Золото Омейядов. Часть первая (СИ) - "Ортензия"

И ведь он точно сказал: по окраинам Франции. Даже с его жутким акцентом я это понял. Или французы уже в XVI веке подбивали клинья к Центральноафриканской Республике? А почему тогда негр, предок Лаймы, получал информацию на английском языке?

Захотелось выдать монаху теорию Дарвина. Мол, Бога нет, а мы все от обезьян. Просто трудились много, и как результат — человеческий облик. Ну а что, когда-нибудь потом весь мир поверит в эту чудовищную ересь, так почему бы не внедрить теорию Дарвина прямо сейчас и глянуть, придёт ли в неописуемый ужас церковник? А потом добить его словами из Библии: «Господь милостив. Всё, что есть вокруг нас, сотворил Он, и мы должны и дальше ждать милости от Него». Даже любопытно стало. Падре глаза вытаращит или выпучит? Вот совершенно не знал, как сочеталась теория Дарвина с католичеством. Не стал на этом зацикливаться по одной причине: не знал, если что, как объяснить, почему у женщин в таком случае не рождаются обезьянки. По логике, так и должно быть. А как с этим выкрутился уважаемый выдумщик, увы, понятия не имел. В школе биологичку больше интересовало, чтобы мы запомнили, как предохраняться надо, если что пойдёт не по плану, и как пользоваться тест-полосками девочкам.

Но до того, как мы углубимся в познания мира, я решил уточнить у него интересующий меня вопрос. В конце-концов для этого и встретился с этой братией.

«Одна тысяча шестьсот двадцать второй. А вы не пользуетесь календарём?» — монах даже прищурился, задавая этот вопрос. Мол, а чего ещё ждать от отсталого народа.

«Пользуемся, — тут же осадил я его, — но мы ведём его от сотворения мира».

«А день и месяц? А то, знаете ли, год — это слишком растяжимое понятие».

На самом деле день и месяц я знал уже давно, догадавшись, что мы перенеслись ровно на 400 лет, день в день, и каждое утро отмечал число. Просто хотелось лишний раз удостовериться и понять, чем так уникальна эта дата.

Итак, именно июль.

Монах принялся объяснять, что во время дождей, которые они провели в каком-то поселении, он сбился со счета и назвал примерные даты, которые и рядом не стояли с сегодняшним. Но это было и уже и неважно. Я получил ещё одно подтверждение.

А монах стал окольными словами рассказывать, что мы все здесь, живущие в Африке, подвергаемся смертельной опасности, потому как полным-полно в мире живёт злодеев, и предложил сделать негритянское государство под французским протекторатом. Типа, нужно приобщить меня к цвету цивилизованного мира, а то так и помру дурак дураком. А у них исключительно гуманитарные соображения, и будут защищать нас от нападков иноверцев. В нашу задачу всего лишь требуется по первому зову являться на ковёр к начальству и докладывать, сколько слоновьих костей добыли, злата, серебра и прочего, в чём так сильно нуждается то самое королевство, которое возьмёт нас под своё крылышко. И что это наилучший выход из создавшегося положения. К тому же, все равно наш монастырь находится на землях Франции. И раз уж договорились, то не пора ли перейти к делу и осмотреть наши закрома, которыми мы с радостью должны поделиться с защитниками обездоленных. И это не просто слова, мы закрепим наш договор подписями, после чего ни в чём не будем нуждаться. Ведь никто не осмелится напасть на подданных Французского Королевства.

Коротко и по существу. Не совсем коротко, около часа описывал, в какой мы ужасной были опасности, но, слава Богу, это всё в прошлом.

Остальные дворяне, хоть и втирали Элен о своих бравых похождениях, изредка косились в мою сторону и внимательно прислушивались к монотонному голосу монаха.

Меня едва на зевоту не пробило, еле сдержался, прикрыв рот ладошкой.

Пару раз пытался задать вопросы по интересующим меня темам, но монах плавно уходил от ответов и продолжал гнуть свою сторону. Вот так просто и надо понимать, что подобные проповеди уже приносили ему успех, а иначе что за толпа негров за ними следовала?

«Странный вы народ, европейцы», — сказал я, когда святоша принялся меня убеждать по второму кругу. — «У вас никогда не появлялось сомнение, имеет ли одна страна право вмешиваться в дела другой страны, какой бы отсталой она не казалась? Менять образ жизни, по которому народ хочет жить, руководствуясь своими правилами и законами. Устроить своё моральное существование таким, каким он его видит, и не оглядываясь на соседние, и совершенно не важно, дружественные это страны или нет. Не думали никогда, что наши взгляды на жизнь могут существенно различаться? А вдруг окажется, что ваш образ совершенно чужд нашему?»

Монах едва не остолбенел, да и остальные, внезапно умолкнув, уставились на меня. Вроде старался говорить вполне доступными словами, но даже во взгляде Элен появилась озабоченность. Но повторять и разжёвывать я не стал. Что-то до падре всё равно должно было докатиться. Подумает, сообразит и сделает выводы.

Да и, если честно, я вдруг почувствовал себя смертельно уставшим, потому как понял одно: нам, случайно оказавшимся не в своей эпохе, никогда не удастся мирно и спокойно прожить свою жизнь. Мы будем чужими, куда бы ни пришла идея отправиться. Рядом с нами всегда будет война, и за четыреста лет ничего в этом мире не изменится.

Вероятно, монах не совсем разобрался в том, что я сказал. Так, вычленил из всего нечто и, решив, что нужно добавить пару пафосных предложений, чтобы меня проняло, произнёс:

«Оказывать помощь нуждающимся и помогать в защите своих прав — первейший долг церкви и французского короля».

И к чему он это выдал?

Американцы превратились в ярых защитников прав человека, но сначала перебили большую часть индейцев, а некоторые племена так вообще стёрли. Защитники, млять!

«И если вы будете принимать наши услуги с полным доверием, то мы чувствуем себя вправе говорить более откровенно», — продолжил падре.

А эта фраза — ни селу ни городу. Походу, он меня вообще не услышал и продолжил гнать свою линию. Решил опустить его на землю и, добавив в голос сарказма, сказал:

«Простите, падре, но ваши короли меняются так быстро, точно лошади на постоялом дворе. Где уверенность, что его сын, брат, дядя, сев на престол, не передумает, заявив, что он сей договор не подписывал и знать о нём ничего не знает? И если уж говорить откровенно, не уверен, что ваш нынешний король готов самолично скрепить своей подписью договор, о котором вы мне столько твердите».

В глубоко сидевших глазах, которые начали сверлить меня, стараясь проткнуть насквозь, промелькнула злоба. И когда я успел его обидеть? Но надо отдать должное монаху. Он очень быстро сумел взять себя в руки, после чего заявил, что барон, как представитель дворянства, имеет право подписи.

Единственное, что мне было непонятно: к чему такие привилегии? Во всех книгах, что доводилось читать, европейцы чувствовали себя хозяевами планеты и не церемонились ни с индейцами, ни с неграми. Мне было бы гораздо проще, ежели они дружно попытались меня убить. К тому же, я говорил в самом начале: к французам у меня свой счет, и то, что эти не имели никакого отношения к моему деду, который еще не скоро появится на свет, их совершенно не обеляло. Поэтому решил плеснуть еще немного масла.

«Да мне все равно, — я беспечно пожал плечами, — не хочу иметь с вами никаких дел. Во-первых, здесь нет Франции, и вы находитесь на территории моего королевства. А во-вторых, вы, европейцы, считаете себя гораздо цивилизованнее остальных народов, но куда бы вы ни пришли, всюду гадите. Кто-то больше, кто-то меньше, но все именно так и происходит».