Дия Семина
Кроличья ферма попаданки
Глава 1.
— Есть кто? Эй, хозяева! Это не ваша ли барышня? Гляньте, а то нашёл на перекрёстке, совсем плоха, лежала как подкошенная былинка на обочине-то…
Грубый пинок в хлипкую дверь, заставил дом вздрогнуть и устало скрипнуть засовом. На пороге возникла тощая старушка, хотела было призвать к совести. Но когда испуганно взглянула на «гостя», и поняла в чём дело, запричитала, неустанно взмахивая руками, словно отпугивая дурные вести:
— Да, что ж так долбить-то, дитятку напужал, и так молчит горемычная, а ты её… Ох, мать честна! Наша Алёнушка, да как же! В город она шла, письмо-то отнести, ну усё, нам тяперьчя только в церкву на паперть…
Скрип дома, плач ребёнка и стенания старушки заставили меня вздрогнуть, открыть глаза и ужаснуться. Все ощущения вонзились в тело разом: и затхлый запах вперемешку с табаком от длинной косматой бороды незнакомца, и боль во всём теле, и пронзительный холод, и оглушающие звуки.
Что вообще происходит? Дёргаюсь, пытаясь осмотреться, но бородач расценил мой порыв, по-своему, ещё больнее прижал к себе и встряхнул, чтобы не рыпалась раньше времени.
— Нашёл вот, — осмотрелся, заметил топчан в углу и быстрее избавился от меня, как от прокажённой. — Пойду я, и без того задержался!
— Да идите, чего уж, так хоть дома помрёт, все вместе сгинем от голоду-то, — старушка присела рядом со мной, схватила на руки плачущего ребёнка, и такое жалостливое лицо сделала, что я невольно зажмурилась, будь у меня хоть что-то – всё бы ей отдала.
— Э-э-э-эх! Так и знал, что тут бед не разгребёшь. Сейчас!
Мужик, шумно топая, вышел и через минуту вернулся, на стол вывалил несколько варёных яиц, хлеб и калачи, подумал, сломал сдобу пополам и подал кусок малышке. Та вцепилась в еду и сразу замолчала.
— Это вы сколько не ели? — почесал затылок и замер в нерешительности, прикидывая, можно ли ещё сбежать, или уже поздно и он теперь в ответе за нас.
— Третий день, но малышка утром мучной кисель-то ела…
Проскулила старуха и не выдержав, схватила яйцо со стола, очистила и откусила, закрыв глаза от блаженства. Как, однако, мало надо человеку.
— Ну, так дело не пойдёт! Положи яйцо, старая, сейчас огонь разожгу, вскипятим воду. Растолку яйцо, сделаем похлёбкой, хлеба покрошим, и до завтра вам хватит. А к обеду мы с женой приедем, привезём вам, чем богаты, поделимся. Эк вас судьба, это что такое надо совершить, чтобы вот так… хоть бы кур…
Мужчина снова осмотрелся, и неприятно, горько вздохнул.
— Да были куры, были. Графские охотничьи псы всех разодрали, чтоб ему… Проклятый. А так ссыльные мы, Алёнушка-то из знатных, да муж паскуда, обокрал своих сотоварищей, да и сбёг в заграницу, а нас кредиторы по миру…
Старуха так и не смогла расстаться с яйцом, зажевала его, запивая холодной водой, и только потом встала помочь спасителю с кастрюлей. Через несколько минут запах дыма и потрескивание огня в небольшой печи заставили меня снова открыть глаза. Так и не поняла, что произошло, о ком рассказала старуха, и почему я Алёна, когда я Алла, и почему малышка подползла ко мне под бок, прижалась и молча наблюдает за суетой вокруг печи.
Мужчина принёс ещё хвороста и спросил старушку, поглядывая в мою сторону.
— А на работы? Прачкой там али горничной? Грамотная же, мож, учительствовать?
— Так, у неё все деньги тут же отберут, у этих гадов кредиторов на одну котлету меньше, а у нас погибель. Это нас так в назидание другим, что бывает с семьями-то отступников. Ещё говорили, что могло быть хуже, долговая яма или каторга. Муж-то преступник! От неё все отвернулись и родня, и друзья. Никто нас за своих-то более не считает. Я старая, никому не нужная, вот и пошла за госпожой в ссылку-то…
— Изгои, значит, — задумчиво произнёс мужик и снова посмотрел в мою сторону, а я даже пошевелиться не могу. Просто в ахе от всего, что слышу и чувствую, жду, когда проснусь в своей мягкой, тёплой постели от аромата свежесваренного заботливой кофемашиной кофе, ведь это сон, просто дурной сон и он обязан закончиться.
— Ма-ма… ням… ма…
В этот момент малышка прилегла рядом и «воткнула» в мой рот кусочек калача.
Это не сон…
Глава 2.
«Я сильная! Я справлюсь!» — вспыхнуло в сознании и снова потухло, в этом тщедушном теле всё как-то затухает и не позволяет стряхнуть с себя дурноту. Пыльное платье сдавливает шею, руки и ноги онемели, пошевелиться не могу. Мне противно лежать в такой грязи, противно видеть затхлый дом, и безумно жалко малышку, что лежит рядом со мной в ожидании похлёбки.
Самое ужасное – это всё реально. Не сон, не бред и не розыгрыш. Сколько бы я ни убеждала себя, что это мне чудится, реальность кричит об ином. Что-то произошло, и я вдруг оказалась здесь. Пока даже не успела осознать слов старухи про мужа, про псов, и какого-то графа…
Графа?
Это совершенный бред.
Значит, всё-таки сон. Снова закрываю глаза и пытаюсь вернуться в своё безопасное вчера.
— Эй! Алёна, приподнимись-ка, похлебай, всё лучше будет-то, — старушка подсела с глубокой тарелкой и теперь по очереди небольшой ложкой кормит голодную девочку и мне пытается в рот впихнуть еду.
Мужчина посадил меня как тряпичную куклу, облокотив на холодную стену, окончательно прогнав надежду, что если уснуть, то...
Тёплая жидкость оживила и мгновенно пробудила лютый голод. С жадностью глотаю всё, что мне вливают в рот, но терпеливо жду своей очереди, потому что малышка такая же голодная, она как котёнок-подкидыш жадно набрасывается, и почти не жуя заглатывает.
Спаситель рукавом вытер слезу, словно в глаз что-то попало и негромко объявил о скором возвращении.
— Ну вот уже лучше! До завтра проживёте, запритесь. Поеду! Вернёмся с женой, поможем вам, и как у людей рука не дрогнула обобрать женщину с малышкой.
— То нелюди, ты, мил человек, по себе-то не суди! Это ты – людь, а они хуже нечисти, — проворчала старуха и снова всунула полную ложку с раскисшим, тёплым хлебом мне в рот.
— Бывайте! Это вы для нелюдей изгои, а для людей – свои, не пропадёте, поможем! — на этой оптимистичной ноте мужчина вышел из избушки и уехал.
— Выживем, как же, письмо-то не отвезла? — старушка отставила пустую тарелку на стол, отряхнула руки и уставилась на меня, с явным раздражением и недовольством.
— К-какое письмо?
— Так, дальней родственнице, чтобы приехала и нашу Полину-то забрать, да удочерить. Вы ж вчерась решились.
— Ничего не помню, что вообще произошло?
Старуха ругнулась, хлопнула себя по коленке и осторожно в складках моей пыльной юбки нашла маленький конверт и платок, завязанный в узел. Развязала и подала огромный рубиновый перстень.
— Всё, что осталось от вашего наследства. Без памяти-то вы совсем пропащая, делать-то что? Подыхать? На милости людской век не прожить! Это мне уже всё равно, своё отжила, а Полю-то пошто на муку обрекать?
Она действительно рассердилась, а мне пока и ответить нечего.
Осторожно вскрыла письмо и прочитала, не сразу получилось, от слабости строчки плывут перед глазами.
«Дорогая Мария Ильинична, пишет вам скорбящая и терпящая страдания Алёна Павловна, ваша племянница. Дела мои настолько плачевны, что до следующего года не доживу, но более всего боюсь за судьбу моей дочери – Полины Назаровны Стрельцовой. Она ещё совсем малышка, но сегодня мне уже нечем её кормить, а способов заработать нет вовсе, ни единого. Проклятые кредиторы мужа издеваются, доводят до исступления абсурдными поборами, думают, что Назар Еремеевич знает о моём положении и решится вернуться, но он бросил нас. Умоляю, заберите мою дочь, если судьба сжалится надо мной, то я вернусь за ней, если нет, то я даже боюсь подумать о будущем. Уповаю только на то, что о нашем с вами родстве никто не знает и мою дочь у вас не найдут».
