Министерство будущего - Робинсон Ким Стэнли

Народный банк Китая, с другой стороны, был государственным учреждением, накопившим среди центральных банков мира наибольший объем активов – почти четыре триллиона долларов США. Хотя по сравнению с другими китайскими госорганами банк пользовался независимостью, он все же управлялся Госсоветом. Вступать в переговоры с руководителями банка Китая не имело смысла, надо было обращаться напрямую к министру финансов, а еще лучше – к премьеру и президенту. Честно говоря, Мэри возлагала на китайцев свои лучшие надежды. Они не доктринеры, не зациклились на идеях неолиберализма или какой-либо другой версии политэкономии, китайцы считали практику единственным мерилом истины. У них есть пословица: реку переходят вброд, нащупывая ногой камни один за другим. Если китайцы уверятся в ценности замысла, им будет наплевать на мнение других банков.

Вот только без одобрения большинством центральных банков план все равно не сработает.

Ломая голову над дилеммой, Мэри поручила изучение вопроса Янус-Афине. Если идею поддержит один банк Китая, будет ли она действенна? Я-А ответила «нет», ни один банк не станет рисковать на рынке подобным образом. Даже Китай, даже США. Если речь идет о том, чтобы связать глобальную экономику воедино, то и те, и другие лишь чуть крупнее других лилипутов. Нужна массовость.

Значит, ничего не выйдет. Говорить с банкирами бесполезно. Они посмотрят друг на друга, увидят на лице коллег отсутствие рвения и воспользуются этим, чтобы спрятаться за их спину. Даже если весь мир изжарится и цивилизация рухнет, их невозможно будет привлечь к ответственности, пусть именно они финансировали каждый шаг, ведущий к катастрофе.

Должно произойти что-то такое, чтобы они зашевелились.

«Программы структурной перестройки», которые в конце двадцатого века навязывал Всемирный банк развивающимся странам, охваченным долговым кризисом, создали условия для возникновения мирового порядка двадцать первого века. ПСП были инструментом послевоенной американской экономической империи. В отличие от империй прошлого, американская не стремилась к владению экономическими колониями, ей было достаточно владеть их долгами и прибылями. В плане эффективности это была лучшая империя за всю историю. Неолиберальный строй всегда ставил на первое место эффективность в ее наиболее чистом экономическом выражении – скорость и легкость перемещения денег от бедных к богатым.

Любой стране, желающей получить кредит на санацию экономики в рамках ПСП, выдвигались следующие требования: сокращение государственных расходов, налоговая реформа – в особенности уменьшение налогов на корпорации, приватизация госпредприятий, привязка процентных ставок и курсов обмена валют к рынку, недопущение государственного вмешательства, надежное обеспечение прав инвесторов, не позволяющее «стричь» их депозиты (так называемые «волосатые» нормы), и отмена государственного регулирования где только можно – в рыночной деятельности, деловой практике, охране труда и защите окружающей среды.

Несмотря на то что «программы структурной перестройки» подвергались широкой критике и в конце двадцатого века были признаны некоторыми аналитиками провальными, они использовались как шаблон для преодоления кризисов в малых южных странах ЕЭС и в полной мере были развернуты в Греции, дабы напугать Португалию, Ирландию, Испанию и Италию, не говоря уже о новых членах ЕЭС из Восточной Европы, и показать им, что ЕЭС (то есть в данном случае Германия и Франция) с ними сделает, если они позволят себе взбрыкивать. Вступил в ЕЭС? Подчиняйся диктату Европейского центрального банка, другими словами – Германии и Франции. Ввиду того что немецкая экономика была в два раза крупнее французской, у людей по всей Европе возникло чувство, что Германия, чем бы ни кончилась Вторая мировая война, их окончательно завоевала. Подобно тому как Америка покорила мир не силой оружия, а финансами, Германия захватила Европу теми же средствами. Не зря Германия была верным вассалом Америки в период холодной войны. Теперь, когда холодной войне наступил конец, а Германия в экономическом плане стала сильнее России, она могла себе позволить немного отодвинуться от Америки, ловко играя роль лакея, когда ей это было выгодно, в то же время преследуя в основном свои цели. Это было очевидно всем в Европе, однако Америка ничего не замечала из-за самовлюбленной близорукости в отношении к остальному миру.

Поэтому любой визит в Берлин был для Мэри чреват напряженностью. Местные банкиры и министры финансов были не такими лощеными и надменными, как во Франции и Брюсселе, зато излучали еще более зловещую бюргерскую уверенность, что статус-кво навсегда останется неизменным. Бундесбанк, центральный банк Германии, был создан в послевоенный период именно для того, чтобы закрепить статус Западной Германии как верной попутчицы американской сверхдержавы. Учитывая невероятную травму двух мировых войн и периода между ними, Мэри не удивилась, когда прочитала в документах, связанных с созданием Бундесбанка, что «охрана устойчивости национальной валюты» рассматривалась в Германии как «моральное и правовое обязательство». Независимый статус банка был закреплен в конституции, он, в частности, предполагал, что устойчивость валюты входит в список основных прав человека. Право на жизнь, свободу и процент инфляции! Ну что ж, эта страна в прошлом видела, как от ее валюты остались рожки да ножки. Проиграй начатую тобой же войну, и по условиям капитуляции на твое население могут наложить репарации, от которых невозможно отказаться и которые лягут бременем на твой народ до седьмого колена. Неудивительно, что немцы, пережившие этот ад, поклялись, что больше такого не допустят. «Гражданское право проистекает из экономики» – отмечено в учредительном документе Бундесбанка. Мэри прежде считала ровно наоборот и теперь задумалась. Что это? Тайное признание немцами принципа Маркса и Гегеля – практика есть мерило теории? Увы, министры не философы и не историки, они всего лишь трудяги-дипломаты. Однако трудяги-дипломаты склонны полагаться на причинно-следственную связь, планы и их исполнение. В этом состоит суть управления, бюрократии и самой экономики. Законы определяют рамки правового поведения. Возможно, это вопрос из разряда о курице и яйце. Но чтобы следствия определяли причины? Так любому определению недолго потерять всякий смысл.

В общем, Мэри во время визита в Берлин ощутила себя униженной. Немцы победили, проиграв войну, свыклись с поражением и зашли с другой стороны. Может быть, они больше не стремятся править всем миром и всего лишь защищают Германию с помощью активной дипломатии и максимального влияния на Европу и мир в меру своих относительно небольших населения и экономики? В таком случае у них неплохо получалось. Подобно своим визави Мэри старалась не упоминать их кошмарную историю и сосредоточиться на настоящем моменте. Центральные банки, втолковывала она, способны за счет количественного смягчения очистить мир от двуокиси углерода! Государственный суверенитет возобладает над глобальным рынком за счет взаимодействия крупных государств, способных противостоять рынку и даже изменять его. Да они его просто купят на хрен! Последнюю фразу она произнесла в вежливой форме.

Немцы уставились на Мэри. Один из них наморщил лоб, между бровями пролегла глубокая складка. Он первым взял слово. Центральный банк Китая, самый богатый, накопил активов на четыре триллиона долларов США. Активы всех центробанков, вместе взятых, составляют примерно пятнадцать триллионов. Валовый мировой продукт достигает восьмидесяти триллионов в год, в темных недрах высокочастотного трейдинга ежедневно обращаются еще около трех триллионов долларов. Даже если согласиться, что последние три триллиона в некотором смысле фиктивные доллары, вывод очевиден: рынок крупнее всех государств мира, вместе взятых.

Мэри покачала головой. Даже если признать, что рынок и государство – две части одной системы, эта единая система управляется законом. Законы же создаются государствами, а следовательно, государства могут эти законы менять, в этом вся суть суверенитета, на этом зиждутся сеньораж, легитимность, общественное доверие и ценности. Рынок сложился и паразитирует на этой правовой структуре.