Вопреки всему - Сухинин Владимир Александрович "Владимир Черный-Седой"

– Ее, Дух, – тихо произнес он, – заслужить надо.

– Сразу отслужу, – решительно и уверенно ответил я. – Если не понравится служба, вернешь меня наверх.

– Что, метишь в администрацию? – спросил Боцман. Я кивнул.

– Вообще-то верно, вот кровать внизу, занимай.

Он с интересом стал смотреть, как я шарю по кровати. Я залез рукой в наволочку и стал вынимать оттуда «ништяки». Сыровяленую колбасу, грузинский чай первого сорта, сгущенку и пачку леденцов. Все это сгреб в кучу. Посмотрел на Боцмана, у которого был вид ошарашенного человека. Он с огромным удивлением смотрел на меня и на наволочку, потом сам залез и пошарил внутри.

– Пусто, – прохрипел он. – Дух, это как?..

– Фокус, – ответил я. – Пошли пить чай.

Я принес все добытое в наволочке и положил на тумбочку.

Ингуш, следивший за нами, почесал под подбородком и спросил:

– Ты знал, где будет твоя кровать, Дух?

– Нет, мне показал Боцман.

– Но ты из наволочки вытащил колбасу, чай… Как это?

– Фокус, и никакого мошенничества, – ответил я. Тот нахмурился.

– Дух, мне не нравятся мутные типы, а ты мутный…

– Нет, – я спокойно посмотрел на старшего по отряду. – Просто я могу кое-что, и от меня подлянки не жди.

– Странно, – повторил Ингуш, – никто из административного аппарата в казарму не заходил. Зеки тоже ничего не принимали…

– Говорю же, фокус, – ответил я. – Принимай подгон, это прописка и плата за кровать внизу.

Ингуш потрогал ништяки и снова удивленно произнес:

– Настоящие… Но как?.. – Вопрос повис в воздухе. Я посмотрел на него и спросил:

– У тебя есть свои тайны, Ингуш?

Тот неуверенно ответил:

– Ну, есть, а что?

– А то, что и у меня есть. А что они необычные, так это сам понимаешь…

– Не понимаю, – ответил Ингуш. – Если ты такой фокусник, почему сидишь?

– Потому что посадили, – ответил я. – Мои фокусы никому не были нужны.

Ингуш на некоторое время задумался. Потом кивнул Боцману на колбасу, тот понял и протянул мне нож.

– Угощай, – улыбнулся он, и я стал резать колбасу. Открыл сгущенку. Ингуш позвал пятерых бригадиров, вместе мы умяли подарки и разговорились.

– Ты не Дух, – заявил один из бригадиров, подполковник в прошлом, начальник райотдела милиции. – Ты фокусник, но твои фокусы будут известны администрации. Жди привода к Куму, а он вытрясет из тебя твои фокусы. Не расколешься – посидишь в изоляторе, найдут, за что посадить. Зря ты так демонстративно открылся.

Я кивнул, показывая, что услышал предостережение. Хотя мне было все равно. Я и в ШИЗО могу прожить, и в казарме. «Ко всему привыкает человек», – писал Тургенев. Вот и Герасим привык к городу. Что я, не привыкну к колонии? Привыкну. А от Кума отобьюсь…

Утро началось с привычной поверки, и отряд отправился на завтрак. Скудный, не сытный рацион – овсянка на воде, черный хлеб и обжигающий чай с крохотным кусочком сахара – стал символом однообразия лагерной жизни. После трапезы последовал развод на работы. Наш отряд был направлен в швейный цех, где заключенные кропотливо шили рукавицы. Меня, как человека, не умеющего обращаться со швейной машинкой, определили в уборщики. Не возражая и не прося поблажек, я взялся за работу с усердием, которое удивило даже самых суровых надзирателей и обитателей лагеря.

С невероятной скоростью и ловкостью я выносил корзины с мусором, подметал полы, убирал курилку, приносил ткань на раскрой и аккуратно передавал ее раскройщику. С особым вниманием я помогал ему в процессе раскроя, держал ткани, когда это требовалось, и относил выкройки по столам. Казалось, что я приношу в этот мир порядок и гармонию, несмотря на царящую вокруг суету и безысходность.

Ингуш, пристально наблюдавший за моей работой, внезапно поманил меня пальцем. Этот жест, полный загадочности и скрытого смысла, заставил мое сердце биться быстрее. Что он задумал? Какую игру затеял этот человек, который, казалось, знал обо мне больше, чем я сам? Но я не боялся. Я был готов к любому испытанию, ведь знал, что моя сила – в умении справляться с трудностями и находить в них смысл.

– Пошли, покурим, – позвал он. Я пошел, сел на скамейку, достал пачку «Нашей марки», подал Ингушу. Тот повертел в руках и спросил: – Опять фокусы? – Я кивнул. – И много у тебя такого добра?

– Мало, – признался я.

– Тогда экономь. Если есть деньги, можно поправить дела. С воли посылку пришлют, или можно деньги дать прапору, он принесет что надо.

– К сожалению, денег нет, – скривился я. – Отобрали всё.

– Что, не сумел спрятать? – удивился Ингуш.

– Сумел бы, да не успел. Повязали быстро в аэропорту и все отобрали. Правда, есть чеки Внешпосылторга, тысяча – так, заначку оставил на всякий случай, но этим тут не расплачиваются.

– Ты что такое говоришь, Фокусник?! (Эта кличка ко мне привязалась с подачи бригадира второй бригады, Седого.) – воскликнул Ингуш. – Поменяем на рубли один к полтора. Я все утрою, только не показывай все сразу, по сотне доставай. Понял? – Он ободряюще хлопнул меня по плечу. И я рассмеялся. Жизнь налаживалась даже в тюрьме.

Тут в курилку вошел контролер, пожилой прапорщик, и, осмотревшись, спросил:

– Ты Глухов? – Я встал и кивнул. – Иди за мной, тебя требует к себе зам по безопасности и оперативной работе.

Мы переглянулись с Ингушом, он криво улыбнулся, чем дал понять, что меня уже заложили администрации и надо будет объясняться.

Зам по безопасности майор внутренней службы тридцати пяти лет, Штильман Дмитрий Леонидович, был немного полноватым, с хорошо выбритым лицом и глубоко посаженными карими глазами. В его кабинете находился начальник колонии, полковник Евдокимов Евгений Маркович. Разговор шел о новоприбывшем заключенном.

– Ты считаешь, что этот Глухов действительно опасен, Дмитрий Леонидович? – произнес полный подполковник в расстегнутом кителе и с сигаретой в руках. Он стоял у окна, забранного решеткой, и курил, пуская дым в форточку. Окна были давно немыты, с толстым слоем пыли, но офицер этого не замечал.

– Не столько опасен, сколько странен. В деле ничего не говорится о том, что он умеет показывать фокусы, а там, где его разрабатывали, не такие спецы, как мы, зубры, Евгений Маркович. А все странное и непонятное несет угрозу. Нужно понять, с кем мы имеем дело. Он боевой офицер, смел и находчив, был ранен. Не боится крови. Мне тут донесли, что его посадили в пресс-хату, чтобы опустить и сломить морально, но утром все сокамерники были мертвы, а Глухов сидел как ни в чем не бывало…

Подполковник повернулся и удивленно посмотрел на зама по режиму.

– Это есть в его деле?

– Нет, стукачи весточку принесли. И о пресс-хате, и о его талантах. Представляете, ему выделили кровать наверху, а он попросил шконку внизу, полез в наволочку и вытащил оттуда чай, колбасу…

– У него есть сообщники? – еще больше удивился подполковник.

– В том-то и дело, что нет. Кровать ему досталась случайная…

– Но он же просил кровать внизу, значит, знал, что там что-то будет, много свободных кроватей не бывает, вот кто-то и положил туда хавку, – высказал предположение начальник колонии.

– Этого просто не могло быть, Евгений Маркович, – твердо ответил майор. – Он только вчера прибыл…

– Может, о нем заранее сообщили… кому надо из конторы, – подобрался подполковник. – Как-никак государственный преступник, не вор, не убийца. Птица серьезная, и, может, через него комитетские игру ведут. Так сказать, ловля на живца…

– Вряд ли, я бы знал…

– Тогда как ты объяснишь то, что произошло?

– Чудо или фокус.

– Чудес не бывает, майор, ты это лучше меня знаешь, – усмехнулся уголками губ подполковник. – Значит, не все из него вытрясли на Лубянке, – проронил подполковник, затушил сигарету о каблук сапога и прошел к столу, сел на свое место. – Как думаешь разбираться с этим фокусником?

– Пока просто поговорю, присмотрюсь. Может, узнаю, кто за ним стоит и помогает ему.