Джунгли. Том 3 (СИ) - "Focsker"

Глядя на огромное количество малышей и на то, как с возрастом выживших становится всё меньше, я понял одно — наша гибель в том мире выровняла, а быть может, и увеличила количество выживших детишек в этом. Да, взрослые гибнут и будут гибнуть дальше, ведь идёт война. А дети… их мы будем защищать до самого конца. Как будущий папка, как тот, кому подарила богиня плодовитости один лишь шанс на такую незамысловатую, местами ленивую жизнь, я буду бороться. Как умею, как могу и где могу. Пусть даже весь мир придётся переебать, с такими как та свинья трахаться ради тишины, спокойствия, мирного неба над головой, я сделаю и это. А если надо… сделаю то что надо.

Так, миновав театральную площадь, ясли и торговые ряды, мы подошли к таверне, месту, где и предстояло расположиться императрице. Охрана её нормально восприняла кабак на первом этаже, затем и свои комнаты. А вот императрица от своих покоев носиком поворотила и даже позволила себе грубое:

— В имперских конюшнях и то изысков больше.

Блять… комната, предложенная мной, почти ничем не отличалась от той, в которой я жил. Тут и ковры из шкур убитых животных, и вода, и поднос с фруктами, копченым мясом, какое-то пойло в бочонке, ещё золотая, спиженная из могильника посуда. Сучка, да что тебе не нравится⁈ Или это для понтов? Ладно, хер вы меня от ответки удержите!

— Уж простите, у нас в канюшне гостей не принято селить. Да и нет их у нас. — С самодовольной рожей, улыбаясь, гляжу на женщину, слышу протяжное:

— Хо-о-о, ха-ха, — вот эту колкость императрица оценила. Задрав нос, гордясь своим ростом, смотрит на меня как породистый чемпион на прибившуюся к нему дворнягу. — Язык у вас длинный, Агтулх. Интересно, длиннее ли он члена?

— Ещё никто не жаловался. — Расценив переход общения к столь низменным шуткам как свою победу, приглашаю императрицу спуститься вниз отведать еды, которой ей придётся питаться в грядущие несколько дней. Именно от стрепни тёть Веры, а также вкусовых рецепторов Гертруды зависело, окончательно ли меня и это место будут мешать с дерьмом, или же хоть где-то пощадят.

Усадив нас на специальный столик отдельно от больших обеденных столов, нам подали позолоченную (естественно, из могильника) посуду. Потом было как в столовой — советской, наверное, качественной, той, которую двадцатилетний я не застал: первое — суп, бульон, наваристый, с мяском; второе — что-то очень напоминающее картофель, редис, нечто стручковое тушёное, а рядом свиные рёбрышки. Кусал я их и чуть ли не плакал — они просто таяли во рту, чутка подсушенные, соленоватые, м-м-м-м… запивать их каким-то компотом казалось расточительством, но едва я сделал глоток, и тут же охренел. Когда-то давно, когда я пешком под стол ходил, бабушка делала квас, так вот, вкус у напитка был очень похожим… так, бля, погодите, а это случаем не бражка?

Я поглядел на тётю Веру вопросительным взглядом, та, улыбнувшись мне, показала большой палец и движением головы мол сказала «не на меня, а на собеседницу смотри!» И я тут же перевёл взгляд на императрицу. Запивая ребрышко, та едва звучно издала «отрыжку», затем, заметив, что я повернулся, рукой прикрыла рот и чутка скраснела. Значит, чувство стыда ей тоже не чуждо?

— Я так понимаю, наша еда лучше, чем жильё, да?

Женщина кивнула, опустив взгляд, впервые показав нежелание продолжать диалог, принялась за обе щёки уплетать всё то, что было на её тарелке. Мясо и «пюрешку» она запивала супом, затем, с аппетитом вечного голодного человека, вырывая куски мяса с рёбер, с текущим по подбородку жирком, запивала всё это брагой, тяжело вздыхая. Лишь когда её тарелки уже блестели, а мои опустели лишь на половину, утерев бороду своим платком, императрица позволила себе заговорить:

— Давно мой желудок так не радовали. Еда простая, однако, в ней всего в меру, сбалансирована. Чувство вязкости от каши можно прогнать сытным бульоном, затем заесть всё восхитительным, дорогостоящим мясом, а после запить лёгким алкоголем. Идеальный баланс для набора сил, ещё в желудке не стоит, что говорит о свежести продуктов и мастерстве повара. Уж простите, Агтулх, создаётся впечатление, что ваш повар обладает какой-то кулинарной магией.

— Так оно и есть. — Подтверждаю догадки императрицы. — Верьте или нет, сейчас вы ели почти то же самое, чем питается большинство рабочих нашего поселения. А если убрать рёбрышки, то, собственно, тем же, что едят все.

— Я не верю. — Улыбнувшись, откинулась на спинку стула Гертруда и подозвала тётю Веру. — Скажите, могу ли я рассчитывать на добавку?

Женщина скрестила руки на груди и категорично заявила:

— Согласно договору, с которым меня ознакомили, у вас трёхразовое питание. Завтрак, обед, ужин. Уж простите, Императрица, здесь у нас столовая, а не пункт выдачи бесплатных обедов для малоимущих. Хотите добавки, платите вы или попросите Агтулха. Бесплатно, только по договорённости с вождём. — Заявляет категорично тётя Вера. Бля, как бы грубо умоляющее я на неё не смотрел, она отмахнулась от меня как от дормаеда. У них с императрицей возникла какая-то дуэль взглядов, в которой златогривая вышла проигравшей.

— Алексей, вы уж простите, у вас тут все такие наглые? — Спросила императрица почему-то у меня. После, вернув взгляд на тётушку, достала серебряную монету и спросила:

— Этого хватит?

Никто не знает, чего хватит, а чего нет. Я бы лично впал в ступор, но тётушка не растерялась, обратилась к телохранительнице императрицы.

— Сколько у тебя жалованья в этих монетах?

Стражница, удивлённая, что её приплели к разговору, поглядела на серебряник.

— Ну… таких три, если брать чешуйки, то под три десятка…

— У меня нет для вас сдачи. — Беря монету, сует ту промеж сисек, под фартук, в бюстгальтер тётя Вера. — И это, если что, — это не наглость, а рабочий подход. Наглость я в девяностых на колбасах оставила.

Пошутив на каком-то своём, допотопном, тётя Вера удалилась, и уже спустя пару минут к нам, вернее к императрице, прибывает добавка. Какое-то время она изумлённо глядела в сторону стойки, о чём-то думает, и лишь спустя пару минут возвращается к еде.

— Поведение нашего шеф-повара вас оскорбило? — Доедая свою первую порцию, между делом спросил я.

Взгляд императрицы был слегка растерянным, собственно, как и выражение её лица. В очередной раз доев свою порцию, отвернув лицо и старательно, как можно тише, отрыгнув в кулак, она проговорила:

— Я тоже хочу себе такого шеф-повара.

Мои опасения оказались ложными. Гертруда отзывалась о тёть Вере как о настоящей «валькирии», истинной хозяйке кухни, а не тех, кто лизоблюдствовал в её дворце. Со слов императрицы только сильная, смелая, решительная на кухне, как на войне, женщина могла добиться победы как в битве, так и в готовке.

— Ваш шеф-повар знает цену продуктам, — сказала Алесей, — потому вы, не знающий им цену, взглядом умоляли женщину уступить, а она, осознающая стоимость своего труда и труда охотника, отказалась. Спасибо за попытку угодить моим пожеланиям, но правда, не стоило, уж чего-чего, а серебра и золота у меня хватает.

— Это не повод разбрасываться ими. — Когда пустую посуду унесли и взамен её поднесли алкоголь с фруктами, проговорил я. — О, и не беспокойтесь, это за мой счёт. — Заметив, как вновь удивлённо на меня смотрит императрица, поспешил успокоить ту.

— Да… я не о еде сейчас. Удивилась другому.

— Чему же? — спросил я.

— Ну… мужчина, считающий и призывающий женщину беречь деньги… это дико. Вы же не считаете меня нищей? — Ебальничек у Гертруды скривился прилично. Она выглядела даже более недовольной, чем тогда на переговорах, и недовольство продолжало усиливаться. Нужно спасать ситуацию.

— Нет, вовсе нет, я бы никогда такого не сказал!

— Тогда к чему был этот упрёк?

— Какой упрёк? Я просто хотел оказать вам ответную любезность.

— Платить за женщину, мало того, Императрицу — это любезность⁈ — Наколив ситуацию, хер пойми, из-за чего взбесилась, поднялась со своего места Гертруда.