать исключение! Вот и сейчас…
