Червь 3 (СИ) - Лагутин Антон

Можно выдохнуть!

Я в деле!

Перед глазами начала вырисовываться картинка, как мы мчимся по пыльной дороге. Прохладный ветер хлещет лицо. Свобода быстро окутывает моё тело, подогреваю женскую гормональную составляющую до опасного кипения. Там, в кабинете Ала было иногда и прикольно, но скука сводила меня с ума. Мне нужны эмоции… Мне нужен драйв…

— Постойте!

Из здания выскочил старик. Эдгарс несся к нам на встречу, держа в руках десяток кожаных ремней. Широких и плотных. На каждом висело по пять кожных подсумков. Я попробовал рассмотреть, что внутри, но те были закрыты. Эдгарс поочередно раздал по одному ремню в руки (мне, конечно же хуй чего), а когда протягивал ремень Борису, сказал:

— Должны сработать.

Борис убирает ремень в сумку, висевшую на кобыле, и спрашивает:

— Ты уверен?

— Однозначно. Шуму наведёт — мало не покажется.

— Ограничения?

— Рядом с собой не используйте. Кидайте как можно дальше.

Борис кивает головой. Эдгарс отступил от всадников, взобрался по лестнице и, перед тем как испариться в дверях «Швеи», махнул нам рукой на прощанье. Борис перевёл взгляд на меня.

— Инга… — начал он, но мне уже было всё ясно.

— Погнали, бля!

Не нужно никакого кондиционера. Не нужно никакого шлема и лобового стекла.

Ни что… Слышите! Ни кто не имеет право отделить вас от свободы, врезающейся вам в лицо. Есть только вы и одна лошадиная сила. Одна лошадиная сила между женскими ногами.

Мы мчались сквозь густые зелёные леса. Огибали быстрые реки. Неслись хуй пойми куда, поднимая огромные клубы пыли.

Мы были словно банда байкеров.

Мы были «ангелами ада»!

Ночными волками!

Нам было на всё наплевать.

Такую свободу я не мог испытать даже сидя за рулём своего фургона. Пьяным. С полной кабиной проституток. Они громко долбились в дверь, не давая мне слушать музыку. Они громко орали, перекрикивая грохот подвески, которая с трудом переваривала ухабистую дорогу глухой деревни. И даже когда я душил эту все дозволенную грязь, посмевшую тыкать в меня пальцем и называть мудаком, не умеющим водить машину, я не мог испытать той свободы, что сейчас холодными струями ветра хлестала меня по лицу. Это был кайф. Неизвестность возбуждала.

Но я быстро протрезвел, когда почувствовал тёплый запах деревенского коровника. Мы прискакали на ферму. На огромной поляне, обнесённой глухим деревянным забором можно было лицезреть деревянные крыши десятка огромных амбаров.

Мы приблизились к главным воротам. К нам на встречу уже бежал дохлый паренёк. Из-под его ботинок разлетались ошмётки грязи, а драная рубаха готова была вот-вот слететь с узких плеч. Подбежав к воротам он с радость просунул исхудавшее лицо в узкое окошко и принялся палиться на нас.

— Чего пялишься! — устало кинул Борис. — Открывай!

Паренёк быстро отпёр ворота. Всей нашей бандой мы заезжаем на территорию и…

Пиздец…

Помимо густой вони, которую я ощутил еще за километр, тут вообще некуда было ступить. Паренёк, утопая по щиколотку в смеси навоза и мочи, подошёл к нам. Слетевшиеся мухи быстро облепили наши распаренные на солнце тела. Садились на лицо, лезли в глаза в рот. Смахнув насекомых с губ, паренёк обнажил наполовину беззубый рот и просвистел:

— Быстро вы!

— Когда это произошло⁈

Борис был резок. Накинулся на бедного паренька, когда тот даже и не ожидал. Испуганные глаза пробежались по наездникам, задержались на мне на пару секунд, затем резко уставились на Бориса.

— Ночью, — ответил паренёк.

— Что с собаками?

— Двух сожрали, — принялся отчитываться пацан, пряча глаза. — Одна убежала. А та, что самая крупная, валяется в будке. Её досталось больше всего. Скорее всего, не выживет.

Наездники начали обступать паренька, заключая в кольцо. Уставшие кобылы мяли жижу копытами, испражнялись, и били тугими струями мочи себе под ноги. Кто-то ржал, кто-то крутил головой.

Паренёк держался молодцом. Стоял ровно, не дёргался. Поднял голову и уставился Борису в глаза. Он говорит:

— Борис, их ничто не может удержать. Они делают подкопы. Они перепрыгивают через наш забор. Мы ничего не можем поделать. Мы должны переехать. Нам надо найти другое место для фермы…

— Мне надо, — прервал пацана Борис, — чтобы выжившая собака взяла след.

— Но я же сказал… Она на четвереньки не встанет, ссытся и срётся под себя… кровью…

— Встанет. Веди нас к ней.

Паренёк развернулся и двинул вперёд. С хлюпаньем вынимая ботинки из густой жижи, он шёл в сторону ближайшего к нам амбара. Подойдя, мы видим собачью будку. Огромную, явно не для пуделя или мопса. Убедившись, что все подошли, паренёк валится перед будкой на колени. Грязь заливает ему штаны, попадает на лицо, а тому абсолютно пофигу. Не обращая внимания на такие мелочи жизни, он смело залезает по пояс в будку. Погружается словно в чёрную дыру, пропадая из виду ровно наполовину. Вначале наружу вылетает рой мух, а затем мы слышим собачий вой. Пауза. И снова из будки вырывается стон, полный боли. Паренёк заелозил коленями, его спина то выгибалась, то опадала. Я уже подумал, что ему пришла пизда, как он вдруг заорал:

— ИДИ СЮДА! Еще раз укусишь, скотина, я тебя придушу твоим же ошейником!

Началась движуха. Парень начал вылезать, виляя задом. Вначале вылезла целиком спина. Левая рука, которой он тут же упёрся в будку. Шея. Когда появилась голова, правая рука всё еще находилась внутри будки.

— Давай же, — закряхтел парень, — вылезай… — он напрягся, сжал зубы и что есть силы потянул на себя.

Собачий скулёж усилился стократно. Тощая рука уже показалась по локоть. Животное, прячущееся в глубине своего дома продолжало выть, вызывая у меня мурашки. Явно ощущался страх, охвативший бедное создание. Каких бы оно не было размеров, это сейчас не имело никакого значения. Даже самым огромным созданием бывает больно и страшно. И в такой момент их существование можно опустить до уровня жалкой крысы. До уровня таракана, над которым занесли тапок. Хуже мухи, застрявшей в липкой ленте на кухне.

Худая рука парня почти полностью вылезла на свет. Вот появилась ладонь. Появились тонкие пальцы, добела сжимающие широкий ошейник из толстой кожи. Показалась собачья голова. Это оказался огромный ротвейлер с мордой бульдога. Измученный, весь грязный. Шерсть вся свалялась, а на тех участках, где не было засохших кусков грязи, проглядывался благородный чёрный окрас. Раздувающиеся от скулежа брыли и нос напоминали кусок мяса, прошедшей через мясорубку.

Продолжая стоять на коленях, паренёк сдвинулся назад и с новой силой потянул на себя бедного пса. Голова собаки бешено задергалась из стороны в сторону, пытаясь хоть как-то унять мучения, сбить руку, что причиняла ей так много боли. Собака хотела вырваться, но не могла. Ошейник натянулся, туго сдавив огромную шею так, что пёс начал задыхаться. Огромный розовый язык выкатился наружу и тут же был заляпан кровью, вылетевшей из раздувшихся ноздрей. Густая слюна окрасилась в багровый и закапала в жижу грязи.

Паренёк не собирался останавливаться.

Еще рывок.

Собака показалась наполовину. Зрелище не из приятных. Собаку и будку словно что-то соединяло. Из распоротого брюха к чёрной дырке будки тянулся толстый узловатый трос, окутанный тонкой синей паутинкой. Могло показаться, что это поводок. Но это не так. Натяжение в кишках вдруг ослабло, и они вяло опали в грязь.

Еще рывок.

Паренёк полностью вытащил пса наружу, у которой помимо вспоротого живота и истерзанного бока, из которого торчали рёбра, еще была оторвана задняя лапа.

Паренёк выпрямился, отряхнул руки от грязи и сказал:

— Вот такой теперь у нас красивый защитник.

Пёс дышал из последних сил. Лапы уже не дёргались, а спокойно утопали в грязи. Животное больше не сопротивлялось, не выло. Он просто валялся в тёплой жиже, отдавая земле свою кровь. И вот ты думаешь, что еще может быть хуже? А ведь может!

Паренёк прильнул к будке, запустил руку внутрь. Тросик, соединяющий собаку с его домиком затрясся. Тощая рука достала шмат кишок и запихнула весь этот фарш, заляпанный грязью, сеном и десятком навозных мух собаке в брюхо.