— Похож скорее на шотландца, — сухо заметил Аластер.
— Почитали бы те свои книги, узнали бы, что команчи — это не про кровное родство, — ответил Руфус.
— В самом деле, — ответил Аластер, — они… э-э… активно вербовали себе последователей.
— А что им оставалось, когда начали вымирать? — отозвался Руфус.
Саския с любопытством смотрела то на одного, то на другого.
— Это эвфемизм, — пояснил Аластер. — В рейдах они захватывали пленных. Большинство из них… — Тут он умолк и бросил неуверенный взгляд на Руфуса.
— Большинство убивали. Это можно говорить вслух, — ответил Руфус. — Но детей такого возраста, как мой прапрадед — его захватили в восемь лет, — оставляли в живых и принимали в племя. Так и появились белые команчи, черные команчи, мексиканские и какие угодно еще. Все, что от них требовалось, — начать мыслить как команчи. — И он приставил палец ко лбу.
Аластер снова покосился на «спецназовца» в начале вагона, и Руфус это заметил.
— Хотите узнать, как такие парни оказались в армии? — спросил он. — Ну, для этого надо заглянуть в эпоху до Гражданской, в молодость Техаса. Во времена Аламо. Времена Моби Дика. Регулярной армии справиться с команчами не удалось. Тогда в дело вступили техасские рейнджеры. Большая часть из них погибла. Старина Дарвин взял свое. А те, что выжили, — выжили только потому, что жили и сражались в точности как команчи. Это был единственный способ. Чтобы победить команчей, они сами стали команчами. Позже, когда рейнджеры воевали разведчиками в Мексиканской войне, армейские прозвали их белыми дикарями. Никакой формы, никакой дисциплины, длинные волосы и бороды, оружие — какое придется, тактика тоже… необычная.
— Ясно, — сказал Аластер. — Но как же в итоге…
— …парни вроде него оказались в Афганистане? — подхватил Руфус. — Как сделались героями, про которых снимают кино? Поймите правильно: нынешние техасские рейнджеры чисто выбриты, опрятны и безупречно вежливы. Но образ прежнего рейнджера, старой закалки, бородатого и с ножом за голенищем, что бродит по пустыне, ест змей и нападает, появляясь из ниоткуда… он выжил, этот образ. И распространился по всей стране — далеко за пределами Техаса. Всякий раз, как видите какого-нибудь белого позера на «рейндж ровере» в темных очках и с двадцатью пятью разными стволами, знайте: та самая идея не дает ему покоя. Он хочет почувствовать себя рейнджером. А быть рейнджером — значит быть команчем. Так-то. Вот ответ на ваш вопрос, Аластер. Мы проезжаем сейчас через южную часть Команчерии. Но видим ее по-разному. Для вас Команчерия — это территория на стыке Техаса, Оклахомы и Нью-Мексико с долгой и кровавой историей. А для меня Команчерия — это все Соединенные Штаты. Тогда — и сейчас.
— Хотите сказать, дух команчей жив? — спросила Саския.
— Не то слово! И распространяется, как эпидемия.
— Даже сейчас?
— И сейчас. Везде, где приносит успех. По крайней мере, везде, где люди верят, что он принесет успех. Знаете, молодежь такое любит. Стволы, насилие, приключения. «Проверенный способ развеять тоску и наладить кровообращение» [554]. Но в регулярной армии не обойтись без дисциплины, а дисциплина молодежи совсем не по душе. То ли дело команчи! Они взяли лучшее из обоих миров. Стволы, насилие, приключения, слава — и никаких командиров над душой. Здесь, — Руфус махнул рукой в сторону окна, — на огромной и дикой территории, у них все получалось. Но… — Тут он перевел взгляд на вагон. — Жизнь команчей не может дать вот этого. — Он взял со стола серебряную вилку. — Например, изготовить металлическую вилку команч не сможет и ради спасения собственной жизни. — И он бросил вилку обратно на стол. — А чтобы все это заполучить, надо оставить жизнь команчей. И, поскольку образ жизни был для команчей всем — не кровь, не родство, а только общий взгляд на мир, одинаковый образ жизни держал их вместе, — потеряв его, они начали растворяться.
Аластер перевел взгляд на рыжебородого «команча» в дальнем конце вагона.
— И сделались Америкой?
— По-моему, так все и было, — продолжил Руфус уже не так уверенно. — Если точнее, Америка — это не только команчи. Это команчи плюс чероки. Всадники с равнин и земледельцы, растившие кукурузу на берегах Миссисипи.
Саския и Аластер переглянулись через стол; по взглядам было понятно, что оба потеряли нить. Руфус улыбнулся одними глазами.
— Сейчас мы говорим «красные штаты» и «синие штаты» [555]. Но это то же самое. Чероки, чикасо и прочие, Пять цивилизованных племен, задолго до того, как здесь появились белые, завезли из Мексики кукурузу — здесь ее называли маисом — и начали возделывать землю. Но на Западе — начиная с… да примерно с того меридиана, где мы сейчас, — кукуруза не растет. Только трава. Люди не умеют есть траву. Зато бизоны умеют. А люди могут есть бизонов. Тяжело им тут приходилось, пока испанцы не завезли лошадей. С лошадями-то дело пошло совсем иначе! Вот так и появились команчи. Менталитет совсем не такой, как у Пяти племен. Они всегда враждовали. То, что теперь называется Оклахомой, было расколото пополам. На востоке Пять племен собирали свою кукурузу. На западе скакали по прериям команчи и кайовы, нападали на государства Пяти племен, уводили у них лошадей и рабов.
Руфус уже рассказывал Саскии о том, как его прапрадед Хопвелл попал в команчи, так что повторять эту историю не стал.
— Вот откуда это деление на красные и синие штаты.
До сих пор Саския предпочитала слушать и помалкивать, но теперь наклонилась вперед, и на лице ее отразился внезапный интерес.
— Руфус, а сами вы на чьей стороне? Когда я впервые вас увидела, вы стояли на взлетной полосе и палили из калашникова по огромному хряку. Мне кажется, это помещает вас скорее на западную сторону от этого меридиана.
— Да я и сам себя часто об этом спрашиваю, — помолчав и как-то неуверенно взглянув на нее, ответил Руфус. — Решать-то мне, верно? Я побывал и там, и там. Обе стороны попробовал. Хотел осесть, растить кукурузу, завести семью — и вот куда это меня привело. Потом все бросил и стал гоняться за своим Моби Диком. Но Таштего и Дэггу в конце умирают. А я не умер. Куда же теперь податься? Не знаю. Может, вы подскажете?
— Вряд ли я могу давать вам советы, — начала Саския, — но очевидно, что вы человек очень умный, энергичный, с такими навыками…
— Тут речь не об энергии и навыках, — ответил Руфус. — Дело в другом. Надо найти место, где ты как дома. А где старина Руфус будет как дома? Немного найдется таких мест.
Саския подумала, что одно такое местечко знает; но заговаривать об этом было не время, так что она скромно скрестила ноги под столом и отвела глаза.
Из соседнего вагона показался Микьель: просунул голову в дверь и, заметив Саскию, вопросительно поднял брови. «Может, сейчас?» Она улыбнулась и кивнула. Руфус, понимая, что разговор будет приватный, скрылся в купе, Аластер ушел следом. Проходя по вагону, Микьель листал сообщения в телефоне, а дойдя до Саскии, указал на место напротив, словно спрашивал: «Разрешите присесть?» Так, вежливо устроившись напротив, он заговорил:
— Я взял на себя смелость позвать сестру и тетушку. Через пару минут они будут здесь, чтобы выразить вам свое почтение.
— С нетерпением жду знакомства с ними, — ответила Саския. — Похоже, у вас это семейное дело.
Он обезоруживающе развел руками.
— Сами понимаете, мы ведь здесь сугубо неофициально. Официально у Венеции есть план перекрытия Залива на время штормов. Но мы в этом плане не участвуем.
— Вы о проекте MOSE?
Он кивнул.
— В настоящее время работа над проектом приостановлена, поскольку он, как выяснилось, нарушает европейское законодательство об охране птиц.
— Охране чего, простите?
— Птиц, — криво усмехнулся Микьель. — И, откровенно сказать, это только одна из множества претензий. Кроме этого, конструкция ворот гавани, предлагаемая проектом MOSE, грозит нарушить экологическое равновесие на дне Залива. Пострадает популяция моллюсков на нескольких гектарах. И так далее. Всякий раз, как что-то такое обнаруживается, ЕС начинает процедуру по борьбе с нарушениями.
