Вопреки всему - Сухинин Владимир Александрович "Владимир Черный-Седой"

Он испытующе посмотрел на меня. Я посмотрел на него.

– Нет, – ответил я, – из-за женщины.

– К-как это? – немного заикаясь, удивленно вскинул густые русые брови Боцман.

– Переспал с американкой, потом через неделю попал в засаду с батальоном царандоя, я был советником командира батальона… Был ранен. Меня беспамятного вывезли в Пакистан, и там я узнал, что это сделала та самая американка.

– И что, тебя вербовали? – с интересом спросил Боцман.

– Нет, предлагали остаться за границей и подать ходатайство о политическом убежище. Я отказался. Меня привезли в наше посольство в Исламабаде. Когда прибыл в Москву, был арестован. Следак из «конторы» прямо сказал: если не сознаюсь в том, что меня завербовали, то меня расстреляют. Косвенных улик достаточно. А мне жить хотелось. Я сознался, наговорил с три короба…

– Что-то не верится, – недоверчиво посмотрел на меня Боцман. – Четыре трупа в пресс-хате – это не пальцы об асфальт.

Я пожал плечами.

– Сам не понимаю, как так получилось. Они хотели меня прессануть и опустить, но я их напугал.

– Как напугал?

– Голосом, – ответил я и рыкнул. Шиза пустила страх по воздуху, подыграла мне, и Боцман побледнел.

Он отпрянул и вытер лоб.

– Ты где этому научился, Дух? – спросил он.

– В Афгане у хазарейцев. Это местные цыгане, Боцман. Главное – нужный тембр подобрать с правильной длиной волны, тогда звук оказывает влияние на сознание и мозг. – Я врал напропалую, так как договорился об этом с Шизой, чтобы объяснить свои способности. Боцман мне поверил. С этой минуты наши отношения наладились.

В дороге нас кормили килькой, черным хлебом и водой. Боцман предупредил, чтобы рыбу не ели, иначе сильно пить захочется, а конвой, бывает, вредничает, не дает воду. «Смотря какой прапор-начкар попадется, – пояснял он. – Если хохол, то нормально, с ним можно договориться, но если прибалт-чухонец, то труба, эти самые вредные. Требуют неукоснительно соблюдать правила. Прибалты они наполовину немцы – любят порядок, и наполовину русские – пьют, как мы… – Он рассмеялся. – Но бывает, что зеки вагоны раскачивают, если им не дают воды, – просвещал нас Боцман. – Вообще мы не урки. У нас нет блатных и фраеров, и фени нет. Нет и пахана зоны. Есть бригадиры и старшие отрядов, но ты это и без меня, наверное, знаешь…»

Доехали мы без приключений, по дороге караул сдавал и принимал новых зеков, но наша камера осталась полной, и все мы ехали на одну зону. По прибытии нас снова выгрузили в тупичке, посчитали и повели к машинам-автозакам.

В колонии меня отвели отдельно. Офицер администрации в звании лейтенанта внутренней службы вместе с контролером, старшим прапорщиком, приняли меня последним. Заставили раздеться догола, приказали раздвинуть булки ягодиц и, не найдя ничего подозрительного, приказали одеться.

– Где твои личные вещи? – спросил офицер, разворачивая дело, которое передали конвойные с автозака.

– У меня их нет, гражданин лейтенант, – осветил я.

– В личном деле написано, что ты особо опасен, – произнес он, разглядывая меня.

– От меня проблем не будет, гражданин лейтенант, – пояснил я и замолчал.

– Называй меня гражданин начальник, – с усмешкой произнес немолодой лейтенант и передал дело прапорщику. – Отконвоируешь заключенного к заму по безопасности и оперативной работе, – приказал офицер и ушел.

Меня под конвоем двух контролеров повели в здание администрации. Я шел и осматривался. Зона как зона, по типовому проекту: жилая зона, огороженная забором и колючкой, отдельно стояли производственная зона и здание администрации. На вышках солдатики с автоматами, по периметру инженерные средства охраны. Перед высоким каменным забором – забор из проволочного заграждения, за ним КСП – контрольно-следовая полоса, хорошо вскопанная и програбленная.

– Что озираешься? – спросил меня прапор. – Думаешь в бега податься?

– Нет, гражданин прапорщик, – ответил я, – просто интересно. Я же смотрел на зону с другой стороны.

– У тебя родственники есть? – спросил тот же прапор.

– Есть, но они от меня отказались.

– Жаль, – скривился тот, – мог бы передачи получать. – И он многозначительно на меня посмотрел.

Меня привели к высоким, древним дверям кабинета, и прапорщик, постучавшись, доложил:

– Осужденный Глухов доставлен.

За дверью раздался строгий, но усталый голос:

– Введите осужденного.

Меня подтолкнули в спину, и я вошел. Выпрямившись и чеканя каждое слово, доложил:

– Осужденный Глухов. Статья 64 УК РСФСР, пункт «А».

На столе майора, заместителя по режиму, лежало мое дело. Он читал его, хмурясь все сильнее. Его взгляд, тяжелый и пронизывающий, остановился на мне.

– Ты, Глухов, особо опасен, – начал он, голос его был холодным, но в нем сквозил интерес. – Изменник родине… И не раскаялся… Что ты думаешь делать?

Я подумал, что мне плевать на всех вас, но ответил то, что он ожидал услышать:

– Буду честным трудом искуплять свои грехи, гражданин начальник.

Майор лишь усмехнулся, его глаза сверкнули холодным блеском.

– Это правильно, – сказал он, – но я тебе не верю, Глухов. Пока свободен, но я за тобой буду приглядывать.

Он крикнул:

– Конвой, зайди!

Вошли два прапора, те самые, что привели меня сюда. Старший кивнул и приказал:

– Осужденный, лицом к стене.

Я подчинился, повернулся и был выведен из кабинета. Когда мы вышли из здания администрации, прапор, тот самый словоохотливый, проговорил:

– Не понравился ты нашему майору, Глухов. Жди проблем. Первый отряд под моим контролем, так что не балуй, а то попадешь в карцер, фокусник.

Его слова прозвучали как предупреждение, и я понял, что в моем деле появилась новая, зловещая запись.

Меня провели через КПП между административной и жилой зонами и подвели к бараку с табличкой «Первый отряд».

– Входи в свой дом родной, – усмехнулся прапор, и я открыл дверь.

Дневальный тут же вытянулся и доложил:

– Гражданин прапорщик, в первом отряде без происшествий.

– Принимайте новенького, – ответил прапорщик, и оба они ушли. Дневальный зек осмотрел меня и кивнул в сторону казармы:

– Иди к старшему отряда, его кличут Ингуш, представься. Личные вещи есть?

– Нет, – ответил я.

– Беднота. Как кличут?

– Дух.

– Плохое погоняло, – скривился молодой парень лет двадцати пяти, худой и вертлявый. – На свободе есть кто передачи будет передавать?

– Нет, – ответил я и прошел мимо.

– Меня Вертлявым кличут, – крикнул он мне вслед.

Я прошел через открытые двери в спальное помещение. Среди двухъярусных кроватей, как в казарме воинской части, был проход, по нему сновали заключенные. Я прошел дальше и увидел в углу у стены Боцмана, он сидел на кровати рядом с невысоким, но широкоплечим кавказцем с фигурой борца. Они пили чай и разговаривали. Боцман увидел меня и замахал руками.

– Иди сюда, Дух, – крикнул он. Я подошел и представился:

– Дух, по 64-й статье, пункт «А».

– Знаю, – оглядывая меня с ног до головы, ответил кавказец. – Я Ингуш, старший отряда, это Боцман, он бригадир, ты будешь в его бригаде. – Ингуш говорил с небольшим акцентом, но почти чисто. – Садись, поговорим.

Я сел, он посмотрел на Боцмана, и тот налил кружку крепкого чая. Я огляделся и спросил:

– Где моя кровать?

Ингуш усмехнулся.

– Устал? Спать хочешь?

– Нет, – ответил я. – В наволочке есть кое-что.

У Ингуша вытянулось лицо.

– Что там есть? – уже с заметным акцентом произнес он.

– Посмотришь, – ответил я. – Так где?

– Боцман, покажи, где твоя бригада, и возвращайтесь, этот Дух меня заинтересовал.

Боцман посмотрел на меня с немым удивлением, встал и направился к противоположному ряду кроватей.

– Вот твоя шконка, – показал он мне кровать на втором этаже.

– Сделай, чтобы была на первом, – попросил я.

Тот снова удивленно посмотрел на меня, потом оглянулся на Ингуша.