Хозяйка расцветающего поместья (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка"

— Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы быть вашему сыну любящей женой, а вам — почтительной дочерью, — твердо сказала я.

В конце концов, сейчас мне куда проще, чем в юности: есть куда разъехаться. И женщина, вырастившая мужчину, которого я люблю, заслуживает по крайней мере уважения. До тех пор, пока своими действиями не докажет обратное.

— Однако вальс танцуют двое, и хороша ли та партнерша, которая сама начинает вести в танце? — продолжала я.

Она приподняла бровь:

— Вальс?

Я снова отметила про себя, как много муж унаследовал от матери. Вот только сейчас он выглядел смущенным. Дело в матери или в моих словах?

— Он уже не считается непристойным? — полюбопытствовала свекровь.

Вот это я сказанула так сказанула. Прежде чем я сообразила, как исправить впечатление, Виктор спас положение:

— Матушка, Настя говорит о танце лишь как о метафоре. О том, что в супружестве, как и в танце, важно взаимное уважение и согласие. Что до вальса… — Он слегка улыбнулся. — Я полагаю, со временем к нему привыкнут, как привыкли к контрдансу. Ведь и его когда-то считали излишне вольным.

Княгиня смерила взглядом сына, затем меня.

— Что ж, если говорить о танце, то порой может вести и дама, если кавалер не против. — Она коротко глянула на Виктора. — Но плоха та пара, где оба стремятся диктовать такт, топча ногами друг друга.

— С этим трудно поспорить. — Я склонила голову.

— Вот и не спорь. Слова хороши, однако господь велел судить дерево по плодам. — Она величественно кивнула мне и положила ладонь на подставленный локоть Виктора.

Я помедлила, глядя свекрови в спину. Пожалуй, я все же восхищалась ею — не сломленной ни старостью, ни тяжелой болезнью. Даже сейчас, когда ей явно было тяжело идти, она почти не опиралась на сына.

И, когда она садилась за стол, только чуть заметная скованность движений — впрочем, выглядевшая как царственная неторопливость — да поджавшиеся губы выдали боль. Порода и воспитание? Или просто сила духа?

У меня было время поразмыслить об этом за обедом. Говорил за столом в основном Виктор: пересказал матери содержание спектакля, который мы с ним посетили — с финалом, в котором, как я и предполагала, все умерли. Передал приветы и вести о здоровье родственников и знакомых — некоторых я даже успела узнать благодаря той череде визитов, которыми мы с мужем занимались в последние дни в городе. Я слушала и старалась запоминать, особенно замечания княгини. Как и ее сын, она явно не говорила о людях за глаза то, что не сказала бы им в лицо, но некоторые ее комплименты звучали язвительней откровенной ругани. Пожалуй, мне нужно побольше времени проводить в ее обществе, чтобы научиться этому высокому искусству, сама-то я до сих пор оставалась прямолинейной, как топор.

Прислушиваясь к разговору, я не забывала и об обеде. Он того заслуживал: наваристый мясной бульон с малюсенькими, на пару укусов, пирожками, суп-пюре из каштанов со сливками, телятина с грибами в сливочной подливке, моченые арбузы и яблоки, соленые грузди к клюквенной наливке и желе на миндальном молоке.

Вот только женщине с больными опухшими суставами все эти вкуснейшие соленья и крепкие бульоны были совсем не полезны. Даже несмотря на то, что ела свекровь очень умеренно.

До самого конца чаепития я размышляла, как бы намекнуть мужу, что его матери куда полезней будет нежирная рыба, овощные супы, ягодные кисели и морсы — но так, чтобы это не выглядело, будто я ругаю хозяйку дома. И так ничего и не придумала. Но, когда свекровь сделала легкое движение, будто отталкивая от себя стол, и Виктор тут же подскочил, подавая ей руку, а слуга отодвинул ей стул, я решилась.

— Маменька, позволите вас проводить?

Даже не знаю, кто из них двоих удивился сильнее — хотя лицо кирпичом умели делать оба, ничего не скажешь.

— Что ж, проводи.

Она подхватила меня за локоть, и мгновенная гримаса боли промелькнула на лице. Пальцы коснулись едва-едва, совсем не опираясь, но даже сквозь ткань платья чувствовался болезненный жар, исходящий от них.

Виктор двинулся было следом, но мать махнула ему рукой, и он не пошел дальше.

— Вы можете опереться сильнее, я удержу, — едва слышно сказала я, когда мы вышли за дверь обеденного зала.

Свекровь фыркнула.

— Лучше скажи, о чем хотела попросить?

— Попросить? — не поняла я.

— А что еще тебе от меня нужно, да чтобы муж не слышал?

— Что ж, можно и попросить. — Я мило улыбнулась. — Не позволите ли вам помочь? Возможно, есть какие-то дела, от которых я могла бы вас избавить?

— Мягко стелешь, — хмыкнула она.

— Возможно, Виктор уже говорил вам…

— Виктор? Теперь ты так его называешь? Не «Витюша»?

Я ошалело моргнула. «Витюша» шло моему мужу не лучше какого-нибудь «масика». Сколько бы тепла между нами ни было, он все равно оставался Виктором. Сильным мужчиной. Хотя в моей усадьбе после бани и надевал розовые тапочки с ушками.

— Похоже, болезнь в самом деле тебя изменила, — продолжала свекровь.

— Мне трудно об этом судить. Но сейчас я здорова и полна сил, и не хочу маяться от скуки, когда могу быть полезной. Заниматься хозяйством или…

— С хозяйством сейчас и Прасковья справляется, с Жаном да Егором, вот как ягоды пойдут, так дел невпроворот будет… Вот мы и пришли.

Дверь комнаты была не закрыта, как будто так ее было легче толкнуть больными руками. Я шагнула вслед за свекровью в комнату и едва не споткнулась, когда под ногами проскользнул черный меховой ком.

Глава 19

— Мотя? — изумилась я.

Кот поднял на меня взгляд, легко потерся о щиколотку и начал сосредоточенно обнюхивать подол свекрови.

— Это твой? — поинтересовалась она.

— Да, но он… — Я осеклась.

Рассказывать, что коту неоткуда взяться, пожалуй, не стоит. Впрочем, может быть, нет никакой тайны. Дуня или Марья, собираясь, прихватили его с собой. Да, это самое простое объяснение.

— Хорош, — восхитилась свекровь. Сделала движение, словно собиралась наклониться и погладить кота, но лишь поджала губы. — Помоги мне сесть.

Я помогла ей опуститься в кресло-качалку у окна. Мотя одним прыжком очутился у нее на коленях. Свекровь вздрогнула от неожиданности, а потом рассмеялась звонким девичьим смехом, когда кот подсунул морду под ее ладонь.

— Вот ведь подлиза!

Она осторожно почесала кота за ухом. Мотя громко заурчал. Потоптался у нее на коленях и удобно свернулся, продолжая мурлыкать. Княгиня улыбнулась, накрыв ладонью его спину.

— Если ты действительно хочешь мне помочь, — сказала она, — почитай, пожалуйста, вон тот журнал.

Она указала на столик, где рядом с толстым журналом «Всемирное обозрение» лежал нож для разрезания бумаги. Наверняка ей трудно было с ним управляться, как трудно было сохранять невозмутимость, орудуя вилкой и ножом.

Я взяла журнал в руки. Первые страницы были разрезаны аккуратно, похоже, княгине кто-то помогал.

— Не стой, возьми вот тот стул, — приказала свекровь. — Разрезанное мы уже прочитали.

Я устроилась у стола, справилась с очередным блоком листов. Открыла статью на первой свежеразрезанной странице.

«Просвещенному хозяину надлежит памятовать, что земля, подобно благородной даме, требует должного с собой обхождения и не терпит небрежности. Посему севооборот есть не что иное, как учтивое приглашение почвы к танцу плодородия, где разные растения, подобно кавалерам на балу, сменяют друг друга в должной очередности…»

Княгиня внимательно слушала, продолжая лениво перебирать густую шерсть кота. Мурлыканье его стало тише, аккомпанируя моему голосу. Несколько раз свекровь бросала на меня быстрые взгляды.

— Ты читаешь так, будто тебе это в самом деле интересно, — сказала она.

— Очень интересно, — подтвердила я. — В одном из маменькиных журналов я видела статью про систему не из четырех, а из семи полей.

— Да, я тоже читала об этом. Говорили, будто автор пытался проверить свою теорию на практике, когда получил в управление земли императрицы. Но через два года ему пришлось уехать, а сменивший его на этом посту оказался слишком глуп. — Княгиня помолчала: — Хотела бы я это проверить. Но семь лет жизни… Боюсь, я просто не доживу до результата.