Былые - Кэтлинг Брайан

Шуман оттолкнул Мункса и принялся разрывать почву руками. Почувствовал, как под его потугами шевельнулся Кунц, почувствовал, как тот пытается закопаться глубже.

— Помогайте же! — воскликнул он.

Оба стояли на коленях, скребли и сгребали сырую подмороженную землю. Ухватились за пижаму и начали вытягивать хрупкую фигурку из неглубокой могилы. Кунц трепыхался и тянулся прочь, как капризное дитя, которое силится вырваться от воли не в меру заботливых родителей. Высвобожденный из-под земли, он бросил всякое сопротивление и повис в смирительной хватке. Гектор быстро поискал на теле раны. Их не было, так что он обмахнул Кунца и выбрал из пижамы листья и сучки. Былому помогли дойти до черного входа. Гектор прислонил его к стене и приказал медбрату пройти вперед и убедиться, что путь чист.

Дождавшись отмашки, он протолкнул Кунца в дверь и бросился с ним к лифту. На случай, если они натолкнутся на забредшего сюда любопытного пациента, Мункс закутал Былого в один из непромокаемых плащей, висевших за дверью.

На верхнем этаже они встретили остальных поисковиков, замерших на месте при виде такого зрелища. Крошечный ухмыляющийся профессор-еврей в халате и мокрых ковровых тапочках подпирает высокое, угрюмое, черное чучело в мешковатой и заляпанной пижаме. Из ушей, носа и других мест, куда Гектор достать не смог, у Кунца торчали мокрые листья.

Хинц медленно подполз к краю кровати и поднялся; он был выше, чем представлял себе любой присутствующий. Пересек комнату, точно марионетка, обмакнутая в мелассу. Руки вытянулись перед ним, придавая вид лунатика. Он остановился перед нелепой парочкой и опустил руки, чтобы схватить Шумана за дрожащие ладони. Больше никто не двигался; комната застыла. Хинц склонил голову и уставился на завороженного Шумана. Медленно поднял пойманную руку и положил на свое заскорузлое сердце. Кунца же игнорировали, и он просто торчал вялым, потерянным и отвергнутым. Хинц начал говорить, сгребая полузадушенный выдох в обессиленный голос. Обращался он исключительно к Гектору.

— Дыхание агнца, — сказал он.

Чапек сиял.

— Химмельструп очень вами доволен — вернее, доволен нами, что мы уладили потенциальную катастрофу. Лондонская поездка одобрена, можете отправляться на следующей же неделе. Его ведомство оплатит проезд. Ввиду возраста и здоровья я убедил их выслать вас первым классом.

Гектор благодарно, но еле заметно поклонился и начал прихорашивать бороду.

— Я, конечно же, исполню свои обязанности с усердием и заботой, чтобы окупить каждый вложенный в меня и это предприятие пфенниг.

Ему почти можно было поверить. Нисколько его не заботил несчастный Химмельструп со своими бюрократическими иерархиями. Шуман намеревался промотать как можно больше денег. Его дни сочтены, и он выжмет каждое мгновение удовольствия и радости из привалившего случая. Однако и задача интересовала его искренне, и он намеревался довести тайну до удовлетворительной разгадки.

Неделя минула быстро. Перед отправкой он еще дважды навещал Былых. Новых слов уже не звучало, зато неотступно чувствовалась какая-то связь с Хинцем. На обгорелых губах древней статуи иногда мерещилась слабая улыбка, но Шуман отмахивался от нее как от самовнушения.

Самым незаурядным открытием из последнего визита было физиологическое. Один из врачей верхнего этажа привлек его внимание к коже на шее Хинца. Вначале Шуман думал, что смена окраски — лишь обман света. Но при ближайшем рассмотрении она оказалась новым слоем здоровой кожи. Розовизна выглядела аляповатым воротником или пьедесталом между тьмой и возрастом тела и головы. Доктор рассказал, что лоскуток регенерировавшей кожи есть и на спине Кунца, и он распространяется. Пошутил, мол, к возвращению профессора они уже вырастят двух новых людей. От мысли об этом на выходе из палаты пробежали мурашки по спине. На полпути к лифту настигло воспоминание — интенсивное дежавю. Он обернулся к двойным стеклянным дверям, пока доктор поворачивал ключ в недавно врезанном замке. Шуман поднял руку, словно хотел остановить его. Но доктор ничего не заметил. Закончил свое дело и ушел. Момент сошел на нет, и Гектор опустил руку. После недолгой паузы, потраченной на попытки распробовать невидимое, он вернулся к лифту и началу путешествия, о котором мечтал всю свою сознательную жизнь.

Шуман упивался каждым мгновением поездки в Лондон, особенно в первом классе. Шел второй день его пребывания в соответствующем отеле на Стрэнде, и он ожидал в баре «Ватерлоо», готовый принять указания от лондонского агента Химмельструпа, мистера Комптона. Того, кто изначально и прислал вести, что где-то здесь держат другую находку. На часах было 12:47, и Гектор решил допить свой «гибсон», пока приспешник Химмельструпа не прибыл и не бросил на дообеденный коктейль неодобрительный взгляд. Как раз закусил пропитанной джином луковичкой, когда в бар вошел увалень в дождевике. Не могло быть сомнений в том, кто это. Гектор поднялся и подошел к агенту, который отряхивался, как мокрый пес. Час спустя тот ушел; Гектор получил все нужные сведения, новую чековую книжку и неограниченное время на расследование и доклад. Все это имело величайшее значение, но казалось маловажным в сравнении с насущным и животрепещущим делом отложенного обеда. График Шумана был распланирован с огромной аккуратностью и отводил времени не больше необходимого на неторопливую трапезу и сон перед оперой и легким поздним ужином. Завтра Шуман уже приступит к расследованию всерьез. И он был более чем готов встретиться с британским Былым — пациентом 126, как его называли, — и его опекунами за рекой, в Сент-Джордж-Филдсе.

Из этой утомительной поездки хотелось выдавить все удовольствие до капли. Посему до приключения и встречи с пациентом 126 он наслаждался приватностью отельного номера. Целый час отмачивался в огромной белой ванне и еще дольше прихорашивался, готовясь впечатлять людей. После жесткого режима в доме престарелых это казалось роскошью. Он тщательно причесал, уложил и заново причесал волосы в сеть, накрывшую почти всю розовую лысую макушку. Оделся в любимый костюм и новенькую рубашку для полного эффекта. Перед выходом из отеля заказал завтрак в номер. Он не терпел вынужденную вежливость общей столовой. Коробящие фарфоровые улыбки, елейная чопорность трапезы на людях. Столовая в доме престарелых — еще куда ни шло, но о хрупком английском завтраке и речи быть не могло. Сидя у окна, выходящего на Стрэнд, он нежился в правильности мгновения. Ровно для этого случая он и привез с собой тонкую книжицу в красном переплете. И теперь сидел за заставленным столом с кофе, яичницей, хлебом, мармеладом и Вордсвортом. Англичане, думал он, — мастера слова. Некоторые почти что равны Шиллеру. Жалости достойны их бездарная музыка да грубая и раздутая живопись. Но слова — ах! Именно эпическая миниатюра Вордсворта так потрясла его в молодости. Воссоздание Лондона, увиденного с Вестминстерского моста. Модернизм простых, почти жирных линий волновал. Грандиозность заключенного в них зрелища мерцала, живительная и достоверная. Первое прочтение перенесло его в это волшебное место. В мерцающий мифический город. А теперь при наистраннейших обстоятельствах, после омерзительной войны с этой страной, на излете своего бытия он оказался здесь взаправду. Хотелось воспользоваться стихом как ключом к пониманию города. Он вновь перечел строки из той самой драгоценной книги времен его юности. И волнение захватило как прежде. Хотелось перечесть на самом мосту, но он знал, что это уже было бы шутовством. Потому просто освежил стих в памяти, чтобы произнести его себе под нос, стоя над быстротечными водами бессмертной Темзы.

Шел дождь, и воздух насытила тяжелая тьма. Он вызвал такси со ступеней отеля и быстро юркнул в едкий салон, провонявший табаком и чистящим средством.

— Куда извольте, сударь? — спросил таксист.

— Я бы хотел отправиться на южную сторону Вестминстерского моста, будьте добры.