Министерство будущего - Робинсон Ким Стэнли

Третий метод представлял собой выброс на зимний лед массы небольших пластмассовых механизмов, снабженных солнечной панелью, буром, насосом и маленьким распылителем, позволяющими проделывать отверстия во льду, выкачивать воду и рассеивать ее в воздухе, чтобы она замерзала. Постепенно эти машинки сами собой зарывались в снег и отключались, дожидаясь весны и лета, – после таяния снега они снова появлялись на поверхности и принимались за работу, пока не вмерзали в лед следующей осенью до очередного повторения цикла. Тысячи, а за ними миллионы таких машин были разбросаны по всей Арктике. Выполни они свою работу как следует, то застряли бы в толще льда на века. Некоторые невесело шутили, что в таком случае они сами связали бы небольшое количество углерода.

Да, попытки были неуклюжи, крайне неуклюжи. Адски неуклюжи. Никакие начинания не давали по-настоящему хорошего эффекта. А значит…

37

Мне трудно об этом писать. Я родилась в Ливии – так мне говорили. Когда мой отец пропал – никто не знает, как и почему, – мать взяла меня и сестру на корабль, идущий в Европу. На борту были почти одни тунисцы. Мы добрались до Триеста, оттуда на поезде до Санкт-Галлена в Швейцарии, где очутились в очаге бунта. Это – первое, что я помню: множество людей, бегущих к зданию, все кричат. Глаза горят от слезоточивого газа. Мама пыталась укрыть нас под своим свитером, поэтому я мало чего видела, но веки все равно жгло. Женщина и две ее маленькие дочки выплакали все глаза.

Последующие дни я почти не помню. Швейцарцы заботились о нас лучше, чем матросы на корабле. Нас накормили, выделили кровати в большом общежитии, рядом были душевые и туалеты. Приятно чувствовать себя в чистоте, сухости и сытости. Мама наконец перестала плакать.

Потом нас отвели в какую-то комнату и представили группе людей, говоривших по-французски. Маме предложили место в приюте за околицей Винтертура, она с готовностью и благодарностью согласилась. Мне с сестрой было страшно опять переезжать на новое место, но мама сказала, что так будет лучше. Мы сели на поезд и помахали рукой убежищу в Санкт-Галлене, которое, честно говоря, было самым лучшим местом, где мы до тех пор жили. Ничего не поделаешь.

Приют под Винтертуром находился в прекрасном парке. В ясные дни вдали можно было увидеть Альпы. Мы не знали, что мир такой большой, и поначалу это меня пугало. Как найти свое место среди такой прорвы людей?

Джейк и несколько других помощников часто приходили к нам в приют. Джейк говорил на французском медленно, но чисто; по выражению его лица я сразу поняла, что он не такой, как остальные. Как будто повидал еще больше нашего. Мне постоянно хотелось его заверить, что с нами все хорошо.

Джейк преподавал английский и взрослым, и детям, по отдельности. Утром учил детей, после обеда и вечером – взрослых. Проводил с нами почти весь день, даже воскресенья. Сидел за обедом и ел вместе с нами. Иногда просто сидел за столом и водил глазами туда-сюда, словно пытался уследить за птицей или мыслью. Он, похоже, полюбил нас, и, как у всех спонсоров, у него появились свои любимчики, с кем он проводил больше времени, здоровался по имени, разговаривал о делах – сначала по-французски, потом по-английски.

Так продолжалось очень долго, почти целый год, после чего мама сказала, что выходит замуж за Джейка и что мы все вместе переезжаем в соседний поселок. Мы с сестрой ничего не подозревали, поначалу были ошарашены и растерянны, до сих пор мы не видели места лучше нашего приюта, уехать куда-то с одним из помощников… не хотелось. Мы понятия не имели, что происходит между мамой и этим человеком с непоседливыми глазами, и подозревали худшее.

Мы действительно переехали в двухэтажный белый домик возле огороженного парка, быстро освоились и пошли навестить друзей в приюте. Мама и Джейк всегда вели себя друг с другом тепло и задушевно, хотя перед нами никогда не выказывали нежностей. Однако мы видели, что этот человек нравится маме, что она ему благодарна, он всегда был с нами очень добр, говорил на смеси английского и французского, отчего казалось, что два языка сливаются в один, и нам стоило немалых усилий снова их расцепить в голове. Арабский мы почти позабыли.

Несколько лет – с моих семи до одиннадцати – мы жили маленькой семьей. Ходили в школу в Винтертуре, играли с друзьями по школе и убежищу, все шло хорошо. В эти годы моя мама была счастлива.

Перейдя в шестой класс, я начала замечать, что у мамы с Джейком не все ладно. После ужина они сидели на кухне, уткнувшись каждый в свой экран или в окно. Глядя на них, я вдруг подумала: а ведь даже сидя вместе и ничего не делая, они очень не похожи друг на друга. Моя мама – спокойный человек. Она проскальзывает в кресло и расслабляется, как кошка. Глаза движутся, руки могут выполнять какую-нибудь работу, шитье или вязанье, однако остальное тело пребывает в полном покое. Это – часть ее натуры. Нам повезло с мамой.

Джейк, даже если сидит, никогда не бывает спокоен. Он ничего не теребит в пальцах, не стучит ногой, но все равно заметно, что он весь на взводе. Как будто внутри него вращаются все атомы. Если людей оценивать по частоте вращения, как атомы или автомобильные моторы, то мама была бы практически неподвижна, а Джейк крутился бы с частотой многих тысяч, если не миллионов оборотов в минуту. Десяти миллионов, однажды поправил он. Этот образ у меня отложился с его собственных слов. Он всех людей считал кварками – мельчайшими элементарными частицами, меньше даже атомов. Сами атомы состоят из кварков, скрепленных глюонами. Джейк смешил нас такими рассказами. Как у кварков, у каждого человека есть своя доля странности, спина – верчения – и очарования. По этим трем постоянным можно определить характер почти любого человека. Ваша мама, говорил он, самая очаровательная на свете, но не очень странная и практически не вертлявая. Джейк признавал, что его степень верчения, как и странности, очень высока. Мы сказали, что очарование у него тоже есть. Он не согласился.

Иногда под конец дня Джейк сидел в своем кресле в приюте порядком уставший, а глаза все двигались туда-сюда, вправо-влево, что требовало немалых усилий. У него внутри скрывалось что-то темное. Мама говорила, что в молодости он работал в других странах и видел ужасные вещи. Мы верили. Иногда Джейк, посмотрев на нас в упор, резко опускался на пол и обнимал. Как я вас люблю, говорил он, вы чудесные девчонки. А порой он пялился на нас, будто окоченев, лицо перекошенное, сжимал руками края кресла, словно готовясь вскочить с места и пулей выскочить за дверь. В такие минуты нам становилось страшно.

Потом наступили времена, когда он стал кричать на маму и даже на нас. Вскакивал на ноги, убегал из комнаты, но иногда что-то сначала кричал на нее по-английски. Мы не понимали, да и были слишком напуганы, чтобы прислушиваться. Поначалу мы боялись, потом привыкли, что это может случиться в любую минуту, просто надо держать ухо востро, поэтому, когда он бывал приветлив, каялся и просил прощения, мы воспринимали это с толикой недоверия – а вдруг он на нас через секунду набросится?

В конце концов Джейк ушел. Однажды утром мать вся в слезах разбудила нас и сказала, что он больше не вернется и нам надо опять переезжать. Мы сели на лестницу и заревели.

38

Сегодня мы собрались здесь, чтобы обсудить альтернативы глобального неолиберального строя, которому, похоже, грозит неминуемый и близкий коллапс. Есть ли уже сейчас альтернативы, которые мы могли бы рассмотреть?

Китай, разумеется.

Но Китай очень плотно встроен в глобальную экономику. У них командная экономика, которая действует вопреки свободному рынку, укрепляя интересы Китая.

Очень интересно! И как зовут эту загадочную новую амальгаму?

Социализм.

Ой-ой-ой. Какая трансгрессия, если не сказать ностальгия. Однако я припоминаю, что Китай к слову «социализм» неизменно осторожно добавляет – «с китайским лицом», и лицо это явно не похоже на другие лица до него.