Княжна Екатерина Распутина (СИ) - Токарева Ольга "molishna"

Я тихонько хихикнула, подхватила его на руки и, прижав к груди, принялась нежно покачивать, переполненная радостью оттого, что у меня есть такой бесстрашный друг.

— И где ты набрался таких словечек? — поинтересовалась я.

Порой Хромус выдавал такое, будто только что сошел с корабля в порту. Сама не знаю, где я это выражение услышала, но сейчас оно почему-то пришлось как нельзя кстати.

— Да что ты понимаешь! — возмутился он, вырываясь из моих объятий и возобновляя свою царственную поступь по кровати. — Я, между прочим, в разломы хожу, с охотниками общаюсь. А они, знаешь ли, народ прямой, иногда такое загибают, что у меня уши в трубочку сворачиваются! И знаешь, какие у них любимые темы? — Он замер, вытянувшись по стойке «смирно», и, увидев мой отрицательный жест, торжественно провозгласил: — Монстры и бабы!

Я не выдержала и расхохоталась. Отсмеявшись, удивлённо спросила: — Как же ты в таком виде беседы с ними ведёшь?

— Кисс, — возмутился он. — У тебя от знаний мозги совсем закипели! Я в разломы хожу, и чтобы меня за монстра не приняли, принимаю облик Володи Серого. Хороший был малый… Умер от ран, сколько я в него целебных зелий не вливал. Володя жил в глухой сибирской деревушке, бабушкой воспитанный, а когда она померла, подался ближе к людям. Дара магического не имел, брал монстров силой и умением мечом владеть. Сибирский здоровяк, одним словом. Их бригада на привале сидела, когда мохра напала. Проглотила вместе с котелком, в котором каша варилась. Червя я убил, охотников из брюха вытащил, да поздно. Тела были исполосованы серповидными зубами твари, в ранах яд… Все умерли. Долго я за ними наблюдал, изучал, слушал. Жаль, не успел помочь. Когда последний охотник дух испустил, я карманы их обчистил, документы, деньги… Всё забрал. Тела похоронил, паспорт Серого себе оставил, а остальное в гильдию сдал.

— Да уж… Грустная история, — промолвила я с тоской и тут же вздрогнула, словно от укола, когда дверь скрипнула, приоткрывшись, и в щели показалось лицо Глафиры.

— Госпожа Катерина, вам велено спуститься на первый этаж. Софья Николаевна намерена лично указывать вам на недочеты сегодняшней уборки.

— Что⁈ — взвизгнул Хромус, взмыл к потолку, как ошпаренный, и, искрясь негодованием, растворился в воздухе.

Проводив зверька завистливым взглядом, я тяжко вздохнула, ощущая горечь от невозможности так же мгновенно раствориться в пространстве. Поднявшись с кровати, я побрела навстречу неизбежной промывке мозгов.

Софья величественно восседала в кресле гостиной, словно королева на троне, и нервно поглаживала рыжего кота, пытаясь унять раздражение, вызванное, несомненно, плодами «моего» труда. Заметив меня, она мгновенно выпрямилась, словно кол проглотила, и окинула ледяным, презрительным взглядом. Губы ее уже приоткрылись, готовясь извергнуть поток нравоучений, но тут случилось неожиданное: кот вдруг взвыл, вцепился когтями в ее ноги, скрытые под дорогим платьем, и, вырвавшись, пулей вылетел из комнаты.

За спиной Софьи мелькнула дымчатая тень, и мне стоило огромных усилий сдержать смех. Хромус отомстил ведьме. Опустив взгляд, я представила, как в ушной раковине образовалась плотная, непроницаемая пленка, отгораживающая от мира звуков, и позволила себе безмятежно погрузиться в собственные мысли.

Легкое, но цепкое прикосновение к плечу заставило меня поднять голову. Встретив разъярённый взгляд Софьи, я вдруг осознала, что мир вокруг погрузился в звенящую тишину. Меня словно кипяток пронзил от макушки до пят, дыхание превратилось в судорожные вздохи, а сердце заколотилось в груди, как пойманная птица. Единственная мысль, словно ледяной клинок, пронзила сознание: «Я оглохла». Липкий страх, словно ядовитый плющ, оплел тело, обжигая кожу колкими мурашками, заставляя дрожать всем телом. Паника захлестнула меня с головой, я заметалась, словно раненая птица в клетке. Разум судорожно цеплялся за мысль, бьющуюся набатом в голове: «Я не могла оглохнуть. У меня обычный слух, все препятствия к нему уходят!»

— Я к тебе обращаюсь, мерзавка ты мелкая! — визгливый фальцет Софьи пронзил тишину и вернул меня в реальность.

Ее вопли хлынули бальзамом на измученную душу. Волна эйфории окатила меня с головой, сковывающие оковы страха медленно спадали, обнажая изнеможение и растерянный вопрос: «Что это сейчас со мной было?».

— Пошла вон! — завизжала Софья, не видя во мне ни тени отклика на ее гневную тираду, которую я не слышала.

В своем неистовом исступлении вторая супруга Петра Емельяновича довела себя до белого каления. А я, все еще окутанная призрачным эхом минувшей глухоты, пребывала в оцепенении, словно громом пораженная.

На дрожащих ногах я доплелась до одной из колонн, когда до слуха донесся голос Якима.

— Ваше Сиятельство, Дмитрий Петрович из деловой поездки прибыли. Какие будут распоряжения?

— Оповести всех домочадцев. Встретим его с положенными почестями и радостью, — ответила она, но я уловила в ее глазах отблеск льда.

Любопытство заворожило меня. Я прильнула к прохладной мраморной колонне и замерла, словно мышь перед удавом, в ожидании старшего наследника рода Соловьевых.

Гостиная, как будто превратилась театральные кулисы, медленно вбирала в себя членов семейства. Моя робкая попытка скрыться потерпела фиаско. Две сестрицы-мегеры, словно коршуны, выследили меня. Проворно юркнув в мою сторону, они дождались момента, когда никто не видел, и Алёна, словно гадюка, ужалила мою руку щипком, а Василиса дернула за волосы. Эта детская жестокость, направленная на более слабого и младшего, вызывала во мне отвращение. И без того мрачное настроение рухнуло в бездну отчаяния. Слёзы навернулись на глаза от одной лишь мысли, что Хромус, помимо непосильной работы по дому, вынужден был терпеть ещё и эти унижения. И ведь ни словом не обмолвился, мой храбрый, преданный друг.

Тяжёлые шаги заставили меня съежиться. Взгляд, прикованный к дверям, замер в ожидании, и вот они распахнулись, являя миру Дмитрия. Богатырь! Высокий, как дуб, широкоплечий, словно скала, он вобрал в себя черты обоих родителей. От отца — смоль волос и горящие карие глаза, от матери — чувственные губы, тронутые лёгкой усмешкой. Может быть, это взгляд десятилетней девочки, в чьем теле я оказалась, но Дмитрий казался воплощением силы и мужественности. Сияющий взор и озорные искорки в глазах выдавали его живой ум. Мечта любой девушки. Будь я прежней, пропала бы, утонула в этом омуте. Но сейчас, запертая в теле ребёнка, я лишь с любопытством наблюдала за этим юным богом, пока не думая о любви.

— Как же я соскучился! — прогрохотал он, словно летний гром, подхватил родную сестренку на руки и, будто пушинку, подкинул к потолку. Встретившись взглядом с её счастливым смехом, он бережно поймал её и осыпал щеки поцелуями. — А я тебе сокровище привез! — объявил он, сияя от радости, и обернулся, наблюдая, как двое слуг, кряхтя, вносят в холл окованный сундук.

Дальше развернулась феерия подарков. Дмитрий преподнес Светлане диковинную куклу, словно ожившую в его руках и готовую в любой момент пуститься в пляс. Алену и Василису осыпал шелками, достойными нарядов принцесс, и ободками золотых колечек, словно сотканных из солнечного света. Софью одарил парчой, отливающей благородным блеском, и элегантной сумочкой, намекающей на тайны и светские рауты. Матери вручил схожий подарок, но в иной цветовой гамме, — мудрый жест, призванный усмирить возможную искру соперничества между супругами отца. Михаилу достались ножны, скрывающие сталь клинка, а своей жене, Анне, он с нежностью преподнес бархатный футляр. Когда она открыла его, по залу пронесся вздох восхищения. Я же, разумеется, промолчала, лишенная возможности разделить всеобщий восторг, ибо таинственное украшение осталось скрытым от моего взгляда. Анна одарила мужа многообещающей улыбкой, принимая драгоценность, и в благодарность ласково провела кончиками пальцев по его руке.

В холле стоял гул оживленных голосов, каждый с упоением рассматривал свой подарок, делился впечатлениями, и лишь я одна ощущала себя чужой на этом пиру жизни, словно незваная гостья на чужом празднике.