Системный Творец (СИ) - Сорокин Александр Сергеевич

Люди, ещё секунду назад жаждавшие зрелищ, теперь поспешно расходились, бросая испуганные взгляды на дверной проём, из которого валил сладковато-тошнотворный смрад. Горст не сводил глаз с дома, его пальцы непроизвольно сжимались и разжимались, будто уже сжимая рукоять меча.

— Капитан. — один из его людей вышел из дома, лицо его было бледным под забралом. — Всё как в прошлый раз. Четверо, уже прорастают. Надо жечь. Сейчас.

Горст кивнул, коротко и резко.

— Приступайте.

Их действия были отлажены до автоматизма. Солдаты облили стены дома, обрывки занавесок на окнах, подкатили бурдюк к самой двери и вылили содержимое внутрь. Воздух загустел от тяжёлого запаха горючей смеси.

Я стоял с Орном в тени соседнего забора, не в силах отвести взгляд. Сердце стучало где-то в горле, короткими, частыми ударами. Это было не похоже на бой в чистом поле. Это было мерзко, тихо и по-домашнему ужасно.

Горст чиркнул кресалом, и искра прыгнула на пропитанный маслом фитиль факела. Пламя с сухим хлопком взметнулось вверх, освещая его суровое, непроницаемое лицо. Он на мгновение задержал взгляд на мне, и в его глазах мелькнуло нечто. Не узнавание, а скорее констатация факта.

Он метнул факел в открытую дверь.

Огонь с радостным рёвом впился в растекшуюся по полу жидкость, побежал по стенам, взвился к потолку. Через мгновение весь дом был объят пламенем. Оно пожирало гнилые доски, тлеющие тряпки, и то, что ещё недавно было людьми. Изнутри донесся странный звук, не крик, а скорее шипение, будто горели не бревна, а гнездо огромных змей. Воздух наполнился едким, смолистым дымом, в котором угадывался тот самый сладковатый привкус смерти.

Горст отвернулся от пекла и сделал несколько шагов в нашу сторону. Его взгляд упёрся в меня.

— Ты же стажер из отряда Эдварна?

Я кивнул, не находя слов.

— Видел? — спросил он коротко, кивнув в сторону горящего дома.

— Видел. — выдавил я.

— Запомни. — его голос был низким, предназначенным только для нас. — Это не случайность, не болезнь. Это зараза. — он помолчал, глядя, как огонь пожирает его работу, а затем снова посмотрел на меня, и в его взгляде впервые промелькнуло нечто похожее на предупреждение, а не на приказ. — Просто будь осторожен. И присматривай за стариком.

Орн хрипло кашлянул, но промолчал. Горст развернулся и ушёл обратно к своему отряду, который уже готовился тушить периметр, чтобы огонь не перекинулся на соседние дома.

Мы стояли и смотрели, как горит дом. Как рушатся балки, как обваливается крыша, погребая под собой ужас, который едва успел родиться. Запах гари и смерти въедался в одежду, в волосы, в лёгкие. Это был запах нового мира. Мира, в котором стены города больше не были гарантией безопасности.

Возвращение домой было молчаливым. Мы шли, не глядя по сторонам, и каждый шаг отдавался в душе тяжёлым, глухим эхом. Вид горящего дома и слова капитана висели в воздухе между нами, густые и невысказанные.

Переступив порог нашего собственного ветхого жилища, я поставил принесенное к стене. Орн молча прошёл к столу, сел и уставился в пустоту. Его руки лежали на коленях, пальцы слегка подрагивали.

— Он прав. — наконец произнёс старик, не глядя на меня. — Борвиг прав. И Горст прав. Стены не помогут. Если зараза уже пробралась внутрь… — он сглотнул, и его кадык болезненно дёрнулся. — То нам конец.

В его голосе звучала та самая беспросветность, против которой я готов был бороться всеми силами.

— Нет. — сказал я твёрдо, заставляя себя выпрямиться. — Не конец. Это значит, что нам нужно бороться. Сделать эту крепость неприступной не только снаружи, но и изнутри.

Я подошёл к нашей криво стоящей двери и ткнул в неё пальцем.

— Начнем с этого.

Мои слова, похоже, вывели его из ступора. Он медленно поднял на меня взгляд, и в его глазах снова мелькнул тот самый огонёк — огонёк мастера, видящего перед собой конкретную задачу.

— Ладно. — кряхтя, поднялся он.

Работа закипела. Мы начали с двери, отодвинув ее в сторону. Орн, порывшись в мешке, принесенным с рынка, нашёл пару пластин и необходимые материалы. Пока он укреплял петли и врезал новую защёлку, я занялся косяком. Старое дерево было трухлявым, его пришлось вырубать долотом и заменять свежими, плотно подогнанными вставками. Я забивал гвозди с ожесточённой яростью, с силой, которой раньше в моих руках не было. Каждый удар обухом топора был вызовом тому ужасу, что притаился снаружи.

Потом принялись за стены. Щели, дыры, сквозные трещины — всё это нужно было заделать. Мы замесили густую замазку из смолы, золы и мелких опилок. Я засовывал в щели паклю, тряпьё, всё, что могло служить изоляцией, а Орн сверху тщательно замазывал всё смоляной пастой. Работа была грязной, кропотливой, пахла жжёным и хвойным, но она была реальной. Осязаемой. Каждый заделанный просвет был маленькой победой.

Я лазил по приставной лестнице, подправляя прогнившие доски на крыше, пока Орн внизу подавал инструменты и давал советы, почерпнутые из многолетнего опыта. Это был не полноценный ремонт крыши, а лишь его жалкое подобие, но начало было положено. Мы почти не разговаривали, общаясь краткими фразами и жестами. Но в этом молчаливом сотрудничестве была странная сила. Мы были не просто жильцами одного дома — мы были командой, экипажем, заделывающим пробоины на тонущем корабле.

К вечеру наш дом преобразился. Дверь теперь закрывалась плотно, без щелей и скрипа. Изнутри стены, испещрённые тёмными заплатками смолы, выглядели как больной, залепленный пластырями, но зато сквозняков почти не осталось. Мы затопили печь, и тепло, которое раньше мгновенно утекало в щели, теперь оставалось внутри, согревая усталые кости.

Орн сел у печи, растирая дрожащие от усталости руки.

— На сегодня хватит. — выдохнул он. — Завтра надо будет крышу как следует посмотреть, кое-где совсем худо… И окна… Окна надо будет… — его голос стал замедленным, слова слипаться. Он уже почти спал сидя.

— Завтра. — согласился я, чувствуя, как тяжесть наваливается и на меня. Но внутри, под слоем усталости, копилось нетерпение. Была ещё одна работа, которую я должен был сделать. Работа, от которой, возможно, зависело куда больше, чем от всех заделанных щелей.

Я дождался, когда дыхание Орна стало ровным и глубоким, и тихо, на цыпочках, вышел во двор. Ночь была холодной и звёздной. Воздух звенел от морозной тишины, лишь изредка нарушаемой далёким лаем собак или приглушёнными голосами дозорных на стенах.

Я зашёл в сарай. Внутри пахло старым деревом, пылью и спокойствием. Здесь, в этом тесном пространстве, заваленном инструментами и забытыми заготовками, я чувствовал себя в безопасности.

Я сел на старый, скрипучий табурет, положил на верстак свои дрожащие от холода и волнения руки. Глубоко вдохнул. Выдохнул. Пора.

Я закрыл глаза и сосредоточился. Не на словах, не на командах, а на ощущении. На том самом чувстве, которое возникало, когда я брал в руки резец, когда слушал шёпот волокон. Я представил себе пустоту. Пространство, где нет ничего, кроме воли и материала. Я вызвал его имя, мысленно, как ключ, поворачивающийся в замке.

— Живое ремесло.

Мир поплыл. Знакомое головокружение, лёгкая тошнота, и вот я уже не в сарае. Я снова в том мерцающем пространстве, где парят образы инструментов, а воздух звенит от невысказанных возможностей. Здесь пахло свежей стружкой и статическим электричеством.

Передо мной висела полупрозрачная панель интерфейса. Пустота, чистый лист, готовый принять творение. Но для творения нужен материал.

Я мысленно скомандовал: «Инвентарь».

На периферии зрения возникла знакомая иконка стилизованного мешка. Рядом с ней светилась цифра в несколько сотен единиц материала. Множество единиц разнообразной щепы, собранной на поле боя, тридцать девять из которых были от Корневого оплота. Я сосредоточился на ней, представил ее себе как концентрат энергии, как семена будущих творений.

— Извлечь. — прошептал я мысленно.

Воздух передо мной дрогнул, затрепетал. И из ничего, из пустоты, посыпалась щепа. Она материализовалась прямо в воздухе, падая на невидимую поверхность верстака в моём внутреннем мире. Крупные, угловатые обломки Поросли, длинные, гибкие щепки Скользня, тёмные, почти чёрные осколки Оплота с их глубокими, живыми трещинами. Они лежали грудой, мерцая мягким внутренним светом, и каждый кусочек пел свою тихую, древесную песню.