Системный целитель. Трилогия (СИ) - Ковтунов Алексей

Он сидел и пил до самого вечера, пока в окно не начали заглядывать сумерки, окрашивая небо в тёмно‑синие и фиолетовые тона. Но в какой‑то момент телефон в его кармане начал противно вибрировать, извещая о входящем звонке. Виталий Романович достал трубку, глянул на экран и увидел имя Петра Ивановича, директора театра, который, вероятно, уже обнаружил пропажу кассы и теперь пытался дозвониться до своего заместителя.

Мужчина посмотрел на телефон, потом на ящик с трупом, потом снова на телефон, и нажал кнопку отклонения вызова, потому что разговаривать с Петром Ивановичем в своём состоянии, да ещё и с мёртвым телом в номере, было выше его сил и способностей к самоконтролю. Телефон продолжал звонить ещё несколько раз, но Виталий Романович игнорировал все вызовы, пока, наконец, директор не сдался и не оставил его в покое.

К вечеру бутылка коньяка опустела, шоколад был съеден, а в голове Виталия Романовича начала формироваться мысль, которая поначалу показалась ему абсурдной и даже безумной, но чем больше он о ней думал, тем более логичной и даже единственно возможной она становилась.

– Театр, – пробормотал он, глядя на закрытый ящик, – проклятый театр не хочет меня отпускать.

Это стало очевидно, потому что даже когда он решил сбежать и начать новую жизнь, судьба подкинула ему такую проблему, которая намертво привязывала его к единственному месту, где он мог найти хоть какое‑то решение.

– Театр всё равно знает обо всех моих грехах, – продолжал он разговаривать сам с собой, потому что алкоголь развязал язык, а в пустом гостиничном номере некому было слушать его откровения, – театр видел мои попытки заработать, все мои неудачи… А раз не хочет отпускать, значит, и мои новые проблемы – это проблемы всего театра.

Логика была пьяной и кривой, но в ней имелся странный смысл, который убеждал Виталия Романовича в том, что театр – единственное место, где можно решить эту проблему. Как минимум потому что там есть костюмы, декорации, и главное – зрительный зал, куда завтра придут люди, и в этой толпе один лишний человек в старинном костюме совершенно точно не привлечёт ничьего внимания.

Он допил последние капли коньяка прямо из горлышка, доел остатки шоколада, защёлкнул все семь замков обратно. С наступлением вечера мужчина вызвал такси, и когда таксист поинтересовался, не нужна ли помощь с тяжёлым ящиком, Виталий Романович снова отказался, хотя спина его всё ещё ныла после вокзальных подвигов, потому что чем меньше людей прикасалось к этому проклятому грузу, тем лучше.

– Куда едем? – поинтересовался таксист, пожилой мужчина с усталым взглядом человека, повидавшего за свою жизнь всякое.

– К городскому театру, на Садовой, – ответил Виталий Романович, устраиваясь на заднем сиденье.

– Ага, – кивнул водитель, помогая затащить ящик в багажник, – с ящиком‑то что? Тяжёлый какой. Может, помочь донести, когда приедем?

– Не надо, – поспешно отказался Виталий Романович, – сам справлюсь. У меня там… реквизит. Для завтрашнего спектакля.

– Понятно, – протянул таксист, – ну, как скажете.

Дорога до театра заняла минут двадцать, и всю дорогу Виталий Романович пил коньяк из новой бутылки, которую прихватил с собой из номера. Благо, оплатил её заранее вместе с едой, и теперь имел полное право забрать с собой, даже если это выглядело немного странно.

Таксист косился на него через зеркало заднего вида, но ничего не говорил, видимо, решив, что клиенты с дорогим алкоголем и массивными ящиками имеют право на странности, особенно если они платят без торга и оставляют щедрые чаевые.

Что именно происходило дальше, Виталий Романович помнил смутно, сквозь алкогольный туман. Он помнил, как втаскивал ящик в служебный вход театра, пользуясь своими ключами и прекрасным знанием того факта, что по воскресеньям вечером в здании не бывает ни души. Даже охранник обычно отлучается покурить или вздремнуть в своей каморке на первом этаже.

Он помнил, как спускался в подвал, где находилась комната для реквизита, огромное помещение, забитое костюмами, декорациями и всяким театральным хламом, накопленным за десятилетия существования театра.

Как рылся среди пыльных коробок и стеллажей, выискивая что‑то подходящее, хотя что именно он искал, в тот момент сам толком не понимал. Образы всплывали и исчезали, вот он достаёт из коробки старинный костюм, похожий на то, что носили аристократы в прошлом веке, вот надевает его на безвольное холодное тело, с трудом попадая руками в рукава и путаясь в пуговицах, вот подбирает парик, шляпу, перчатки, превращая безымянный труп в почти что живого человека, готового выйти на сцену.

Он помнил, как тащил своё творение наверх, как усаживал его в кресло, придавал позу мыслителя, и как отступал на несколько шагов, любуясь результатом своей работы. В тусклом свете аварийного освещения всё это выглядело на удивление правдоподобно и даже почти естественно.

Он помнил, как поднимался на сцену, устанавливал декорации для завтрашнего представления, которое должно было состояться в понедельник вечером, и как подкручивал свет, направляя прожектора так, чтобы зрительный зал оставался в полумраке. В общем, обычные приготовления к спектаклю, и всё это Виталий мог сделать даже будучи в бессознательном состоянии.

Утром Виталий Романович проснулся в своём кабинете, лёжа на диване, который много лет служил ему местом для отдыха в особо тяжёлые дни, и несколько минут пытался понять, где он находится и что вообще произошло.

Голова раскалывалась, во рту было ощущение, словно он всю ночь жевал старые газеты, которые перед употреблением использовали в качестве замены туалетной бумаги.

Всё тело ныло и протестовало против любого движения. Память медленно, кусочками, начала возвращать события вчерашнего вечера, и с каждым новым воспоминанием Виталию Романовичу становилось всё хуже и хуже, потому что он понимал, что натворил.

Телефон в кармане снова завибрировал, и на этот раз Виталий Романович ответил. Всё‑таки игнорировать звонки директора больше не имело смысла, слишком многое уже произошло, и отступать было некуда.

– Виталий Романович, – голос Петра Ивановича звучал устало и разочарованно, словно он уже знал всё, что собирался услышать, – касса пропала. Вы случайно не в курсе, где она может находиться?

– Пётр Иванович… я… это… – начал он, но слова застревали в горле. – мысли метались у него в голове, но отговорку надо придумать как можно скорее.

– И где вы вообще были всё воскресенье? – продолжал директор, – я не мог до вас дозвониться. Виталий Романович, что происходит?

– В театре, – выдавил из себя заместитель директора, – готовил сцену к спектаклю.

– В воскресенье вечером? – в голосе Петра Ивановича прозвучало недоверие, – вы никогда не работали по воскресеньям. Виталий Романович, мне нужно, чтобы вы были честны со мной. Касса пропала ещё в субботу вечером. Её взяли вы?

В воздухе повисла тяжёлая пауза, а Виталий старательно пытался выдавить из себя хоть какое‑то оправдание.

– Да, – наконец признался Виталий Романович, потому что врать уже не было сил, – я взял кассу. Но потратил часть средств во благо театра! – ляпнул он, понимая, что таким образом лишь немного оттягивает неизбежное.

Пётр Иванович тяжело вздохнул на том конце провода.

– Ладно, я понял, о чем вы… Это вы наняли того актера, да?

– Эмм… – протянул Виталий, – Ну да, а кто ж еще? – он совершенно не понимал, о чем идет речь, но решил подыграть.

– На репетиции он показал себя как специалист высочайшего уровня! – воскликнул директор, – Какая актерская игра, какая глубокая проработка роли! Я никогда в вас не сомневался, Виталий Романович. Не думал, что потратить кассу можно настолько талантливым образом! Вы же будете присутствовать на вечернем спектакле?

– Ну… Эээ… Да, конечно буду…

Глава 2

– Ладно, дед, я правда благодарен тебе за гостеприимство, но мне всё равно придется уйти, – вздохнул я, когда меня снова разбудили в пять утра.